Национальное своеобразие агиографии древней руси. Русская агиография. Древнекиевский период Древнерусская агиография от жития к литературной биографии

Й этап

Сначала широко распространяются переводные византийские жития, из них особенно популярным становится занимательное “Житье святаго человека Божия Алексия”. В Болгарии оно было переведено уже в Х веке. В России это житие перешло в фольклор, превратившись в духовный стих. Из оригинальных русских житий получило широкую известность “Сказание о Борисе и Глебе”.

Первые русские жития отступают от традиционной схемы в сторону сближения с реальной жизнью. Для них типично введение в ткань повествования отдельных конкретных изображений, живых психологических моментов, некоторых жизненных ситуаций. Образ самого героя обычно меньше затронут подобными нарушениями агиографического этикета. Он нарисован с самым пунктуальным соблюдением абстрактного религиозного идеала. Например, в “Житии Феодосия Печерского” Нестора отрок Феодосий в изображении автора агиографически стилизован. Образ его схематичен и прямолинеен. Он построен по канону, поступки его однотипны и заранее предписаны идеалом христианского подвижника. Речь его немногословна и всегда многозначительна: насыщена “высокими” церковнославянизмами, она полна назидательных сентенций, изобилует цитатами из Священного писания. “Духовный мир его наглухо закрыт для читателя, и Нестор святотатственно никогда в него не заглядывает. 6 Но в том же житии при описании матери святого, ее неудачной, но трагической борьбы за сына, тот же агиограф Нестор отступает от схемы и дает верные жизненные детали, рисует правдивые впечатляющие картины.

Одними из самых чтимых святых на Руси были Борис и Глеб. Им было посвящено три дошедших до нас произведения: летописный рассказ, “Чтение о Борисе и Глебе” Нестора и безымянное “Съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба”. Последнее было особенно распространено, о чем свидетельствуют почти 200 его списков, дошедших до нас. Неканонические жития, более близкие к рассказам и сказкам, были значительно популярнее канонических. Произведения, объединенные именами Бориса и Глеба наглядно демонстрируют, что на русской почве возникает совершенно специфическая национальная жанровая агиографическая форма – княжеское житие. Впрочем, Несторово “Чтение о Борисе и Глебе” написано по канону с последовательным описанием всех этапов жизни святых, но “Сказание” по своей жанровой природе является вполне оригинальным литературным произведением, не имеющим аналогий ни в византийской, ни в других славянских литературах. С жанровой точки зрения это произведение объединяет, как показывает и его название, черты повести, сказа, мартирия и похвальной ораторской речи, есть в нем и молитвы, описаны чудеса: включены некоторые исторические и географические подробности.

Жития подвижников церкви, которые можно датировать серединой-концом XIII века, в целом следует охарактеризовать как памятники, строго соблюдающие канон. Образцом такого рода произведения можно назвать “Житие Авраамия Смоленского” составленное книжником по имени Ефрем. Об авторе мы не знаем ничего кроме имени, которое он называет в заключительной части в составе “самоуничижительной формулы”, а также его же сообщения о том, что он был учеником Авраамия. Последнее обстоятельство позволяет предположить хорошую осведомленность автора в событиях жизни святого. Однако рассказывается агиобиография весьма отвлеченно и обобщенно, употребляются стилистические штампы, соответствующие этикету, но не создающие реального облика героя, представления о его родителях, окружении, заботах и пр. Основное содержание жития - рассказ о проповеднической деятельности Авраамия в Смоленске, о гонениях, которые он претерпевает от завистливого местного духовенства. Рассказывается это достаточно красочно, но отвлеченно и риторично. Невозможно составить конкретного представления о том, почему Авраамий снискал любовь смолян и ненависть духовенства, каким конкретно образом ему удалось избежать угрозы физической расправы. Риторичность произведения усиливают предисловие и послесловие, написанные в панегирической манере.

Иная картина наблюдается в княжеских житиях этого времени. Значительные отклонения от канона обусловлены типом героя - государственного деятеля. В княжеских житиях XIII века отразились события монголо-татарского нашествия и ига. В это время создается “Житие Александра Невского”, о котором уже было сказано выше несколько слов. Житие должно было показать, что и после Батыева нашествия, после разгрома русских княжеств на Руси все же остались сильные и грозные князья, которые могут постоять за русские земли в борьбе с врагом и воинская доблесть которых внушает страх и уважение окружающим Русь народам. Характеристики Александра Невского в житии очень разноплановы. С одной стороны, он - житийный герой, подчеркиваются его “церковные” добродетели: кротость, смирение, нищелюбие, уважение священнического чина. С другой стороны, он показывается в основной своей деятельности - военные походы, битвы с врагами Русской земли, это мужественный, страшный для врагов герой-полководец. Реальный образ Александра Невского и его деяния придали произведению специфический колорит воинской повести.

Иной тип княжеского жития эпохи татаро-монгольского ига – “Житие Михаила Черниговского”. В 1246 году в Орде по приказанию хана Батыя был убит черниговский князь Михаил Всеволодович вместе с сопровождавшим его боярином Федором. Убийство носило политический характер, но в житии гибель Михаила представлена как добровольное страдание за православную веру. Пришедший в Орду на поклон к Батыю черниговский князь отказывается выполнять татарские обряды: пройти меж огней и поклониться татарским идолам. Боярин Федор поступает так же, как его господин, и тоже гибнет. Отправляясь в Орду и Михаил, и Федор знают, что их ждет там гибель, но они для того и идут, чтобы “обличить” идолопоклонство – “нечестивую веру”. Житие выполнено как мартирия, повествующая о страданиях святого за православную христианскую веру, принятых от нечестивого мучителя-язычника.

Й этап

Второй этап в эволюции русской литературы (конец XIV- начало XV вв.) во многом напоминает южнославянские литературы эпохи османского рабства. Татаро-монгольское иго, задержавшее развитие русской литературы, надолго оставшееся в памяти народной, постоянная татарская угроза на юге, - все это отражается в литературе через усиление церковного начала и выдвижение на первый план житийного жанра. Борьба против чужеземного ига сливается с борьбой с иноверцами, борьба религиозная становится борьбой народной. Это особенно отразили болгарские жития XV и XVI вв., эта тема встречается и в творчестве русских агиографов, прежде всего тех, которые пришли на Русь с юга и хорошо осознавали как реально пережитую опасность, так и вообще угрозу со стороны чужеземных захватчиков. В конце XIV века и в русской литературе впервые появляется интерес к человеческим эмоциям и чувствам героев. В житиях расцветает торжественный риторический высокопарный стиль, известный нам по болгарским житиям и названный Д.С. Лихачевым стилем второго южнославянского влияния, эмоционально-экспрессивным или панегирическим стилем.

Первые проявления этого стиля связаны с именем митрополита Киприана. Болгарин по национальности, он был тесно связан личной и творческой дружбой со своим земляком Евфимием Тырновским, болгарским патриархом, основоположником и теоретиком панегирического стиля в болгарской литературе. Киприан переработал уже существовавшее “Житие митрополита Петра”, пышно литературно его украсив и изменив политические акценты.

В наиболее завершенном и оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого. Биографические сведения о нем весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV века. В 1379 году принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме, на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х годах XV века. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвище “Премудрый”. Перу Епифания принадлежат два жития – “Житие Стефана Пермского”, написанное им в 1396-1398 годах, и “Житие Сергия Радонежского”, написанное между 1417-1418 годами.

Историческая действительность конца XIV века породила новый тип церковного деятеля, человека бескорыстного, стремящегося к просветительской деятельности или на практике воплощавшего в жизнь идею народного единения Руси в борьбе за политическое освобождение и национальное возрождение. Такой тип церковного деятеля поэтизируется и превозносится в древнерусской литературе этого времени, становится нравственным идеалом эпохи, образцом церковного иерарха. Именно таким нравственным идеалом эпохи являются герои агиографических сочинений Епифания Премудрого: искушенный в науках, познавший глубины слова Божия философ, неутомимый миссионер и просветитель Пермской земли, ее первый епископ Стефан Пермский и поборник согласия и любви, собиратель родной земли и ее заступник Сергий Радонежский.

Новаторство Епифания сказалось на композиционной структуре житий. Вступление приобретает ярко выраженный риторический характер, значительно увеличивается в объеме центральная биографическая часть. Агиограф рассказывает не только о рождении, детстве и юности Стефана, но и о его книжной премудрости, упорном труде по изучению библейской и патристической литературы, его целенаправленной подготовке к миссионерской деятельности, для чего тот изучает пермский язык и составляет пермскую азбуку.

Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками, Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. “Плетение” похвалы святому - основная цель и задача “Жития Стефана Пермского” Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты.

Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в “Житии Стефана Пермского”. Похвала эта состоит из трех плачей - пермских людей, пермской церкви и автора, “инока списающа”. Подобного рода житийная похвала, в форме плачей, встречается только у Епифания. Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их агиограф под влиянием народных плачей. Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного творчества.

Второе сочинения Епифания дошло до нас в редакции Пахомия Логофета (Серба) - еще одного представителя школы “плетения словес”. Пахомий Серб придал эмоционально-экспрессивному стилю строго официальный церковно-религиозный характер. Жития, написанные им, стали формальными образцами для всей последующей агиографии. Нельзя отказать Пахомию в литературных способностях, он был очень плодовитым и опытным писателем. Едва ли это на Руси не первый писатель-профессионал: летопись сообщает, что Пахомий получал вознаграждение за свои литературные труды. Агиографическим мастерством Пахомия восторгались средневековые книжники. Но творчество Пахомия носило рассудочный характер, преследовало цель нивелировать памятники житийной литературы, приведя их тексты в соответствие с формальными требованиями жанрового канона.

Хорошо разработанной системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV века, с одной стороны, “неукрашенные” описания жизни святых, рассматривавшиеся, по-видимому, как материал для последующей литературной обработки, а, с другой - жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

К “неукрашенным” житиям первого типа принадлежит составленная в 1477-1478 годах записка о последних днях крупнейшего церковного деятеля XV века, основателя и игумена Боровского монастыря Пафнутия. Составил эту записку келейник игумена Иннокентий. Последний видел свою задачу в том, чтобы как можно точнее записать предсмертные речи и последние дни Пафнутия. Именно благодаря отсутствию риторики безвестному монаху уделось создать необыкновенно выразительный образ больного старика, еще недавно возглавлявшего огромное монастырское хозяйство и, наконец, уставшего от всей этой суеты и жаждущего покоя.

Новгородское “Житие Михаила Клопского” - развернутое агиографическое описание жизни и чудес новгородского святого-юродивого, сочувствовавшего Московским князьям (именно это обстоятельство способствовало сохранению жития в общерусской письменной традиции после присоединения Новгорода). Создатель произведения, несомненно, опирался на определенные традиции, но скорее полуфольклорные и полулитературные, нежели агиографические.

Необычно для агиографии уже само начало жития: нет рассказа о рождении и воспитании святого. Житие начинается с описания неожиданного и таинственного появления не названного по имени героя в Клопском монастыре. Перед нами как бы “закрытый” сюжет, вызывающий недоумение и любопытство у читателя.

К такого же типа житию может быть отнесено также новгородское “Житие Иоанна Новгородского”, включающее новеллистическую часть о путешествии святого в Иерусалим на бесе, неоднократно переписывавшуюся отдельно в различных сборниках и основанную, очевидно, на легендарных устных преданиях.

Й этап

В XVI в. жанровые критерии в русской литературе снова укрепляются. Создаются монументальные житийные своды. Жития для них специально перерабатываются, по возможности сглаживаются различия между ними, все подводится под общую государственную концепцию (обоснование государственного и церковного единства), пишутся в официозном, пафосном, риторическом стиле, приподнято взволнованным старославянским языком. Макарьевские “Четьи Минеи” в 12 томах - и вершина развития жанра и его окончательная канонизация, от которой движение могло пойти только в обратную сторону, к нарушениям жанра, к его разложению и окончательному преодолению.

В трех списках “Великих Четьих Миней” за десятилетия работы над ними были собраны все известные к XVI в. древнерусские произведения, признанные русской церковью, и даже некоторые апокрифы. Создана была своего рода литературная энциклопедия XVI века. Как пишет сам Макарий, начиная традиционной формулой самоунижения: “се аз смиренный и грешный Макарие, митрополит всеа Русиа... писал есми и събирал и в едно место их. Совокуплял двенадесять лет многим имением и многими различными писари, не щедя сребра и всяких почастей и в своде сем все святыя книги събраны и написаны, которыя в Русской земле обретаются”.

В огромные тома “Великих Четьих Миней”, по счету монаха Евфимия, составившего оглавление “Миней” по “Царскому” списку, входит не менее 27057 страниц или 13528 больших листов с двумя столбцами текста на каждом. В него включены целиком старая “Четья Минея”, оба “Пролога”, отдельные житийники, целые книги “Священного писания” с толкованиями, творения отцов церкви, церковных писателей, “Патерики”, разные сказания и повести, притчи и путешествия, “Кормчая книга”, послания, грамоты, некоторые апокрифы, как мы сказали выше, и т. п.

В 12 томов вошли также вновь составленные жития, основывавшиеся на некоторых письменных и устных источниках, но чаще на устных легендах. И эти новые жития за отсутствием конкретного материала писались чаще всего по готовому шаблону, закрепленному для этого жанра Тырновской школой.

Основной материал макарьевского свода - краткие и пространные жития и торжественные, похвальные и поучительные слова на праздники и памяти святых, но входят в него и светские беллетристические произведения, такие как “Повесть о Варлааме и Иоасафе”, “Сказание о Вавилоне”. Беллетристические, занимательные черты присутствуют и во многих житиях, прежде всего они сохранены в большинстве древних произведений по той причине, что редакторы не отваживались исправлять старинные церковные тексты. Так, свободным построением и увлекательным сюжетом отличаются похожее на приключенческий любовный роман “Житие блаженной Феодоры”, наивно-фантастическая повесть о мучении и воскресении 300 лет спустя семи эфесских отроков, со всеми невероятными приключениями переписанная легендарная повесть о чудесном путешествии в Иерусалим на бесе Иоанна Новгородского и т. п. Но произведения более поздние, такие как, например, исключительно своеобразное “Житие Михаила Клопского”, юродивого и предсказателя, или необычайная по своему содержанию и построению “Повесть о Петре Ордынском” и др., были подвергнуты значительной обработке. Из них исключались все яркие детали, выпрямлялся их сюжет, обобщались и абстрагировались конкретные моменты, добавлялись обязательные расширенные риторические вступления и заключения и т. п. Они полностью подводились под общий житийный шаблон. Процесс редакторской правки демонстрирует работа одного из сподвижников Макария - Василия Тучкова над переделкой “Жития Михаила Клопского”, или сравнение старой, известной нам “Повести о житии Александра Невского”, близкой к воинской светской повести, с написанным на основе ее для монументального свода “Похвальным словом князю Александру Невскому”. Авторы не решились включить в “Великие Четьи Минеи” ни житий, близких к историческим биографиям, ни популярных произведений, как народное сказочно-поэтическое “Житие Петра и Февронии” и др. Все это свидетельствует об эстетических установках Макарьевского кружка и вообще писателей XVI века, эпохи “второго монументализма”, по терминологии Д. С. Лихачева.

Однако в XVI веке продолжается и традиция легендарного жития-повести В середине столетия появляется “Повесть о Петре и Февронии Муромских”, созданная русским писателем и публицистом Ермолаем-Еразмом. В основе повествования лежит сюжет сказки о мудрой деве и легендарная история о девушке из села Ласково Муромской земли. С точки зрения автора, его рассказ должен стать конкретным примером выполнения в жизни христианских нравственно-этических норм. Об идеале святости в каноническом смысле применительно к Петру и Февронии говорить трудно. Агиографический канон не соблюден в связи с использованием фольклорных мотивов и введением новеллистических принципов повествования (два фольклорных сюжета - о мудрой деве и о герое-змееборце, повествование делится как бы на главки новеллистического характера). И все-таки герои - идеальны. Они предстают перед нами в нетрадиционном аспекте: описываются их личные, семейные отношения, черты их характеров, психологические особенности раскрываются на бытовом материале. Ермолай-Еразм стремился реализовать свои представления об идеале нравственного поведения и идеале правителя, которые во многом корреспондируют с народными представлениями, закреплявшимися в том числе и в легендарных сюжетах, Фактически даром чудотворения Петр и Феврония наделяются не за мудрость или особо крепкую веру, а за верность и супружескую любовь, которые предпочтительнее “временнаго самодержавства”.

Й этап

В русской литературе переходным был, как известно, XVII век. Если до него изменения в житиях не были систематическими и последовательными, то теперь происходит окончательная ломка жанра, завершающаяся его отрицанием в форме пародии. Древние авторы рисовали человеческие образы в значительной мере примитивно: изображали или один момент в душевной жизни героя, или какое-либо одно статичное состояние чувств, не учитывая связи отдельных моментов между собой, причин их; возникновения, развития чувств. Показ сложности и противоречивости духовного мира человека, более цельная его характеристика появляются только к концу XVI века. И лишь литература XVII века открывает собственно человеческий характер.

В конце XVI-XVII вв. жанр житий широкой струей вбирает в себя светские тенденции. Характерна тут группа северных житий, где главными героями-святыми, были люди из народа, трагически, загадочно погибшие или на море, или от удара молнии, или даже разбойники, убийцы. Они свидетельствовали об усилении интереса к человеческой личности как таковой. В этих житиях повествование зачастую развивается по линии “освобождения жанра от обязательного рассказа о жизненном пути святого, в ряде случаев агиографы совсем не знают биографии человека, признанного святым и описывают только его посмертные чудеса или дают отдельный известный эпизод из его жизни,связанный с его канонизацией, чаще всего необычную, “подвижническую” смерть героя”. 7

Именно в это время в развитии житийного жанра намечаются две различные линии: отказ от биографизма, усиление бытовых деталей и сюжетных подробностей, с одной стороны, а с другой - подчеркнутый биографизм, выделение одной центральной фигуры и подробное описание ее истории и ее внутреннего мира. Первая линия приведет к бытовым повестям и авантюрным новеллам, вторая - к психологическим повестям и историко-мемуарной прозе.

Еще одно отклонение можно установить на примере русских “Повести о Ульянии Осоргиной” и “Повести о Марфе и Марии”. 8

Линию развития житийного жанра в русской литературе завершает и зачинает собой линию новой повествовательной литературы знаменитое “Житие протопопа Аввакума, им самим написанное”. По своей критической направленности и художественным особенностям оно тесно связано с демократической сатирой XVII века, с историческими и бытовыми повестями. Из агиографического наследия Аввакум перенял как старую житийную форму, так и то традиционное нарушение канонов, которое было для нее так широко типично. В житии это проявляется в тенденции к отражению мотивов живой действительности, в анализе чувств и психологии героя, в цельности его образа, данного в становлении и развитии, в его связях с другими людьми, в окружающем его богатом бытовом фоне и т. п.

1. Идейно-художественное своеобразие апокрифической литературы. «Сказание, како сотворил Бог Адама», «Хождение Богородицы по мукам».

Определяя апокрифы как литературное явление »необходимо, учитывая факт занесения того или иного произведения в индексы, основное внимание уде-шть характеристике идейно-художественного своеобразия апокрифов,их >отличия от канонической литературы. Апокрифы - это произведения, сюже-ры которых тесно связаны с библейской "историей",однако в апокрифах эпизоды Писания дополнены, развиты,им дается особая,отличающаяся от канонической трактовка.Несмотря на близость апокрифов,идейную и тема-гическую,к канонической литературе,"отреченные" книги представляют собой особый тип источников.Апо1фифы являлись письменным изложением зародной легенды или легенды, возникшей в церковной среде, предназначались в качестве духовной пищи широким массам читателей, чье сознание 5ыло религиозно**.В апокрифах вольно или невольно должны были,отразиться элементы народных представлений. Так, А.Н.Пыпин, подчеркивая близость апокрифов к традициям народной культуры, определял их как новый, зозникший на основе христианства иэпосм*^.В апокрифической литературе образы Писания существенно трансформировались, при этом "небесное" вводилось к земному,христианские образы-символы получали конкретное, латериальное истолкование.
материалистическое

Апокрифы чрезвычайно разнообразны по своей тематике. Согласно существующей классификации. Основанной поеимущественно на тематическом принципе, среди апокрифов выделяются ветхозаветные и новозаветные, апокрифические жития святых,особую группу составляют эсхатологические апокрифы, которые будут анализироваться в данной работе.

Эсхатологическая тема имела для древнерусского человека принципиальную значимость.Само понимание времени в Средние века было эсха-тологично*8.Согласно оредневековым представлениям,история должна завершиться Страшным судом,где будут разрешены все земные противоречия. Говоря о популярности эсхатологической тематики на Руси,не следует забывать,что эсхатология являлась важнейшей частью христианской догматики. Церковь активно использовала тему ада и рая в целях духовного порабощения народных масс:для внушения им покорности,для утверадения мысли о незыблемости существующего порядка.Эсхатология,следовательно, была одним из наиболее действенных средств духовного воздействия
Хождения богородицы",осуществленный П.Н.Сакулиным,который разбирает сложное композиционное строение апокрифа,своеобразие стиля,выделяя такие приемы,как градация,повторы.Особенности сюжетов "Хождения богородицы" и "Хождения Агапия" рассматриваются в коллективном исследовании "Истоки русской беллетристики"^.Выводы представляют большую ценность в плане выявления элементов беллетристичности в апокрифах.
Апокрифы эти давали наглядное представление о власти дьявола. В этом отношении интересен апокриф «Како Бог сотвори Адама». Бог и дьявол выступают как две равновеликие силы. В то время, как Бог творит человека, дьявол всячески старается напакостить своему противнику: мажет тело Адама нечистотами, наносит телу 70 ран и свой поступок дьявол оправдывает вещей пользой самого Бога – ведь если у человека ничего не будет болеть, то он никогда не вспомнит о своем творце – Боге. Таким образом, библейская легенда приобретала в апокрифе живое конкретное звучание и, конечно, была более доходчива для вчерашнего язычника, чем сухой и лаконичный рассказ Библии.

Значительный интерес представляли апокрифы эсхатологические, развертывающие фантастические картины потусторонней жизни, конца мира. Эта группа апокрифов являлась действенным средством воспитания и пропаганды христианской морали, наглядно изображая христианскую идею «воздаяние в веке будущем» за соответствующие поступки в земной жизни.

Остановимся на эсхатологическом апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», весьма популярном на Руси на протяжении многих веков. Апокриф этот перешел на русскую почву через югославское посредство и по своему содержанию очень близок к дошедшему до нас византийскому тексту памятника. Древнейший русский список относится к XII веку. Содержание апокрифа следующее: Богородица в сопровождении архангела Михаила спускается в ад, где перед ее взором открываются мучения грешников. Здесь в аду мучаются не верившие в Троицу и в Богородицу; почитавшие языческих Богов; проклятые своими родителями; людоеды; нарушители крестной клятвы; сплетницы; те, кто пропускал пасхальную заутреню; клеветники, разлучавшие брата с братом, мужа с женой; попадьи, не почитавшие своих мужей и после их смерти вторично выходившие замуж; монахини-блудницы, блудники; воры; пьяницы; немилостивые князья, епископы, патриархи, цари, не творившие воли божьей; сребролюбцы-ростовщики и беззаконники. Они погружены в огненную реку – кто до пояса, кто по пазуху или до шеи, а кто и доверху, другие лежат на постелях, объятых пламенем, третьи подвешены на железных деревьях за зуб, за язык или за ноги, четвертых поедают змеи, грызет червь и т.д. Богородица с состроданием относится к мучениям грешников, сама хочет мучиться с ними в аду и лишь однажды выражает одобрение наказаниям, которым подвергаются грешники. На ее вопрос, кто эти грешники, узнает, что это евреи, которые мучаются за распятие ее сына Христа и вместе с ними – отступники от христианской веры, а также творящие блуд с кумами, матерями и дочерьми, отравители и убийцы, о них она говорит – «По делам их буди тако». Богородица, увидев зрелища ада, обращается к Богу с мольбой о помиловании грешников. В помощь себе она призывает ангельский чин, пророков и силы небесные, все они обращаются к Богу. Снисходя к настойчивым просьбам, Бог дает ежегодный покой грешникам от великого четверга до пятницы (около двух месяцев). В русском тексте, в отличие от греческого, среди грешников, мучающихся в аду, есть и такие, которые почитали славянских языческих богов – Трояна, Хореса, Велеса, Перуна.

Живое участие Богородицы к мучениям грешников, заставляющее ее то и дело проливать слезы, противопоставляется суровому и безучастному божьему суду. Весь апокриф проникнут свободомыслящим отношением к установленным религией нормам и понятиям; он не щадит грешников не только рядовых, но и таких, которые в силу своего иерархического положения, были под защитой официальной церкви: епископов, патриархов, черниц, немилостивых князей и царей, не творящих воли божьей. «Хождение» отразило в себе оппозиционное отношение известной группы верующих к учению ортодоксальной церкви и одновременно моральное переосмысление прямолинейно-бездушной официальной христианской доктрины. Центральная фигура апокрифа – Богородица – при всей своей эпичности, отличается свойствами реальной человеческой личности, она рисуется как деятельно сострадающее людскому горю существо, но вместе с тем и как рядовая женщина-мать, которой свойственно чувство озлобления, когда дело касается участи ее сына. Богородица противопоставлена в апокрифе жестокому, равнодушному к человеческим скорбям Богу. Апокриф резко расходился с канонической церковной литературой в трактовке божьей справедливости, давая наглядное представление об адских мучениях, которые ожидают грешников на том свете.

Идейно-художественное своеобразие «Слова о погибели Русской земли».

Любовь к родине одним из важнейших проявлений своих имеет любовь к природе родной страны. Не случайно поэтому "Слово о погибели Русской земли" начинается с описания русской природы. В этом описании одни исследователи пытаются усмотреть пейзаж северо-запада Руси - Новгородской области, другие - пейзаж ее северо-востока - Владимиро-Суздальской Руси, третьи - пейзаж Киевского юга.

Типична в этом отношении интерпретация русского пейзажа "Слова" А. В. Соловьевым. Он пишет: "Картина природы в "Слове о погибели" очень последовательна: она начинается со "многих озер", за ними следуют реки и кладези-источники, затем крутые горы, высокие холмы, всюду частые дубравы и дивные, плодородные поля. Это скорее северный пейзаж озерной полосы, где с холмов сбегают истоки рек, где среди березовых и хвойных лесов стоят кладези, блестит гладь озер и ширь полей, та страна, где встречают Весну счастливые берендеи Островского, т. е. жители Суздальской области". 1

Эта попытка интерпретации пейзажа "Слова о погибели" дает возможность показать принципиальное отличие пейзажей в древнерусской литературе от литературных пейзажей нового времени. А. В. Соловьев вполне откровенно имеет в виду "Снегурочку" Островского, но не "Слово о погибели". Древнерусские произведения не могут говорить о "глади" озер (тем более - о блеске этих гладей), ни о сбегающих истоках рек, и совершенно ничего общего не имеют они с восторгами счастливых берендеев. Русская литература XIX в. создала свой "оперный" трафарет в изображении древней Руси, ее истории, людей и природы, оказывающий непреоборимое влияние даже на весьма тонких знатоков древнерусской истории и литературы.

В самом деле, различие в изображении природы между новой русской литературой и древней очень велико. Пейзаж в новой литературе носит "портретный" характер, в нем отмечаются индивидуальные, характерные только для той или иной местности черты. "Пейзажист" смотрит пристально и с небольшого расстояния: он замечает и блеск водной глади, он видит, как поставлены "кладези", может определить породы деревьев. Писатель-пейзажист стремится увидеть реальную картину природы, дать ее описание как бы из одной неподвижной видовой точки, создать перед читателем иллюзию реального видения. Иллюзионизм - так можно было бы определить принципы изображения пейзажей в литературе нового времени. Древнерусская литература выражает иное отношение к природе: либо природа изображается в движении как участница событий человеческой жизни, либо превозносится как проявление божественной мудрости. При этом она никогда не является самодовлеющим центром описания. В первом случае говорится только о тех ее действиях, которые оказывают прямое или косвенное (как приметы, предзнаменования) воздействие на судьбу человека, - о засухе, о грозе, о землетрясении, о появлении комет и "знамений" на солнце, о падении звезд и пр. Во втором случае - это философические размышления о мудрости божественного мироустройства.

А. В. Соловьев справедливо относит "Слово о погибели Русской земли" к одному из самых ранних в европейской литературе описаний и прославлений своей родины. У автора "Слова о погибели" не было предшественников в такого рода прославлении. В Повести временных лет описываются географические пределы Русской земли. В "Слове о полку Игореве" есть описания действий природы, на основе которых читатель нового времени составляет свои представления о пейзажах, где развивалось действие "Слова о полку Игореве". "Пейзажи" "Слова о полку Игореве" - это плоды нашего воображения, действующего под влиянием воспитанной на литературе нового времени потребности "видеть" то, что описывается в литературном произведении. 2

Отсюда ясно, что "Слово о погибели Русской земли" не имело предшественников в изображении картины Русской земли. Но то, что оно не имело предшественников, не означает, что у него не было образцов. Свои образцы "Слово о погибели" находило в близких по времени произведениях, творчески их перерабатывая.

Так, например, то, что говорится в "Слове о погибели" о могуществе Русской земли, автор "Слова" мог найти в некрологических статьях, посвященных прославлению того или иного русского князя. То же, что говорится в "Слове" о русской природе, автор в известной мере заимствовал из "Шестоднева" Иоанна Экзарха Болгарского.

"Шестоднев" Иоанна Экзарха Болгарского - один из самых поэтических памятников мировой литературы - оказал огромное влияние на всю русскую литературу XI-XVII вв. Восхищение мирозданием захватывало, заражало, властно подчиняло себе не одного русского писателя, воспитывало любовь к природе и ко всему живущему.

Художественный метод описания Русской земли в "Слове о погибели" тот же, что и в "Шестодневе": это восхищение "мудростью", "разумностью" и красотой мироустройства - в данном случае не всего мира, а Русской земли. Описание ведется путем перечисления главных ее объектов: гор, холмов, дубрав, полей, рек, кладезей, зверей, птиц, а затем - творений рук человеческих: городов, сел, "виноградов" (садов), домов. Объекты эти те же, что и в "Шестодневе", и порядок, в котором они перечисляются, часто совпадает с порядком их перечисления в "Шестодневе". Так, например, в "Шестодневе" говорится, что бог разделил воды "и на морѣ, и на рѣкы, и на источникы, и на эзера, и на кладезе", 3 далее в перечислении даров книжного учения соблюден тот же порядок: "рѣкы и езера, и источници, и кладези". 4 Не случайно, думается, "Слово о погибели" перечисляет те же объекты: "И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными". Следовательно, кладези, реки и озера отнюдь не являются принадлежностью какого-либо определенного русского пейзажа - северного или южного. То же самое нельзя сказать и о садах ("виноградах"), горах и дубравах, упоминаемых в "Слове"; ср. в "Шестодневе": "Кого ли ради и земля садом и дубравами и цвѣтомь утворена и горами увяста" (л. 1). Совпадает и терминология описаний: "украшено" (л. 1), "красотами" (л. 65 об.), "удобри" (л. 65 об.), "ухытри" (л. 65 об.), "исплънены" (л. 1 об.). Ср., например: земля "украшена же бысть абие и различными цвѣтци садовы и бечисмеными трѣвами. Таче потомъ оутворено бысть и небо великыима свѣтилома и всѣхъ эвѣздь добротами" (л. 160 об.).

Эпитеты, которые прилагаются к перечисленным объектам, носят не конкретизирующий, а идеализирующий характер: они подчеркивают их главные, основные свойства: горы - крутые, холмы - высокие, дубравы - частые (т. е. густые), звери - различные, птицы - бесчисленные, города - великие, села - дивные, "винограды" (сады) - "обителные" (т. е. принадлежащие обителям, обиталищам, иными словами - возделанные, незаброшенные), князья - "грозные", бояре - "честные" (окруженные почестями), вельможи - "многие" и пр. Особенно характерны для "Шестоднева" эпитеты "бесчисленные" (а также "бескрайнии","неизглаголемые"), "многие" и "различные" - это эпитеты, в которых точнее всего раскрывается основная идея "Шестоднева" - восхищение разнообразием мира, неповторимостью отдельных его объектов, их многочисленностью: "всу тварь разъличными добротами ухытри" (л. 65 об.), "птице, еже бечисмене " (л. 5 o6.), "бечисмене рѣкы" (л. 3 об.), "пучинами же безмѣрныими одевши се и бечисменныим и полияна" (л. 61), "бечименными рѣками" (л. 61) и т. д.

Автор "Шестоднева" рассматривает мироздание как некий ковчег, дом, наполненный ("исполненный") и "удивленный" рачительным хозяином всевозможными "красотами". Те же термины видим мы и в "Слове о погибели": "И многыми красотами удивлена еси"; "...всего еси испольнена, земля Руськая".

Однако между "Словом о погибели" и "Шестодневом" имеются и серьезные различия: автор "Слова" ни разу не говорит о творце всего сущего. Он восхищается не творцом, а самим творением. Творение это - не весь мир, а только его часть - Русская земля, и соответственно этому в "Слове" не говорится о том, что не имеет к ней отношения, - о солнце, месяце, звездах, ни о море (море упоминается, но не как часть Русской земли), о чем так много говорится в "Шестодневе". Наконец, еще одно отличие и, может быть, самое любопытное: в "Слове о погибели" гораздо чаще употребляются эпитеты. Именно в эпитетах, думается, больше всего сказывается связь "Слова" с народной поэзией - связь, особенно многозначительная для произведения, посвященного прославлению родины: "О свѣтло-свѣтлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, звѣрьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами!" А далее: "тоймичи погании", море "дышючее", "каменыи городы", "синее море", "великыя дары"...

Автор Слова как бы окидывает взором всю Русскую землю и восхищается ее красотой и величием: «О светло светлая и украсно украшена земля Руськая. И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми… зверьми различными, птицами бещислеными…». Русская земля «украсно украшена» не только красотами и дарами природы, она славна и «князьми грозными, бояры честными, вельможами многами». И развивая тему «грозных князей», покоривших «поганьскыя страны», автор Слова рисует идеальный образ русского князя - Владимира Мономаха. Половцы пугали Мономахом своих детей. «Литва» боялась во времена этого князя выходить из своих болот, венгры даже горы укрепляли железными воротами, чтобы «великий Володимер» не пришел к ним, «немцы» (шведы) радовались, что их земли далеко от княжения Мономаха «за синим морем», а византийский император, «жюр [кир - греч. господин] Мануил Цесарегородскый», посылал Владимиру Мономаху дары, чтобы он «Цесаря-города не взял». Этот гиперболизированный образ «грозного» великого князя воплощал в себе идею сильной княжеской власти, воинской доблести. В обстановке монголо-татарского нашествия и военного поражения напоминание о силе и могуществе Мономаха служило укором современным князьям и вместе с тем должно было вселять надежду на лучшее будущее. Не случайно поэтому «Слово о погибели» было присоединено к «Житию Александра Невского»: в Житии грозным и великим князем выступал князь - современник батыевщины.

«Слово о погибели Русской земли» по теме и по стилю перекликается со «Словом о полку Игореве». Эти памятники имеют много общего: высокий патриотизм, проявление национального самосознания, гиперболизация силы и воинской доблести князя-воина, лирическое восприятие природы, ритмический строй текста. Памятники близки и тем, что оба содержат сочетание плача и похвалы. В обоих текстах имеются общие стилистические формулы, сходные поэтические образы. Характер заглавия обоих произведений совпадает: «Слово о полку…» - «Слово о погибели…». Фраза «Слова о полку Игореве» «От стараго Владимера до нынѣшняго Игоря…» параллельна фразе «Слова о погибели» - «От великого Ярослава и до Володимера, и до ныняшняго Ярослава…». Может быть отмечен и ряд других параллельных оборотов. «Слово о полку Игореве» было лиро-эпическим призывом к единению русских князей и русских княжеств, прозвучавшим перед монголо-татарским нашествием. «Слово о погибели Русской земли» - лиро-эпический отклик на события этого нашествия.

Повесть о разорении Рязани Батыем по своей тематике и по стилю является ярким образчиком воинских повестей. Среди последних она по своим художественным качествам занимает одно из первых мест. Характерной особенностью ее является напряженный и в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Впечатление волнующего драматизма, производимое повестью, достигается в ней не многословной риторической фразеологией, как в позднейших сходных памятниках, а как бы преднамеренно предельно сжатой передачей трагических событий. Повествование, в основе своей восходящее к лиро-эпическому сказанию, как будто сознательно чуждается напыщенной и витиеватой словесной шумихи, заслоняющей собой непосредственное и искреннее выражение чувств; с той же предельной сжатостью и словесной безыскусственностью передается скорбь окружающих по поводу смерти близких. Первоначальная основа повести отличается всеми характерными чертами раннего воинского стиля как в своей фразеологии, так и в своих образных средствах. Изложение насквозь проникнуто героическим пафосом воинской доблести, князья и дружина изображены здесь в ореоле беззаветного мужества, побуждающего их безбоязненно идти навстречу смерти. Образ "смертной чаши", как лейтмотив, проходит через всю повесть. Рядом с "благоверными" и "благочестивыми" князьями неоднократно с лирическим воодушевлением упоминается "дружина ласкова", "узорочие и воспитание резанское", "удальцы и резвецы резанские". Во всем тоне повести сильно дают себя знать идеальные представления о рыцарственных взаимоотношениях князя и дружины, характерных для поры раннего феодализма. Князья неизменно пекутся о своей дружине и оплакивают погибших в бою дружинников, дружина хочет "пити смертную чашу с своими государьми равно". Воодушевляемые преданностью своим князьям, "удальцы и резвецы резанские" бьются "крепко и нещадно, яко и земли постонати", "один с тысящею, а два с тьмою", а когда они не в силах одолеть врага, все до одного умирают, испив единую смертную чашу. Изложение повести отличается в ряде случаев ритмической организованностью речи. Все эти особенности заставляют очень высоко расценивать повесть как произведение нашего раннего воинского жанра, отводя ей едва ли не второе место после "Слова о полку Игореве".

К числу памятников XIII в., связанных с татарским нашествием и созданных в северной Руси, принадлежит и упомянутое выше "Слово о погибели Русской земли", найденное в начале 1890-х годов. Оно очень невелико по объему (в рукописи занимает всего 45 строк).

В "Слове о погибели", по своему стилю представляющем соединение книжного изложения с устно-поэтическими формами песенной речи, перечисляются природные и материальные богатства, которыми до татарского нашествия изобиловала "светло-светлая и украсно-украшена земля Русская": озера многочисленные, реки и колодцы местнопочитаемые, горы крутые, холмы высокие, дубравы чистые, поля дивные, звери различные, птицы бесчисленные, города великие, села дивные, сады монастырские, дома церковные. Выли тогда на Руси князья грозные, бояры честные, вельможи многие. Большие пространства и живущие на них народы были покорены великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, именем которого половцы устрашали своих детей в колыбели и при котором литовцы из своих болот не показывались на свет, а венгры укрепляли каменные свои города железными воротами, чтобы он через них не въехал к ним; немцы же радовались, живя далеко за синим морем. Различные соседние племена платили дань Владимиру медом, а царь византийский Мануил, опасаясь как бы Владимир не взял Царьград, посылал ему великие дары. Так было раньше, теперь же приключилась болезнь христианам.

2. Жанр жития в литературе XI – XIII вв., его разновидности. «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», «Киево-Печерский патери к»

Выделяются два основных типа житийной композиции:

1) Жития мученические (мартирии от греч смерть), повествующие о трагической гибели христианина, вступившего в непримиримый конфликт с императором-язычником; в основе композиции – конфликт, в центре повествования – рассказ о трагической смерти героя; мученики изображались на иконах в красных одеждах, держащими в руках крест, а мученики-воины – также с оружием, например, с мечом или копьем (св. Георгий Победоносец, св. Димитрий Солунский)

2) Жития-биос (от греч. жизнь), повествующие о жизни героя, посвященной подражанию Христу, в основе композиции – последовательный рассказ о жизни святого подвижника от его рождения до смерти, который ориентирован на отражение необходимых, с точки зрения канонической житийной схемы, эпизодов.

На Руси возникла и развивалась особая жанровая разновидность агиографии – княжеские жития. Героями их являлись миряне, политические деятели, прославившиеся своими воинскими заслугами перед родиной и за то почитавшиеся как святые (св. Борис и Глеб, св. Александр Невский).

Слово «житие» в церковно-славянском языке означает «жизнь». Житиями древнерусские книжники называли произведения, рассказывающие о жизни святых. Житие – не художественное произведение в современном смысле. Оно всегда повествует о событиях, которые составитель и читатели считали истинными, не вымышленными. Сверхъестественные события: воскрешение мертвых, внезапное исцеление больных и т.д. – для др. книжников было реальностью.
Жития имеют прежде всего религиозно-назидательный смысл. Описанные истории святых – пример для подражания. Напр. Феодосий Печерский – одно из первых русский житий. Он отдавал тело на ночь на поедание комарам и оводам.
Житие должно вызывать в читателе чувство умиления самоотречением и духовной чистотой, кротостью и радостью, с которыми святой переносил страдания и лишения во имя Бога.
Житие лишь внешне напоминает биографическое произведение. Автор стремится раскрыть характер героя.
В житиях всегда существуют два мира. Это повседневная земная жизнь и высшая, потусторонняя, Божественная реальность. Деяния персонажей напоминают действия Христа. Совершаемые ими чудеса (исцеления, экзорцизм) уподобляются чудесам Христа.
Образ святого в житии напоминает иконописное изображение.
Жития писали на церковно-славянском языке, считавшимся священным.
Жанр жития возник в IV в., Византия. Самая популярная литература вплоть до XIII в.
2 метода изображения: фактографическое и идеальное.
Переводные памятники житийной литературы появились на русской почве в древнейшее время, в XI-XII вв.
Компоненты жития: похвала святому и плач о его смерти. Монолог святому. Житийная литература статична, идеализирована, в ней нет живых черт. В отличие от византийских житий, писавшихся о святых, русские писались о светских людях, в них больше историзма.
Жития о тех людях, которые прославились подвигами.
Создавая идеальный образ святого, авторы хотели преподать нравственные уроки людям, которые должны очищаться молитвами. Они не д.б. богаты, часто обращаться к «Св. писанию».
Разновидности житий. Композиция.
Основная часть житий – не оригинальны, а переведены с греч. Жития святительские – посвящены преподобным и святителям.
Житие д. состоять из трех частей. Открывается вступлением, где описываются причины создания. Далее – основная часть – повествование о святом, смерти и посмертных чудесах. Завершение – похвала святому.
Первые русские жития. Древнейшие русские агиографические памятники – два жития князей-страстотерпцев – Бориса и Глеба. В «Сказании о Борисе и Глебе» рассказывается о вероломном убиении братьев-князей их старшим сводным братом Святополком. Последний во имя власти отдает приказ убить их. Повествование исполнено психологизма. Подробно описываются душевные борения, скорбь и страх святого в преддверии безвременной смерти. В то же время Борис желает принять смерть подобно Христу. Сцены убиения далеки от правдоподобия. Святые произносят пространные молитвы. Посланцы Святополка не прерывают этих молитв-плачей и убивают святых, когда они заканчивают молиться.
Молитвы святых построены по всем правилам красноречия. Основная мысль – сожаление о грядущей смерти и готовность принять ее. Князь Глеб произносит трогательную речь убийцам о пощаде. Святые смиренно принимают все и молятся за убийц, сохраняют в душе любовь к ним. Им противопоставлен Святополк. Им чужды мысли о земной славе и могуществе. Святополк охвачен жаждой власти, а святые – вручают себя Богу.
Житие Феодосия Печерского. Составлено Нестором в соответствии с житийным каноном. Начинается со вступления. Далее – о юности Феодосия, стремившемуся посвятить жизнь Богу. Покинув дом, становится монахом Киево-Печерской обители. Нестор уподобляет его основателю христианского монашества Антонию Великому. Черты Феодосия – полная посвященность собственной воли и уверенность в божественной помощи, отказ от земных забот, ощущение близости с Христом, смирение, трудничество, прилежание, всепрощающая любовь к ближнему, обличение неправды.
Житие Алексея человека божия. Начало – рассказ о рождении в Риме будущего святого от знатных родителей, о его приверженности к учению, о бегстве из дома. Угождает Богу, живет как нищий. Слуги издеваются над ним. Он от благочестивых родителей. Черты жития: родители, аскетизм, блаженная кончина, посмертные чудеса (исцеления у гроба). В житии есть диалоги, лирические плачи-монологи. В изложении есть элементы украшенного риторического стиля вместе с авторским лиризмом.

Значительная роль в развитии житийной литературы принадлежала Киево-Печерскому монастырю как русскому религиозному центру. В первой четверти XIII в. возник памятник, оформившийся впоследствии в Киево-Печерский патерик.
Ядро – переписка епископа владимирского Симона, бывшего инока монастыря, с иноком того же монастыря Поликарпом. Поликарп, не удовлетворенный скромной ролью рядового монаха, отличавшийся лит. способностями, пожаловался Симону, что его обходят. Поликарп обнаружил недостаток добродетели – смирения. Симон написал укоризненное письмо, присоединив к нему в назидание несколько рассказов из жизни Печерских иноков и повесть о построении Печерской церкви. 9 новелл. Рассказы были о чудесах в религии и борьбе с бесами. Материал сей д.б. внушить Поликарпу сознание святости обители. Увещание Симона подействовало на друга, и он дополнил труд Симона рядом новых рассказов из жизни монахов Монастыря.
В середине XIII в. писания Симона и Поликарпа были объединены. Древнейшая рукопись относится к началу XV в. Она создалась в Твери по почину тверского епископа Арсения, по имени которого текст рукописи называется «Арсеньевской» редакцией Киево-Печерского патерика.
В 1462 г. по инициативе инока Кассиана возникает новая редакция памятника, «Кассиановская», в которой он впервые получает название «Патерик Печерский». Она подверглась дальнейшим переработкам, вплоть до XVII в., когда в 1661 г. Киево-Печерский патерик по распоряжению архимандрита Иннокентия Гизеля был напечатан в Киеве.
Еще Симон и Поликарп написали житие Антония Печерского.
Рассказы Симона и Поликарпа изобилуют элементами фантастики; в них существенное место занимают чудеса, ведущие свое происхождение от местных устных преданий и ли книжных агиографических источников. В рассказах встречается немало реалистических, порой натуралистически окрашенных бытовых подробностей, характеризовавших монастырский уклад (особенно у Поликарпа).
Основная задача друзей – возвеличение Киево-Печерского монастыря как русского религиозного центра. Тем самым возвышался и укреплялся авторитет русской церкви. Создавалась апология и Киевского государства. Идея прославления оплота христианства свидетельствовала о возросшем самосознании русского духовенства.
Симон начал свой труд с рассказа о создании Печерской церкви в честь богородицы, основанного преимущественно на устных преданиях. В создании церкви участвовали сын варяжского князя Шимон, пришедший на службу к сыну Ярослава Мудрого Всеволоду. Построение церкви сопровождается чудесными знамениями. Например, Антоний 3 дня молится о том, чтобы бог послал ему знамение, где должна строиться церковь: на всей земле пусть будет роса, а на том месте, где д.б. церковь – нет. Так и случилось. По молитве Антония сошел с неба огонь, испепеливший вокруг хворост и терние, осушивший росу и сделавший углубление в отведенном для церкви месте.
Киево-Печерский патерик ярко отражает борьбу, которая происходила между монастырем и князьями, в основе которой были соперничество на почве материальных интересов и столкновения из-за вмешательства монастыря в междукняжеские отношения.
В патерике сочеталась политически-тенденциозная повесть с церковной легендой.

Хотя некоторые вопросы метрики затронуты в этой работе, основным предметом изучения является ритмика «Слова». Метрический ряд понимается как единица ритмической стихотворной речи, измеряемой стопою, - ритмика в широком смысле есть видоизменение этих метров (если их суще­

ствование доказано), которое определяется художественными задачами. Таким образом, мы будем рассматривать словесное ударение как основной элемент ритма; при этом решение вопроса о том, стихотворное ли произведение «Слово о полку Игореве» или нет, не обязательно, хотя ясно, что

«Слово» - поэтическое произведение. На последнем особенно настаивают

поэты-переводчики как старшего,2

так и младшего поколений.3

Все рассуждения такого рода можно суммировать следующим образом

Все древнерусские поэтические произведения стихотворны, следова­

тельно, и «Слово» должно быть стихотворным произведением. Таково

общее суждение, из которого всегда исходили и исходят современные по­

эты. Между тем обе посылки нуждаются в уточнениях.

Большая посылка, утверждающая, что все древние поэтические произ­

ведения написаны стихами, неточна потому, что на самом деле все вообще

древние тексты отличаются четким, подчас причудливым в своих сплете­

ниях, а иногда и просто разговорным ритмом. Ритмика создавала художе­

ственный текст уже в самых древних произведениях славянского словес­

ного искусства, без нее они просто не могли бы существовать во времени,

потому что невозможно запомнить большой текст без скрепляющего его

части ритма.

Это были «многостопные» и притом «разностопные» размеры,

которые в греческой поэзии именовались колонам и (т. е. членами)

Таким образом, вся древнерусская литература оказывается «поэ­

тической», поскольку вся она ритмизована - и летописи, и даже деловые

тексты, например послания от одного князя к другому, поскольку гонцы

заучивали их наизусть как стихи и исполняли их перед адресатом.6

Как показывают реконструкции Р. Пиккио, такие ритмические отрезки

текста, искусственно составленного ритмическими колонами, соотнесен­

ными с реальным членением словесного текста со словосочетаниями, осоз­

навались книжными людьми вплоть до XVII в. и легли в основу класси­

ческой русской литературы (Гоголь, Тургенев, Достоевский - см. труды

А. Белого, Р. Пиккио и др.). Даже писцы, переписывавшие подобные

тексты, еще в XVII в. осознавали их границы и пытались передать это

особыми знаками нотации. Б. И.Осипов в специальном исследовании пока­

зал, что установление пробелов между словами в русских рукописях на­

чалось с границ ритмических зон - словосочетаний или других синтак­

сических фрагментов.7

Все эти исследования показывают, что, строго

говоря, ритмизован любой текст, поскольку в нем имеются слова со словесным ударением: чередование ударных и безударных слогов собственно и создает ритм. В этом смысле важна и конструктивна статья А. М. Панченко, специально исследующая вопрос о древнерусском «книжном»

стихотворстве.

В известном смысле именно в ней была преодолена старая и весьма устойчивая традиция отечественного литературоведения считать,

что «в русской феодальной книжности не было специально стихотворных

жанров, и если встречались в прозе ритмичность, рифмование или „напев­

ность" - это шло от эпоса».9

Стало ясным, что на самом деле подобная

ритмичность текстов - настолько естественное свойство древней славян­

ской речи,10

что отрицать ее по меньшей мере неосмотрительно. Так об­

стоит дело с большей посылкой разбираемого здесь суждения: ритмичность

в широком смысле присуща не обязательно «стихотворному» тексту, и чем

Меньшая посылка того же суждения, утверждающая, что «Слово» -

поэтическое произведение, также не безупречна. Жанровая принадлеж­

ность этого произведения, как известно, неопределенна: его называют и

ораторской прозой, и поэмой, и былинным сказанием. Однако большая

посылка в ее критически осмысленном виде покрывает меньшую, потому

что уже сейчас совершенно определенно мы можем сказать, что «Слово» -

ритмически организованное произведение, которое талантливо и во всех

подробностях отражает поэтику своего - переходного во многих отноше­

ниях - времени. Поскольку ритмика произведения создается не только

чередованием ударений, но еще и сложным переплетением внутренней риф­

мовки, чередованием звуков и т. д., вопрос усложняется . Он усложняется

и в связи с гипотезой о музыкально-вокальном характере «Слова», которое

исполнялось в музыкальном сопровождении; это должно было накладывать

свой отпечаток на словесную структуру текста, в частности, повышать

роль речитативных фрагментов. Во всяком случае рассуждать о ритме

вообще - занятие неблагодарное, поскольку ритм - это данность и

заданность конкретного текста, поэтическая его доминанта, тот незамет­

ный для непосвященных внутренний стержень, на который нанизывается

смысловой текст, в результате чего и создается поэтический текст. В таком

случае особую информативную силу получает само произведение, даже

если оно дошло в неисправном виде.

Прежде всего некоторые типологические особенности текста указывают

на то, что он является ритмически организованным, т. е. в широком смысле

стихотворным.

Ему присуща интонационная замкнутость речевых отрезков, которая

даже теперь, много веков спустя, осознается по ряду вторичных призна­

ков: синтаксические структуры и повторы, организованные с помощью

вспомогательных слов (уже. . ., уже. . ., уже. . .; и. . ., и. . ., и. . .;

и др.), каденции (о Русская,земля, уже за шеломянем ecu), также связанные

с повторением ритмически общей единицы текста (за землю Русскую. . .).

С этим же связан синтаксический параллелизм основных членов предложе­

ния, которые повторяются в определенном порядке (подлежащее-сказу­

емое-дополнение или сказуемое-подлежащее-дополнение).

Важны эвфонические особенности текста, связанные с его звучанием

и также повторяющиеся в определенных фрагментах; особенно явственно

они выделяются при расстановке древнерусских акцентов:

Аллитерация или ассонанс сопровождают ритмические отрезки, выделен­

ные на основе древнерусского акцента, и косвенно подтверждают ритмичность самого текста, ср.: потопташа поганые полки половецкие, где

чередуются взрывные согласные.

Выявляя все особенности такого рода, можно было бы уточнить и ре­

конструкцию самого поэтического текста. Например, единственная строка,

не вошедшая в реконструкцию Ф. Е. Корша и часто обсуждаемая как

вставка, в этом отношении явно искажена: страны рады,*гради веселы -

можно предполагать сочетание гради ради, веси весели.11

Чередование сильных и слабых ударений в том смысле, в каком они

указаны в акцентологической реконструкции,12

также свидетельствует

о ритмичности «Слова».

Анализ ритмического строя удобнее всего начать с формально-ста­

тистической характеристики текста.

В сохранившейся части текста «Слова» употреблено 2112 ударений

при общем числе слогов 6175. Вторая цифра в известном смысле условна:

она не учитывает еще 369 слогов, которые составляли когда-то гласные

ъ и ь в слабой позиции. В современном произношении такие гласные не

сохранились, но при воспроизведении старинных песен некоторые испол­

нители их «поют», поскольку те участвуют в создании сложного ритмиче­

ского рисунка стиха. Тогда и сочетание А Святославъ мутенъ сонъ виде

въ КиевЪ на горахъ следовало бы представить следующим образом:

А Святославо

Мутено соно видѣ

Во Кйевѣ на горахо

с очень краткими, но вполне определенными гласными о на конце слов.

Впоследствии, уже после XII в., разрушение прежней системы стихосло­

жения в значительной мере было связано с изменениями в языке и прежде

всего с падением редуцированных гласных ъ, ъ. Если при подсчете слогов

учесть и такие гласные, в «Слове» окажется 6544 слога; следовательно,

каждый третий слог здесь является ударным. Перед нами - трехстоп­

ный размер, что полностью соответствует фонетической и просодической

структуре древнерусского слова (а также излюбленным размерам народной

поэзии), потому что среднее число слогов в словоформах равно было трем.13

В действительности же в «Слове» не может быть характерной для совре­

менного стихосложения силлабо-тонической системы; только подделка

XVIII в. непроизвольно дала бы стиховые строчки в такой системе, однако

оригинальный текст XII в., разумеется, их не содержит. Это тонический

стих с выделением ладовых, т. е. основных, постоянных по ударению сло­

гов и с «пропевом» - некоторым удлинением всех прочих подударных слогов,

которые отражали нисходящий по тону, скользящий, неуловимый и не­

устойчивый акцент, варьирующий в каждом отдельном стихотворном тек­

сте. Совмещение ладового, скользящего и безударного слогов и создавало

особую мелодическую насыщенность каждого стиха и произведения в це­

Таким образом, на 2112 ударений в тексте «Слова» приходится:

устойчивых 1630 (77%), рецессивных - 361 (17%), а также несколько

скользящих ударений в словосочетании (типа сине^море) - 121 (6%).

Особенно важны ударения с древней новоакутовой интонацией (таких чуть

больше тысячи) - именно они создают основную ритмическую решетку

всего текста. Таким образом, поэтически важные ладовые, попевные и

безударные слоги соотносятся с акцентологически достоверными устой ударений собственно говоря уже и нет, остается музыкальный речитатив, так что реальное, языковое ударение отдельных слов, завершающих стих,

не имеет значения;

Реферат

Агиография в системе жанров древнерусской литературы: методологические проблемы изучения

Введение

агиография древнерусский литература

Агиография (от гр. [греч] αγιος «святой» и [греч] γραφω «пишу»), научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости. Агиографические памятники могут изучаться с богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения. С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении, «обожении» и т.д. В историческом плане жития при соответствующей критике выступают как первоклассный источник по истории Церкви, равно как и по гражданской истории. Филологическое изучение житий предполагает исследование их поэтики. При этом важно отметить, что рассмотрение жития в данном аспекте не может быть полным без исторических и богословских комментариев.

Агиографическая (житийная) литература долгое время была недостаточно изучена, поэтому до сих пор нет научных изданий многих текстов, в современной медиевистике практически нет обобщающих работ по изучению жития как такового, поэтому существует некоторые проблемы в методологии исследования.

В данной работе представляется актуальным многоуровневый подход к изучению агиографических памятников. Жития будут рассматриваться в богословском, историческом и литературоведческом аспектах.

1. Агиография в системе жанров древнерусской литературы

Прежде чем рассматривать агиографию как отдельный жанр, следует остановиться на выявлении особенностей процесса жанрообразования в древнерусской литературе в целом. Так как жанры древнерусской литературы, в отличие от литературы нового времени, не равноправны, а составляют иерархическую своеобразную систему, то они выступают во взаимодействие и поддерживают существование друг друга. Как отмечает Д.С. Лихачев, «Литературные жанры Древней Руси имеют очень существенные отличия от жанров нового времени: их существование в большей степени, чем в новое время, обусловлено их применением в практической жизни. Они возникают не только как разновидности литературного творчества, но и как определенные явления древнерусского уклада, обихода, была в самом широком смысле слова».

Таким образом, в литературе Древней Руси прослеживается «жанровая система», в которой жанры отличны от современной литературы, во-первых, своей практической целью, во-вторых, функциональной значимостью. Так, жития, поучения, проповеди использовались в церковном обиходе, летописи - в дипломатических отношениях, хожения служили практическим целям паломничества и т.д.

Следует отметить, что жанровая специфика древнерусской литературы определяется во многом исходя из особенностей миросозерцания древнерусского средневекового общества, по своей природе она более консервативна, так как ориентирована на каноны, утверждаемые на церковных соборах. Внутри этой системы жанры располагались в определенной иерархической последовательности: Священное Писание, творения отцов церкви, жития, которые в проложной форме относились к богослужебной литературе, а в минейной к четьей. В связи с данной спецификой житий, на изучение агиографических памятников следует обратить особое внимание.

Агиография - один из важнейших жанров в системе средневековой христианской литературы, содержащий повествование о жизни и подвигах людей, признанных церковью святыми. Согласно Краткому словарю агиографических терминов, житие следует признавать не столько биографией святого, сколько описанием «его пути к спасению, типа его святости». В литературной энциклопедии житие рассматривается как «один из основных эпических жанров церковной словесности, расцвет которого пришелся на средние века. Объект изображения жития - подвиг веры, совершаемый историческим лицом или группой лиц (мучеников веры, церковных или государственных деятелей). Чаще всего подвигом веры становится вся жизнь святого, иногда в житии описывается лишь та ее часть, которая и составляет подвиг веры, или объектом изображения оказывается лишь один поступок».

Так как все жития имеют в своем основании христианский контекст, то нам представляется актуальным многоуровневый подход к их изучению. В данной работе жития будут рассматриваться в богословском, историческом, литературоведческом аспектах.

Многоуровневый подход к их изучению агиографических памятников: богословский, исторический, литературоведческий аспекты

Богословский аспект :

Как уже было сказано, агиографические памятники - произведения, в первую очередь, религиозные, церковные, поэтому их содержательную сторону следует рассматривать в определённом ракурсе христианского мировоззрения, соотнося при этом содержательную сторону памятников с вероучительными истинами Церкви, христианской антропологией и аксиологическими установками. Кроме того, важной содержательной частью житий является понятие святости и его реализация на примере жизни святых. Собственно в этом аспекте, в самом понимании святости, агиография встречается с философией. И святость здесь выступает как практическая философия христианства. Именно она занимала особое место в формировании древнерусской агиографии XI века, которая изначально создавалась в качестве руководства к христианской жизни.

Исходя из того, что житие являлось одной из исторически конкретных форм «биографии», личность в которой представляла читателю высокий христианский идеал и нравственный путь самосовершенствования, следует рассмотреть в качестве философского аспекта агиографии именно христианскую антропологию «об образе и подобии Божием».

В первую очередь, отметим, что жития были призваны на конкретном примере живого человека, показать в литературе православное учение о человеке, стремящемся к достижению христианского идеала, к образу и подобию Христа, к святости. Само понятие «святость» в самом глубоком смысле относится к самому Богу: святым считается то, что причастно Ему. Догматическое богословие относит святость к катафатическим свойствам Божиим: «Бог в Своих стремлениях определяется и руководствуется представлениями об одном высочайшем добре». Из этого следует, что святость есть наличие высших духовных ценностей, которому абсолютно чуждо проявление греховности. Достижение святости, исходя из традиций Священного Писания, является задачей и целью для каждого человека.

Источник святости христиан - в святости Христа. Именно встреча со Христом открывает человеку возможность восстановления его падшей природы, преображения под действием благодати - «обожения», которое «составляет существо святости».

Данное учение о святости подробно рассматривается в относительно новой теологической дисциплине - агиологии, изучающей жития святых «с целью установления типов святости, их духовных особенностей в национальном и историческом аспектах». В отличие от агиографии, изучающей жития святых как памятники духовной литературы той эпохи, когда они создавались, агиология «сосредотачивает свое внимание на самом святом, на типе его церковного служения и восприятии такого типа святости в различные исторические эпохи».

·Апостолы и равноапостольные

·Мученики

·Преподобные

·Святители

·Благоверные

·Юродивые

·Праведные

Такие различные пути и способы подражания Христу, закреплённые в византийской традиции, были перенесены в готовом виде в древнерусскую агиографию, однако житийная традиция на русской почве повлекла за собой особую трансформацию. Как отмечает С.В. Минеева, данные изменения заключались в «соединении общественного, нравственного и религиозного идеалов в единый и неразделимый сплав, когда религиозные христианские идеи в русском национальном сознании воспринимались в особой степени как личностные и моральные, идеи политические - как религиозные и нравственные, а идеи общественного служения сближались с идеями личной святости и религиозного мученичества». Таким образом, в основе «русской святости» лежал не столько мистический созерцательный идеал, сколько активный идеал «освящения жизни» в миру.

Исторический аспект :

Агиографический текст помогает определить важные моменты в подвиге подвижника для времени написания жития, просмотреть изменения в восприятии деятельности святого, если рассматривать разные по времени и месту написания редакции одного и того же агиографического произведения, провести параллели и выявить сходства и различия, исходя из географических и социальных особенностей. Агиограф может убирать или добавлять эпизоды, изменять трактовку отдельных поступков, заменять и объяснять отдельные слова и высказывания. Все это может послужить в качестве косвенных исторических данных для ученого. Жития не очень подходят для объективного исследования, как исторические произведения, в них для этого слишком мало фактов. В этом замечается их сходство с произведениями о героях войны, которые имеют весьма схожую структуру.

Несмотря на то, что жития не всегда точны в передаче биографических черт в жизни святого, они точнее других источников передавали сам смысл подвига в том виде и тем языком, каким он представлялся для современников и, в свою очередь, формировали воззрения верующих последующих поколений на подвиг. Нравственное начало всегда было необходимо в общественной жизни. Нравственность, в конечном счете, едина во все века и для всех людей. Честность, добросовестность в труде, любовь к Родине, презрение к материальным благам и в то же время забота об общественном хозяйстве, правдолюбие, общественная активность - всему этому учат нас жития.

Большое влияние на изучение агиографии оказал труд В.О. Ключевского «Древнерусские жития святых как исторический источник» М., 1871. Взяться за исследование ученого подвигло широко распространенное в научной среде мнение, что жития, находящиеся в сфере внимания церковных авторов, должны быть введены и в научный оборот как новый и ценный источник достоверных исторических сведений. Позднее была написана основная работа Г.П. Федотова «Святые Древней Руси», посвященная русским житиям. Где автор рассматривал изучение русской святости в ее истории и ее религиозной феноменологии: «В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь». В 1902 году появляется труд А. Кадлубовского «Очерки по истории древнерусской литературы житий святых».

В советский период главным препятствием для исследования агиографических текстов явились общественные идеологические установки, и, соответственно, никакой достойной внимания научной работы в этом направлении не велось вообще.

Литературоведческий аспект:

Житие можно сравнить со словесной иконой святого, оно отличается от биографии как икона от портрета. Как и в иконе, житие пишется по канону, правила и принципы составления канонического жития в значительной степени связаны с трудом византийского св. Симеона Метафраста (Х век). Именно в нём мы находим отработанные правила написания жития с точки зрения его структуры, содержания, стиля.

Е.Н. Никулина в книге «Агиология» представляет следующую структуру композиционного агиографического канона:

·«повествование о жизни святого как бы обрамляется введением и послесловием агиографа.

·Во введении автор, как правило, говорит о своем недостоинстве, испрашивает помощи Божией в изображении подвига святого, приводит параллели из Священной истории, подтверждая их многочисленными библейскими цитатами. Иногда вступление сокращается до признания автором своей греховности и недостоинства.

·Основная часть состоит из похвалы родителям и родине святого, повествования о чудесном предвозвещении его появления на свет, проявлениях святости в детском и юношеском возрасте. Святой часто чуждается детских игр, прилежно учится в школе, отказывается от последующего образования ради сохранения добродетели. В повествовании о святом, как правило, описаны его искушения, решительный поворот на путь спасения, подвиги, кончина, посмертные чудеса.

·В заключении обычно содержится благодарение Бога, призыв к восхищению подвигом и чудесами святого, молитва к нему с просьбой о покровительстве, может быть похвала акафистного типа. Последнее слово жития - «Аминь»».

Важно понять, что каноническое житие изображает человека в его святости, поэтому, зачастую оно не повествует об ошибках подвижника, а изображает его в идеальном состоянии. При описании добродетелей святого агиограф придерживается также и определенной схемы, отражающей общие закономерности духовной жизни. Такие типичные черты того или иного пути к святости отражаются в «топосах», которые помогают дать подробное описание подвижника того или иного чина святости: это может быть «любой повторяющийся элемент текста - от отдельной устойчивой литературной формулы до мотива, сюжета или идеи».

Современная исследовательница житий Т.Р. Руди предложила классификацию русских житий на основе учета топосов, которые содержатся в каждом из них.

Типы святости:

1)Мученики (подражание Христу)

«Мартирии являются первым по времени возникновения агиографическим жанром, в котором еще не нашла отражения сформировавшаяся позднее классическая схема похвального жития. Суть подвига мученика - жертва за веру, сознательное принятие страсти Христовой во имя утверждения христианской веры и учения». Поскольку подражание Христу является одним из принципов христианской этики, то мотив подражания Христу является общим мотивом житий в целом как жанра.

2)Просветители народов (подражание апостолам или подражание Константину) - равноапостолы. «Память и похвала Владимиру» Иакова мниха. Подобие князя Ольге, Елене, Константину. Иларион - апостолам.

3)Преподобные (подражание ангелам)

Наиболее разработанная топика, включающая множество сюжетов и мотивов, формул, тропов, библейских цитат. Многие из них подчеркивают сходство монахов с ангелами.

4)Святые жены (подражание Марии) - особая группа житийных героинь, не представляющая собой единого чина святости. В этих житиях, помимо топосов, характерных для того или иного чина святости, есть ориентация на Каллистратово Житие пресвятой Богородицы, в подражание которому создаются черты облика святых жен: чистота, смирение, послушание, молчаливость, прилежание в посте и молитвах. Эти черты особенно важны для житий праведных жен, описывающих богоугодную жизнь в миру.

Житийное повествование отличается также высоким риторическим стилем, имеет не исторический или психологический, а нравственно-назидательный характер, описывает не столько внешние факты биографии, сколько идеальный образ святого.

Также в работе следует уделить особое внимание основным особенностям поэтики, свойственной русской агиографии. Выдающийся литературовед и исследователь древнерусской литературы Д.С. Лихачев в своем труде «Поэтика древнерусской литературы» описывает следующие основные литературные средства: метафоры-символы, стилистическую симметрию, сравнения и нестилизационные подражания. Метафоры-символы - это литературное средство, обусловленное особенностью сознания средневекового человека, согласно которому все явления нашей действительности рассматриваются как носители тайного символического значения. Раскрытие этого скрытого смысла помогает читателю понять глубже идейное содержание произведения и, в частности, образа. Стилистическая симметрия подразумевает двойное повторение одного и того же и представляет достаточно редкое, архаичное явление. Особенностью сравнений в древнерусской литературе является то, что «они касаются внутренней сущности сравниваемых объектов по преимуществу». Внешняя же составляющая является малозначимой. Так,

в друвнерусской агиографии почти не дается описания внешних качеств святого и его окружения. Если сравнительное описание внешности присутствует, то оно очень условно. Для нестилизационных подражаний в древнерусской литературе характерно, что «они заимствуют отдельные готовые элементы формы своего оригинала, но они не дополняют и не развивают оригинал творчески» (Там же). Подражания подразумевают вставку в текст отдельных стилистических формул, отдельные образов, признанных автором удачными в других произведениях.

Д.С. Лихачев в своем научном труде подробно пишет о таком литературном явлении как художественное абстрагирование, стремление к которому проходит через всю средневековую русскую литературу.

Абстрагирование прямо противоположно конкретизации. При художественном абстрагировании художественное впечатление вызывается «неуловимой значительностью ассоциаций или крайним обобщением идей, при котором значения слов обобщены до предела и представляют собой как бы только схематические проекции». Абстрагирование, как отмечает исследователь, вызывалось попытками увидеть во всем «временном» и «тленном», в явлениях природы, человеческой жизни, в исторических событиях символы и знаки вечного, вневременного, «духовного», божественного.

Таким образом, филологическое изучение житий выступает как основа всех прочих типов исследований. Жития пишутся по определенным литературным канонам, меняющимся во времени и различным для разных христианских традиций. Любая интерпретация житийного материала требует предварительного рассмотрения того, что относится к сфере литературного этикета. Это предполагает изучение текстологии, богословского и исторического аспектов.

3. Методологические проблемы изучения агиографического жанра

В современной медиевистике практически нет обобщающих работ по изучению жития как такового. В основном агиографию рассматривали в плане исторического, культурного, церковного аспектов, не применяя при этом комплексного анализа. Следует учесть, что при рассмотрении различных методологических аспектов комплексного анализа агиографического жанра, нужно исследовать формальные и содержательные особенности произведения в их единстве. Для этого подробнее остановимся на некоторых методологических моментах изучения житийного жанра.

Проблема методологического подхода к изучению агиографического жанра является одной из актуальных в современной медиевистике. На раннем этапе изучения древнерусской словесности отечественные учёные в основном использовали историко-литературный и текстологический подходы, которые базировались не только на изучении самих событий и фактов русской истории, поэтики и композиции художественного произведения, но и на изучении истории текста отдельного памятника. Такой синтез, как отмечает Д.С. Лихачёв, играл важную роль в истории литературы: « История текста отдельного памятника в конечном счёте даёт огромный первичный материал для истории литературы в целом».

С другой стороны, в медиевистике становится актуальным семиотический подход исследования древнерусских памятников, разработанный Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским. Исследователи рассматривали литературный памятник как знаковую структуру, в которой все элементы органично взаимодействуют между собой. Такой формальный анализ «направлен на текст как на единственную данность, опираясь на наблюдения над формой этого текста как такового».

Западные слависты, как отмечает С.В. Минеева, в настоящее время разрабатывают иные подходы к изучению древнерусских литературных памятников. Так, Р. Пиккио останавливается на поэтологическом подходе изучения, который основан на исследовании внутрилитературной эстетики произведения. В данном подходе эстетический критерий превалирует над остальными методами изучения произведения, так как рассматривает в поэтике текста - отражение мира, а в принципах создания литературного произведения - устройство мира. Противостоит данному методу социологический подход, отрицающий эстетическое значение древнерусских памятников и рассматривающий литературу как «книжность», в которой значительную роль играют функциональные законы. Отдельным направлением является имманентное , которое исследует рукописные традиции древнерусских текстов изолированно друг от друга.

В современной медиевистике практически нет обобщающих работ по изучению жития как такового. В основном агиографию рассматривали в плане исторического, культурного, церковного аспектов, не применяя при этом комплексного анализа. Следует учесть, что при рассмотрении различных методологических аспектов комплексного анализа агиографического жанра, нужно исследовать формальные и содержательные особенности произведения в их единстве.

Заключение

Жития - это литературные произведения религиозного характера, основанные на историческом материале, что обусловливает многоуровневый подход к их изучению. В данной работе агиография была рассмотрена в богословском, историческом, и литературоведческом аспектах. Так, изучение житий в богословском ключе в основном базируется на типах святости, свойственных тому или иному подвижнику. Исследование житий с исторической точки зрения позволяет собрать множество сведений о жизни в Древней Руси. Порою житие является единственным источником биографических сведений об исторической личности, удостоенной канонизации, и это также немаловажно.

Литературоведческое исследование житий предполагает изучение их поэтики. Так, в житии выработался специальный канон повествования, проявляющийся на всех уровнях произведения. На структурном уровне это строгая композиционная схема, на стилистическом уровне - использование определённых художественных средств и агиографической топики. На идейно-содержательном уровне каноническая ориентация отражается в принципе следования и уподобления высоким сакральным идеалам святых.

Проблемы, возникающие при методологическом подходе анализа древнерусских памятников существуют, потому как для полного понимания текста необходима реконструкция картины мира древнерусского человека. В связи с этим необходим комплексный подход к анализу художественного произведения.

Список использованной литературы

1. Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М., 2000.

2. Давыденков О., свящ. Догматическое богословие: Курс лекций: В 3 ч. - М., 1977.

Живов В.М. Краткий словарь агиографических терминов. 1994. [Электронный ресурс] Режим доступа: #"justify">4. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Избранные работы в трех томах. Т. 1. - Л., 1987.

5. Лихачев Д.С. Текстология. Л., 1983.

Лихачев Д.С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. М., 1975.

Минеева С.В. Жанровое своеобразие жития преп. Зосимы и Савватия соловецких (методологический аспект) // Мир житий. М., 2002.

8. Никулина Е.Н. Агиология. Курс лекций. М., 2012.

Николюкин А.Н. Литературная энциклопедия терминов и понятий. - РАН, М., 2001.

Полетаев Л. Жанр жития в русской духовной русской духовной литературе XIX-XX вв. // Официальный сайт Санкт-Петербургской Духовной Академии: , #"justify">. Руди Т.Р. Топика русских житий // Русская агиография. Исследования. Публикации. Полемика. СПб., 2005.

12. Ужанков А.Н. Стадиальное развитие русской литературы XI - первой трети XVIII века: Теория литературных формаций. М., 2008.

И историко-церковные аспекты святости. Жития святых могут изучаться с историко-богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения. С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении , обожении и т. д. В историческом плане жития при соответствующей историко-филологической критике выступают как источник по истории церкви , равно как и по гражданской истории. В социально-культурном аспекте жития дают возможность реконструировать характер духовности , социальные параметры религиозной жизни, религиозно-культурные представления общества. Жития, наконец, составляют едва ли не самую обширную часть христианской литературы, со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и содержательных параметров и т. д., и в этом плане являются предметом литературно-филологического рассмотрения.

Энциклопедичный YouTube

1 / 3

✪ Обезличивание как проявление ереси жидовствующих и способ построения глобальной антицеркви

✪ Лекция "Семья Рейснер и Восток". Лектор д.ф.н., профессор Рейснер Марина Львовна

✪ Αγιογραφια-εικόνα - δέηση-λεπτομέρειες- τελικό αποτέλεσμα-τοποθέτηση στο ναο

Субтитры

Структура

Изучение житий святых выступает как основа всех прочих типов исследований. Жития пишутся по определённым литературным канонам , характерным для разных христианских традиций. Например, в таком агиографическом жанре, как «похвала святому», соединяющем в себе характеристики жития и проповеди , выделяется достаточно чёткая композиционная структура (введение , основная часть и эпилог) и тематическая схема основной части (происхождение святого, рождение и воспитание, деяния и чудеса, праведная кончина, сравнение с другими подвижниками).

Агиографической литературе свойственны многочисленные стандартные мотивы: например, рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т. п. Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох. Так, в актах мучеников , начиная с древнейших образцов этого жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного , открывающегося подвижнику во время его страданий. Эти стандартные мотивы обусловлены не только ориентацией одних произведений на другие, но и христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и входит в Царство Небесное . Эта богословская канва мученичества естественно отражается и в структурных характеристиках мученических актов.

Стиль

Житие святого - это не столько описание его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приёмы построения биографии, а динамику спасения, того пути в Царство Небесное , который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщённо-типическим. Сам способ описания пути к спасению может быть различным, и как раз в выборе этого способа более всего различаются восточная и западная агиографические традиции. Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошёл святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива , перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста , а в русской традиции - Пахомия Серба и Епифания Премудрого). При этом особенности западной и восточной агиографической традиции очевидным образом соотносятся с характерными чертами западной и восточной иконографии святых: сюжетности западной иконографии, раскрывающей путь святых к Богу, противопоставлена статичность иконографии византийской, изображающей, прежде всего, святого в его прославленном, небесном состоянии. Таким образом, характер агиографической литературы непосредственно соотнесён со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т. д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

К А.и могут быть отнесены тексты, существенно различающиеся по своим жанровым и функциональным параметрам: как предназначенные для литургических целей -мартирологи, особые службы и т. п., так и повествовательные тексты - страсти мучеников, жития святых, сказания об обретении и переносе (translatio) реликвий, истории о чудесах святых. В единую классификационную группу они объединены в силу того, что их содержание сфокусировано на образе святого и интерпретации феномена святости.

Истоки средневековой А.и уходят в эпоху раннего христианства. Своеобразным преддверием жанра считают многочисленные апокрифические сочинения, обращенные к образу Христа, его матери и первых учеников - апостолов. Подобные тексты -Евангелие Иакова, Евангелие Псевдо-Матвея, Евангелие Фомы, Никодимово Евангелие - делая акцент на человеческой природе Христа, являются первым опытом изображения в нарративном тексте этически образцовой жизни. Эти сочинения, изначально составленные в основном на греческом, в течение краткого времени были переведены на многие языки, включая латынь, и получили широкое распространение в христианских общинах.

Первым типом сочинений, бесспорно относимым к агиографическому канону, стали мемориальные записи, повествующие о жертвах римских гонений на христиан I-III вв. Погибшие в результате репрессий члены христианских общин стали исторически первой и наиболее популярной на протяжении всего средневековья категорией святых - мучениками, а отражающие обстоятельства их гибели тексты, составленные, как правило, на основании документальных записей о судебных процессах, положили начало соответствующей категории А.и - страстям (passiones). Страсти раннехристианских мучеников отражают становление главных принципов идеологической и риторической структуры агиографического повествования, равно как и его социальных функций. Повествуя о страдании и гибели героев, авторы используют прием их уподобления Христу, широко эксплуатируют евангельскую топику и образную систему для описания событий и персонажей, не относящихся к священной истории. Главной целью этих сочинений являлось изображение мучеников как героев веры в соответствии с этикой смирения и страдания, что, по существу, было отрицанием античной риторической традиции изображения героического. Жертвенная и позорная, с точки зрения традиционных римских представлений, смерть интерпретировалась авторами как «корона» небесной славы, как момент истинного триумфа, когда сам Христос воплощался в тела своих праведников.

К числу наиболее значительных повествований о мучениках относятся страсти св. Поликарпа и свв. Перпетуи и Фелицитаты. Страсти епископа Поликарпа, одного из замечательных деятелей христианской церкви в Малой Азии, были составлены членами христианской общины Смирны, вскоре после его гибели в этом городе в 155 г. Этот текст считается одним из первых свидетельств становления концепции мученичества как образцового поведения истинного христианина и одновременно как «знака» религиозной избранности. Понятия martyrium и martyr употребляются здесь именно в таком специфическом смысле, вышедшем за рамки исходного значения этих слов «свидетельство» и «свидетель». Центральное место в этом тексте занимает мотив стойкости героя и его последовательности в вере. Под пытками и перед лицом смерти он открыто подтверждает свою приверженность Христу и отказывается исполнить языческий ритуал жертвоприношения. Повествование создает дуалистическую картину, в которой истинный христианин противопоставлен римскому миру, проконсулу как представителю власти и толпе, собравшейся в амфитеатре и требующей казни Поликарпа. Антитеза религиозного спасения и лояльности к римским властям, антиномия веры и приверженности традиционным римским ценностям, радикальное разведение эсхатологических ожиданий и включенности в систему привычных социальных связей становятся центральными темами раннехристианской рефлексии. Сам процесс их артикуляции не в последнюю очередь протекал в ходе становления ранней А.и. История Перпетуи и Фелицитаты (нач. III в.) повествует о мученической гибели в Карфагене ок. 203 г. молодой женщины, представительницы патрицианской семьи Перпетуи и ее служанки Фелицитаты, а также трех их товарищей по вере. Она примечательна в силу целого. рода обстоятельств. Во-первых, этот сложный по составу, созданный в три этапа тремя разными авторами текст включает в себя личные записки Перпетуи, одной из главных героинь повествования, и потому может рассматриваться как одно из первых аутентичных свидетельств женской религиозности. Во-вторых, текст обнажает один из важнейших аспектов и реальной ситуации противостояния христиан и римского сообщества, и ее концептуализации в христианской рефлексии. Речь идет о семейных связях и их значимости перед лицом веры и религиозного служения. Героини повествования ради веры отвергают семейные связи, отказываются от материнских обязанностей (Перпетуя и Фелицитата) и нарушают правило родовой лояльности и покорности главе семьи (Перпетуя). Дилемма - семейный долг или религиозное призвание - обладала особой остротой именно для женщин, и ее разрешение в пользу веры путем отречения от семейных привязанностей станет постоянным мотивом А.и святых женщин. В-третьих, это сочинение указывает на глубокую укорененность представления о мученической гибели как об особом бесспорном свидетельстве божественной милости и избранности.

Страсти мучеников создавали идеальную модель поведения, которая могла быть представлена христианской аудитории как пример реального, соотнесенного с конкретными жизненными обстоятельствами следования евангельским заповедям, и стали первым шагом к становлению нового типа дидактического повествования. Функции таких сочинений определялись задачами сохранения среди членов общин памяти о своих героях, религиозного прославления последних и этического наставления верующих. Дидактическая программа этих текстов была нацелена на утверждение идеи о возможности постоянного и систематического воспроизведения в реальной жизни жертвы Христа и - в более широком смысле - того идеального религиозно-этического эталона человеческой личности, который был воплощен в его фигуре. Будучи сосредоточены на прославлении жертвенной гибели своих героев, passiones уделяли незначительное внимание фактической достоверности в передаче описываемых событий, они были далеки от воспроизведения психологических портретов конкретных персонажей. В них, как правило, опущены подробности биографий героев и повествование сфокусировано на описании их мучений и смерти.

В сер. III в. начинается становление нового жанра, который на протяжении последующих столетий займет центральное место в ряду агиографической продукции, будет одним из самых любимых и востребованных типов средневековой литературы. Этим жанром стало житие - своего рода «священная биография» святого. Первым примером житийной литературы можно считать житие Киприана Карфагенского (ок. 200 - 258), в котором, наряду с описанием мученической гибели героя, значительное место занимает характеристика его деятельности в качестве епископа. Жизнеописания подвижников веры последовательно сменяют страсти мучеников в последующие столетия, что было предопределено реалиями исторического развития, в частности легализацией христианства и его превращением в государственную религию в поздней Римской империи. Вместе с тем в Италии практика составления рассказов о мучениках сохраняется на протяжении нескольких столетий после завершения преследований христиан.

Существенное значение для формирования тематического репертуара А.и имело становление в IV-V вв. монашества и идеологии христианской аскезы. Модель святости, представленная в житиях этого времени, связывает религиозное совершенство не с мученической гибелью, а с отречением от всего мирского, что подразумевало сексуальное воздержание, отказ от собственности, семьи, уединение для молитвы и поста, борьбу с искушениями. Не смерть, а образцовая религиозная жизнь перемещается в фокус повествования. В латинской агиографической традиции концептуализация монашеской модели святости сопровождалась актуализацией темы должностных полномочий и пастырского служения, которые связывались прежде всего с ключевой фигурой церковной иерархии - епископа. В IV в. были созданы два сочинения - «Житие Мартина Турского» Сульпиция Севера и «Житие Антония» Афанасия Александрийского, которые стали образцовыми для средневековой житийной литературы. Кроме того, они обозначили расхождения восточной и латинской А.и, прежде всего с точки зрения различия базовых элементов концепций святости, получивших преобладающее развитие в рамках православия и католицизма. Житие Антония, вобравшее в себя опыт гностической и неоплатонической мысли, представляет собой обобщение практики восточной монашеской аскезы. Путь религиозного совершенствования осмыслен в нем через радикальное отречение от мира, противостояние политическим и церковным властям, оно достигается сугубо личным крайним аскетизмом (который подчас проявляется в весьма экстравагантных и шокирующих формах поведения), молитвой, суровым постом, отшельничеством. Вместе с тем этот текст ставит важную для церкви проблему социального воздействия и социальных функций святого, даже если главной темой остается исключительность, экстраординарность фигуры подвижника, отмеченного сверхъестественными способностями (экзорцизм, чудесные исцеления). Мотив социальной ответственности получает более отчетливую разработку в житии Мартина. Мартин, бывший сначала солдатом римской армии, ставший монахом, а затем облаченный саном епископа, сочетает в себе образцовое выполнение пастырских обязанностей церковного главы, включая обращение язычников, и глубокую внутреннюю религиозность, выражающуюся в стремлении к монашеской жизни, которую он обнаруживает уже в раннем детстве. Построение жития, используемая в нем топика сыграли роль своего рода жанрового эталона в последующей латинской А.и. В V- VI вв. в ней можно выделить две модели святости: одна отмечена стремлением представить фигуру святого епископа, сочетающего активную деятельность на своем посту с личным аскетизмом, вторая имеет очевидную монашескую ориентацию и обосновывает несовместимость святости с какой-либо мирской, включая исполнение пастырских функций, ангажированностью. Вместе с тем уже на этом этапе заметен поиск компромиссного разрешения дихотомии личной святости и религиозного усовершенствования мира (А.я Леренского монастыря, «Житие Германа Осерского» Констанция Лионского). В частности, можно отметить появление мотива особой божественной предопределенности к епископскому служению, снимающего остроту напряжения между темами радикальной аскезы и церковно-административных обязанностей героя («Житие Гонората» Илария Арльского) В эпоху раннего средневековья агиографические тексты представляли наиболее значительную группу литературных сочинений. Разнообразными становятся их типы, что в первую очередь обуславливалось потребностями богослужебного характера, возраставшими в процессе адаптации почитания святых церковью и последовательного расширения их функций в религиозной практике. В частности, в это время в церковный обиход входят мартирологи (древнейшим является т.н. Martyrologium Hieronymianum, V-VI вв.), содержавшие перечни мучеников с указанием кратких данных об их жизни и днях поминовения. В сочинениях этого периода получил систематическое развитие образ святого исповедника, который оказывался воплощен в двух абсолютно доминирующих агиографических типах - святого монаха и святого епископа (формирование этой традиции происходит в сочинениях трех крупнейших агиографов VI в. Григория Великого, Григория Турского, Венанция Фортуната). Концепция святости опиралась на три тематические доминанты: созерцание, благочестие и пророчество, которые получили теологическое обоснование в трудах папы Григория I Великого (590-604). Традиция прославления радикальной мироотрицающей монашеской аскезы не пресекалась на протяжении всей истории средневековья, однако преобладающей становится агиографическая модель, в рамках которой оказались сведены воедино личная аскеза, сверхъестественные способности харизматической личности и вовлеченность в деятельность по преобразованию мира.

В этот период значительно расширился круг типических образов: наряду со святым монахом и епископом, существенную значимость получают образы святого миссионера и святого короля. Данное обстоятельство свидетельствует, что эволюция А.и обуславливалась не только внутренними литературными тенденциями создания жанровой нормы и канона, но и общим контекстом социального и культурного развития.

Широкое, практически повсеместное распространение образа святого епископа, было обусловлено той значительной социальной и политической ролью, которую епископы играли в период кризиса римских политических институтов, в ситуации социального и политического хаоса «темных веков» и которая в значительной степени сохранилась за епископатом в раниесредневековыхА/оядрхш?*. Образ святого-епископа, совмещающего личную религиозность и участие во власти, получил свою завершающую артикуляцию в немецкой А.и X-XI вв., став воплощением идеала «деятельного святого» (Werkheiliger). Образ святого миссионера, равно как и включение мотива обращения язычников и распространения веры в тематический репертуар критериев святости, отражает не только адаптацию А.ей одной из центральных евангельских идей, но и принципиальную значимость миссионерской деятельности как одной из главных практических задач церкви, вынужденной существовать в варварском и языческом обществе. Сопряжение святости и миссионерской деятельности является своего рода реакцией А.и на деятельность ирландских и англосаксонских миссионеров. Традиция раннего ирландского монашества разработала две базовые религиозные детерминанты: суровый аскетизм, во многом имитирующий практику восточной аскезы и отшельничества, с одной стороны, и паломничество с цепью обращения язычников - с другой. Ирландская традиция соединила идею христианской миссии с традиционной концепцией мученичества: религиозный подвиг интерпретировался как готовность отдать жизнь за дело проповеди и распространения веры. Эти идеи нашли свое отражение и в ранней ирландской А.и, существенно отличавшейся своей образной и концептуальной структурой отлатинской А.и романских регионов Запада, и в агиографической традиции основанных в Галлии ирландских монастырей (житие св. Колумбана, созданное в основанном им североитальянском монастыре Боббио; его важным мотивом была конфронтация святого подвижника с представителями светской власти). Трансформация образа святого-миссионера и мученика происходит в каролингский период (VIII-IX вв.) и связана с кругом англосаксонских миссионеров, сочетавших пафос обращения язычников с задачами церковно-организационной и политической деятельности. Житие св. Бонифация, написанное его учеником Виллибальдом, представляет образ религиозного подвижника и церковного деятеля, отмеченного личным благочестием и жаждой героической гибели и вместе с тем подчиняющего свои усилия задачам церковно-организационного развития и опирающегося на помощь и поддержку светских правителей. В последующем тип святого миссионера, мученика и церковного деятеля разрабатывался в связи с обострением, в том или ином регионе, задачи христианизации язычников (см., например, агиографический цикл о св. Войтехе (Адальберте), епископе Пражском).

Одним из наиболее очевидных свидетельств реакции агиографической традиции на внерелигиозный социальный и культурный контекст является формирование агиографической практики репрезентации святого-короля, получившей широкое распространение сначала в меровингской Галлии, а затем, по мере христианизации, в периферийных регионах латинской Европы. Актуализированная в королевской А.и тема власти и происхождения, их статуса в системе христианских ценностей так или иначе пронизывает всю средневековую. А.ю. В частности, исследователи усматривают влияние дохристианских представлений о власти в факте доминирования фигуры т.н. «знатного святого» в раннесредневековой А.и. Интегрирующие функции носителя власти и его стихийная сакрализация проявляются и в агиографическом образе святого епископа, выполняющего роль своего рода символа самоидентификации того или иного сообщества. Влияние аристократических ценностей средневекового общества можно обнаружить и в значимости топоса благородного происхождения, перерастающего в агиографический мотив добровольного отказа от власти и могущества. Необходимо отметить, однако, что традиционные и вообще светские этические концепты не включались в ткань агиографического текста автоматически, но подвергались более или менее осознанной интерпретации в категориях религиозного дискурса.

В целом к X в. сложилась достаточно устойчивая система правил написания агиографических текстов, включающая стабильный набор тем, топосов, риторических приемов, концептуальных построений и типических моделей святых. Наряду с собственно житием, формируются особые типы агиографических повествований - рассказы о чудесах святых и перенесении их останков (miracula и translationes). Как и жития, эти сочинения сопровождали процедуру формального учреждения культа и способствовали его пропаганде и укоренению. Из центральных регионов латинской Европы (Италия, франкские земли) единые принципы идеологического и риторического моделирования образа святого распространялись и на ее периферию. В частности, римско-франкская модель в течение VIII- IX вв. вытеснила в англосаксонской Британии предшествовавшую агиографическую традицию, которая находилась под влиянием восточно-христианской А.и и оперировала предлагаемыми той моделями монашеской аскезы и харизматической святости. В этот период сложились и характерные для средневековья региональные особенности А.и. В средиземноморской Европе наиболее распространенным становится агиографический тип святого аскета и харизматика, в заальпийских регионах - тип святого подвижника, наделенного властными функциями. В северной Европе англосаксонская и позже скандинавская А.я широко испол ьзовала темы и образы традиционной германской мифологии; влияние местной литературной традиции было особенно велико в сочинениях, написанных на народных языках.

При всей устойчивости моделей святости и риторических приемов, А.я высокого и позднего средневековья отразила важнейшие сдвиги в сфере религиозного сознания и духовной жизни. Они нашли выражение как в появлении новых типов святых и концепций святости, так и во включении новых мотивов в рамки репрезентации традиционных агиографических моделей (такие смысловые сдвиги особенно заметны в циклах текстов, посвященных одному святому, создаваемых на протяжении столетий). Среди значительных новшеств высокого средневековья можно отметить возникновение в клюнийской А.и X в. образа святого мирянина, святость которого допускала его пребывание в миру, однако описывалась через систему традиционных добродетелей монашеской аскезы (житие графа Геральда из Орийяка, написанное Одоном Клюнийским). Эпоха григорианской реформы приносит ряд других существенных изменений. Во-первых, актуализируется тема мученичества, которое в образе епископа Кентерберийского Фомы Бекета приобретает смысл мученической гибели за церковную реформу в противостоянии произволу светского владыки. Во-вторых, впервые в рамках агиографических текстов, пока только королевской А.и, разрабатывается возможность уподобления религиозному служению собственно мирской деятельности (вданном случае -деятельности правителя, Карла Великого, Кнута Лаврда и др.). В-третьих, под влиянием цистерцианской реформы усиливается «психологизм» репрезентации образа святого, фокус изображения с дел и достоинств святого переносится на характеристику его интенций. Более динамичной становится и картина пути становления святого; изначальная заданность его специфических качеств сменяется попыткой представить святость как результат личных усилий.

Настоящим переворотом в развитии жанра становится А.я нищенствующих орденов, прежде всего францисканцев и доминиканцев. Развернутая в ней концепция святости в значительной степени опровергала предшествующую традицию совмещения образцовой религиозности и клерикального статуса. В этой модели т.н. «новой святости» пребывание в миру и активное участие в реальных проблемах повседневной жизни не являлось препятствием исключительной личной религиозности. В свою очередь реальное совершенствование мирской жизни, просвещение и помощь наиболее обездоленным толковались как истинное подражание Христу и исполнение его заповедей. Одно из главных мест во францисканской А.и было отведено концепции бедности, смысловое наполнение которой вышло за рамки традиционной формальной характеристики аскетической жизни и приобрело полноценное эсхатологическое звучание. А.я позднего средневековья сместила центр своего интереса с фигуры святого мужа на фигуру святой женщины. Типические черты «женской святости» получают свою полноценную разработку именно в этот период. Новизна концептуальных построений в целом не разрушала и не отрицала всю предшествующую традицию. Агиографические модели позднего средневековья широко использовали традиционные агиографические топосы, языки образный тезаурус. Вместе с тем появление новых и новаторских в концептуальном отношении сочинений не вытесняло вполне традиционных, привычных текстов, которые составляли преобладающую часть находившейся в обиходе агиографической продукции.

На протяжении всей эпохи средневековья А.я демонстрирует большую консервативность - и с точки зрения используемого тематического репертуара, и с точки зрения идеологической программы в целом. Первые памятники агиографической литературы - страсти мучеников - зафиксировали складывание характерной для этого типа сочинений риторики, своеобразие которой может быть определено через понятие sermo humilis - «смиренная речь» (Э.Ауэрбах). Идея подражания и уподобления Христу служила организующим началом концептуальной и риторической структуры агиографических сочинений с самых ранних текстов и на протяжении всей последующей истории жанра. Использование тропов, образов и стилистических приемов было подчинено задаче утверждения христианских этических норм (смирение, верность, милосердие, готовность к страданию, последовательность и стойкость в вере) и абсолютному приоритету религиозных ценностей. А.я широко использовала библейские образный язык и идеологические построения, практически выступая в качестве одной из форм библейского комментария. Если культ святых служил одним из важнейших инструментов вовлечения язычников, а затем мирян в религиозную и церковную жизнь, то А.я стала одним из главных - для массовой аудитории более существенным, чем Библия, - каналов распространения и истолкования основных идей христианства.

Становление средневековой А.и отмечено формированием устойчивых элементов текста - топосов, которые основывались на строгой соотнесенности определенных концептов с допустимыми приемами их литературного выражения и служили своеобразными конструктивными единицами для создания многочисленных текстов, посвященных самым разным персонажам. Изображение реальных черт жизни героя и его личности не входило в число притязаний А.и, а нередко полностью заслонялось процессом идеальной типизации. В частности, средневековая А.я предполагала жесткую регламентацию и в последовательности повествования, и в отборе материала, и при характеристике качеств (virtutes - «достоинств»; они же - «чудеса») героя. К числу важнейших агиофафических топосов можно отнести благородное происхождение героя, его избранность, засвидетельствованную с детства, необыкновенное благочестие и склонность к религиозному созерцанию, сексуальное воздержание, стремление уйти от высокого мирского статуса и посвятить себя религиозному служению, готовность к сфаданию и гибели за веру, проявление сверхъестественных способностей, как-то чудеса, пророчества, предсказания. Тематическая и риторическая нормативность не исключали, вместе с тем, идеологической гибкости и подвижности. Создание оригинальных в литературном и общем идеологическом звучании текстов достигалось за счет вариативной перестановки стереотипных оборотов, смещения смысловых акцентов, нахождения возможностей для включения новых мотивов и идей в сетку фадиционных категорий. Все это позволяло наполнять новым смыслом фадиционные схемы.

Концептуальная стабильность, предельная типизация образа героя дают основания рассматривать А.ю как своего рода массовый источник по истории сфуктурных особенностей средневекового сознания, присущей ему системы социальных и религиозных ценностей. Обнаруживаемые, наряду со стабильностью, черты динамизма - такие, как возникновение новых агиофафических типов святых и новых концепций святости, - сигнализируют о принципиальных сдвигах в системе средневекового религиозного мировоззрения и могут рассмафиваться как офажение культурного и духовного состояния средневекового общества в тот или иной период его развития. Вместе с тем агиофафический текст в высшей степени нормативен, ему свойственно максимально широкое использование мотивов и риторических оборотов, санкционированных предшествующей практикой упофебления и вошедших в агиофафический обиход. Любое агиофафическое сочинение может быть почти целиком разложено на отдельные прямые или скрытые цитаты из более ранних текстов; такая высокая степень интертекстуальной зависимости памятников А.и заставляет более чем осторожно обращаться с ними как с прямыми свидетельствами об исторической реальности или культурном и духовном контексте времени их возникновения.

Наличие единого канона ни в начальный период средних веков, ни в последующие столетия не подразумевало практической унификации агиофафической продукции, равно как и централизованного конфоля за процессом ее создания и использования. А.я, включая и житийную литературу, и литургические тексты, оставалась делом локальных церковных институтов, прежде всего епископских кафедр и монастырей. Именно они были заинтересованы в создании и сохранении «литературных досье» своих святых пафонов, с деятельностью которых была связана история этих церковных центров или чьими останками или иными реликвиями они владели. Следствием этой ситуации была локальная ограниченность распространения большинства текстов, отсутствие единого для всей латинской Европы агиографического корпуса (включая мартирологи, календари и богослужебные тексты) и формирование каждым значительным церковным центром собственного свода соответствующих памятников. Распространение тех или иных агиографических текстов является признаком церковных связей между отдельными церковными институтами или результатом конкретных политических и административных усилий по интеграции данной территории или социума. Только в эпоху позднего средневековья появляются популярные сборники житий, получающие повсеместное распространение («Золотая Легенда»).

Написание агиографического текста, прежде всего жития, являлось, по существу, актом церковно-правового характера. Вплоть до становления официальной процедуры папской канонизации появление жития указывало на факт учреждения епископом культа данного святого в пределах своей епархии. Истории об обретении мощей и чудесах святого также нередко играли роль аргумента в пользу официального церковного почитания. Забота церковных институтов о создании свода агиографических текстов имела под собой ряд причин. Во-первых, таковые были необходимой частью пастырской, литургической и ритуальной практики; без них было немыслимо религиозное и духовное воспитание клира. Свод используемых текстов, порядок его организации и внутренняя иерархия отражают существенные особенности религиозной жизни данного церковного учреждения в конкретный период времени. Во-вторых, являясь инструментом прославления святого, житие выполняло функцию пропаганды его культа, что поднимало престиж и тем самым способствовало жизненному благополучию данного церковного центра. В-третьих, за агиографическими текстами признавалась и политико-правовая значимость, и нередко они использовались для подтверждения привилегий, административных полномочий и прав церковной организации, включая и имущественные. Церковная община (монахи, каноники) формировала собственную традицию преданий о святом, которая должна была подтвердить его особую близость и благорасположение. В житиях и собраниях чудес значительное место занимали мотивы чудесного вмешательства святого, благодеяния и помощи в затруднительных ситуациях церковному сообществу, находившемуся под его покровительством. Признание за агиографическими текстами вполне прагматических социальных функций отражалось и в методах работы их составителей. Так, в ряде моментов (стремление установить и адекватно отразить реально произошедшие события, большой авторитет свидетелей и свидетельств, за которыми признается бесспорная достоверность) они близки методам средневековой историографии.

Литература: Angenendt A. Heilige und Reliquien. Die Geschichte ihres Kultes vom frühen Christentum bis zur Gegenwart. München, 1994; Baker D . Vir Dei: Secular Sanctity in the Early Tenth Century// Popular Belief and Practice. Cambridge, 1972. P. 41-53; Idem (ed.). Sanctity and Sacularity: the Church and the World. Oxford, 1973; Вlumenfeld-Kosinski R.,Szell T.(ed) Images of Sainthood in Medieval Europe. Ithaca, 1991 ; Вrоwn P . The Cult of the Saints. Its Rise and Function in Latin Christianity. Chicago, 1981; De le h aye H. Sanctus. Essai sur le culte des saints dans l"antiquité. Bruxelles 1927 / peu.: M.Bloch// Revue de Synthèse 47, 1929. P. 88-90; Head Th. Hagiography and the Cult of Saints. The Diocese of Orlean 800-1200. Cambridge, 1990; Geary P. Saints, Scholars and Society: The Elusive Goal //Idem. Leaving with the Dead in the Middle Ages. Ithaca, L., 1994. P. 9-29;George K. Roman Catholic Sainthood and Social Status // Journal of Religion 35, 1955. P. 85-98; Goodich M. Vita Perfecta: the Ideal of Sainthood in the 13th Century. Stuttgart, 1982; Hagiographie, Culture et Sociétés, IVe-XIIe siècles. P., 1981; Histoire des saints et de la sainteté chrétienne. P., 1986-1988. Vol. 1-11; Klein berg A .Prophets in their Own Country. Living Saints and the Making of Sainthood in the Latter Middle Ages. Chicago, 1992; McCready W.D. Signs of Sanctity. Miracles in the Thought of Gregory the Great (Studies and Texts, 91). Toronto, 1989; Po u lin J . С. L"idéal de sainteté dans l"Aquitaine carolingienne, 750-950. Québec, 1975; Sainthood: its Manifestations in World Religions. Berkeley, 1988; Si gai P.-A. L"homme et le miracle dans la France médiévale (XIe- XIIe siècles) P., 1985; Vauchez A. La sainteté en Occident aux derniers siècles du Moyen Âge. Roma, 1981; Weinstein D., Bell R.M. Saints and Society. Chicago, 1982; Wilson St. (ed.) Saints and their Cults. Studies in Religious Sociology, Folklore and History. Cambridge, 1985.

М. Ю. Парамонова

• - вид цер-ков. лит., включающий рассказы о жизни святых, мучеников, монахов...

  Античный мир. Словарь-справочник

• - , жизнеописания святых, охватывают деятельность мучеников и жития святых. Позднее были сведены в сборники для литургич...

  Словарь античности

• - АГИОГРАФИЯ - см. Жития святых...

  Литературная энциклопедия

• - жития святых: повествования о жизни и подвигах людей, признанных церковью святыми...

  Энциклопедия культурологии

• - К А.и могут быть отнесены тексты, существенно различающиеся по своим жанровым и функциональным параметрам: как предназначенные для литургических целей -мартирологи, особые службы и т. п., так и...

Функции.

Важным средством религиозно нравственного воспитания была агиографическая

литература-житийная, посвященная жизнеописаниям святых. В занимательной форме

здесь давался наглядный урок практического применения отвлеченных христианских

догм. Она рисовала нравственный идеал человека, достигшего полного торжества духа

над грешной плотью, полной победы над земными страстями.

Формирование и развитие агиографической литературы относится к первым векам

существования христианства. Она вбирает в себя элементы античного исторического

жизнеописания, использует ряд черт эллинистического романа, и в то же время ее

происхождение непосредственно связано с жанром надгробной похвальной речи. Житие

сочетает занимательность сюжетного повествования с назидательностью и панегириком. В центре жития - идеальный христианский герой, следующий в своей жизни Христу.

В VIII - XI вв. в Византии вырабатывается каноническая структура жития и основные

принципы изображения житийного героя. Происходит своеобразное иерархическое

разделение житий по типам героев и характерам их подвигов.

Тип героя определяет тип жития, и в этом отношении житие напоминает икону. Подобно

иконе житие стремится дать предельно обобщенное представление о герое,

сосредоточивая главное внимание на прославлении его духовных, нравственных качеств,

которые остаются неизменными и постоянными. Составители житий сознательно

преобразуют факты реальной жизни, чтобы показать во всем величии красоту

христианского идеала. Характер этого идеала накладывает печать на композиционную и

стилистическую структуру жития.

Жизнеописание святого обычно начинается с указания на его происхождение, как правило,

«от благочестивых», «пречестных» родителей, реже от «нечестивых», но и этот факт

призван лишь контрастнее оттенить благочестие героя. В детстве он уже отличается от

своих сверстников: не ведет «пустотных» игр, бесед, уединяется; овладев грамотой,

герой отказывается от брака или, исполняя родительскую волю, вступал в брак, но

соблюдал «чистоту телесную». Наконец, он тайно покидал родительский дом, удалялся в

«пустыню», становился монахом, вел успешную борьбу с бесовскими искушениями. К

святому стекалась «братия», и он обычно основывал монастырь; предсказывал день и час

своей кончины, благочестиво, поучив братию, умирал. Тело же его после смерти

оказывалось нетленным и издавало благоухание - одно из главных свидетельств святости

умершего. У его нетленных мощей происходили различные чудеса: сами собой загорались

свечи, исцелялись хромые, слепые, глухие и прочие недужные. Завершалась

агиобиография обычно краткой похвалой. Так создавался обобщенный лучезарный образ

святого, украшенный всяческими христианскими добродетелями, образ, лишенный

индивидуальных качеств характера, отрешенный от всего случайного, преходящего.

На Руси с принятием христианства стали распространяться жития в двух формах: в

краткой - так называемые проложные жития, входившие в состав Прологов

(Синаксариев) и использовавшиеся во время богослужения, и в пространной - минейные

жития. Последние входили в состав ЧетьихМиней, т. е. месячных чтений, и

предназначались для чтения вслух за монастырскими трапезами, а также для

индивидуального чтения.

Особой разновидностью агиографической литературы являлись Патерики (Отечники), в

которых давалось не все жизнеописание того или иного монаха, а лишь наиболее важные,

с точки зрения их святости, подвиги или события. Уже, по видимому, в XI в. на Руси был

известен ≪Египетский патерик≫, созданный на основе ≪Лавсаика≫, составленного

Палладием Еленопольским в 420 г. Этот Патерик включал рассказы о египетских монахах,

которые вели успешную борьбу с демонами. Пользовался популярностью также

≪Иерусалимский≫, или ≪Синайский патерик≫ (≪Луг духовный≫), составленный Иоанном Мосхом в VII в. Позже стал известен ≪Римский патерик≫.

Переводная агиографическая литература служила важным источником при создании

оригинальных древнерусских житий. Однако древнерусские писатели внесли в разработку

этого жанра много своего -оригинального и самобытного.

Древнейшим русским житием было, возможно, ≪Житие Антония Печерского≫ -монаха,

первым поселившегося в пещере на берегу Днепра. Впоследствии к Антонию

присоединились Никон и Феодосий, и тем самым было положено начало будущему Киево-Печерскому монастырю. ≪Житие Антония≫ до нас не дошло, но на него ссылаются

составители ≪Киево-Печерского патерика≫.Во второй половине XI -начале XII в. были

написаны также ≪Житие Феодосия Печерского≫ и два варианта жития Бориса и Глеба.

«Сказание о Борисе и Глебе». Характер святости князей-братьев, мотивы