Гайдар аркадий петрович - всадники неприступных гор. Аркадий Гайдар - Лесные братья. Ранние приключенческие повести

Часть первая

Вот уже восемь лет, как я рыскаю по территории бывшей Российской империи. У меня нет цели тщательно исследовать каждый закоулок и всесторонне изучить всю страну. У меня просто – привычка. Нигде я не сплю так крепко, как на жесткой полке качающегося вагона, и никогда я не бываю так спокоен, как у распахнутого окна вагонной площадки, окна, в которое врывается свежий ночной ветер, бешеный стук колес, да чугунный рев дышащего огнем и искрами паровоза.

И когда случается мне попасть в домашнюю спокойную обстановку, я, вернувшийся из очередного путешествия, по обыкновению, измотанный, изорванный и уставший, наслаждаюсь мягким покоем комнатной тишины, валяюсь, не снимая сапог, по диванам, по кроватям и, окутавшись похожим на ладан синим дымом трубочного табака, клянусь себе мысленно, что эта поездка была последнею, что пора остановиться, привести все пережитое в систему и на серо-зеленом ландшафте спокойно-ленивой реки Камы дать отдохнуть глазам от яркого блеска лучей солнечной долины Мцхета или от желтых песков пустыни Кара-Кум, от роскошной зелени пальмовых парков Черноморского побережья, от смены лиц и, главное, от смены впечатлений.

Но проходит неделя-другая, и окрашенные облака потухающего горизонта, как караван верблюдов, отправляющихся через пески в далекую Хиву, начинают снова звенеть монотонными медными бубенцами. Паровозный гудок, доносящийся из-за далеких васильковых полей, чаще и чаще напоминает мне о том, что семафоры открыты. А старуха-жизнь, поднимая в морщинистых крепких руках зеленый флаг – зеленую ширь бескрайних полей, подает сигнал о том, что на предоставленном мне участке путь свободен.

И тогда оканчивается сонный покой размеренной по часам жизни и спокойное тиканье поставленного на восемь утра будильника.

Пусть только не подумает кто-либо, что мне скучно и некуда девать себя и что я, подобно маятнику, шатаюсь взад и вперед только для того, чтобы в монотонном укачивании одурманить не знающую, что ей надо, голову.

Все это – глупости. Я знаю, что мне надо. Мне 23 года, и объем моей груди равен девяносто шести сантиметрам, и я легко выжимаю левой рукой двухпудовую гирю.

Мне хочется до того времени, когда у меня в первый раз появится насморк или какая-нибудь другая болезнь, обрекающая человека на необходимость ложиться ровно в девять, предварительно приняв порошок аспирина, – пока не наступит этот период, как можно больше перевертеться, перекрутиться в водовороте с тем, чтобы на зеленый бархатный берег выбросило меня порядком уже измученным, усталым, но гордым от сознания своей силы и от сознания того, что я успел разглядеть и узнать больше, чем за это же время увидели и узнали другие.

А потому я и тороплюсь. И потому, когда мне было 15 лет, я командовал уже 4-й ротой бригады курсантов, охваченной кольцом змеиной петлюровщины. В 16 лет – батальоном. В 17 лет – пятьдесят восьмым особым полком, а в 20 лет – в первый раз попал в психиатрическую лечебницу.

Весною я окончил книгу . Два обстоятельства наталкивали меня на мысль уехать куда-либо. Во-первых, от работы устала голова, во-вторых, вопреки присущему всем издательствам скопидомству деньги на этот раз заплатили без всякой канители и все сразу.

Я решил уехать за границу. Две недели для практики я изъяснялся со всеми, вплоть до редакционной курьерши, на некоем языке, имеющем, вероятно, весьма смутное сходство с языком обитателей Франции. И на третью неделю я получил в визе отказ.

И вместе с путеводителем по Парижу я вышвырнул из головы досаду за неожиданную задержку.

– Рита! – сказал я девушке, которую любил. – Мы поедем с тобой в Среднюю Азию. Там есть города Ташкент, Самарканд, а также розовый урюк, серые ишаки и всякая такая прочая экзотика. Мы поедем туда послезавтра ночью со скорым, и мы возьмем с собой Кольку.

– Понятно, – сказала она, подумав немного, – понятно, что послезавтра, что в Азию, но непонятно, зачем брать с собой Кольку.

– Рита, – ответил я резонно. – Во-первых, Колька любит тебя, во-вторых, он хороший парень, а в-третьих, когда через три недели у нас не будет ни копейки денег, то ты не станешь скучать, пока один из нас будет гоняться за едой либо за деньгами на еду.

Рита засмеялась в ответ, и, пока она смеялась, я подумал, что ее зубы вполне пригодны для того, чтобы разгрызть сухой початок кукурузы, если бы в том случилась нужда.

Она помолчала, потом положила мне руку на плечо и сказала:

– Хорошо. Но пусть только он на все время пути выкинет из головы фантазии о смысле жизни и прочих туманных вещах. Иначе мне все-таки будет скучно.

– Рита, – ответил я твердо, – на все время пути он выкинет из головы вышеозначенные мысли, а также не будет декламировать тебе стихи Есенина и прочих современных поэтов. Он будет собирать дрова для костра и варить кашу. А я возьму на себя все остальное.

– А я что?

– А ты ничего. Ты будешь зачислена «в резерв Красной Армии и Флота» до тех пор, пока обстоятельства не потребуют твоей посильной помощи.

Рита положила мне вторую руку на второе плечо и пристально посмотрела мне в глаза.

Я не знаю, что это у нее за привычка заглядывать в чужие окна!

– В Узбекистане женщины ходят с закрытыми лицами. Там цветут уже сады. В дымных чайханах перевитые тюрбанами узбеки курят чилим и поют восточные песни. Кроме того, там есть могила Тамерлана. Все это, должно быть, очень поэтично, – восторженно говорил мне Николай, закрывая страницы энциклопедического словаря.

Но словарь был ветхий, древний, а я отвык верить всему, что написано с твердыми знаками и через «ять», хотя бы это был учебник арифметики, ибо дважды и трижды за последние годы сломался мир. И я ответил ему:

– Могила Тамерлана, вероятно, так и осталась могилою, но в Самарканде уже есть женотдел, который срывает чадру, комсомол, который не признает великого праздника ураза-байрам, а потом, вероятно, нет ни одного места на территории СССР, где бы в ущерб национальным песням не распевались «Кирпичики».

Николай нахмурился, хотя не знаю, что может он иметь против женотдела и революционных песен. Он наш – красный до подошвы, и в девятнадцатом, будучи с ним в дозоре, мы бросили однажды полную недоеденную миску галушек, потому что пора было идти сообщать о результатах разведки своим.

Мартовской вьюжной ночью хлопьями бил снег в дрожащие стекла мчащегося вагона. Самару проезжали в полночь. Был буран, и морозный ветер швырялся льдинками в лицо, когда я и Рита вышли на перрон вокзала.

Было почти пусто. Ежась от холода, прятал в воротник красную фуражку дежурный по станции, да вокзальный сторож держал руку наготове у веревки звонка.

– Мне не верится, – сказала Рита.

– Во что?

– В то, что там, куда мы едем, тепло и солнце. Здесь так холодно.

– А там так тепло. Идем в вагон.

Николай стоял у окна, чертил что-то пальцем по стеклу.

– Ты о чем? – спросил я, дергая его за рукав.

– Буран, вьюга. Не может быть, чтобы там цвели уже розы!

– Вы оба об одном и том же. Я не знаю ничего про розы, но что там уж зелень – это ясно.

– Я люблю цветы, – сказал Николай и осторожно взял Риту за руку.

– Я тоже, – ответила ему она и еще осторожней отняла руку.

– А ты? – И она посмотрела на меня. – Что ты любишь? Я ответил ей:

– Я люблю свою шашку, которую снял с убитого польского улана, и люблю тебя.

– Кого больше? – спросила она, улыбаясь. И я ответил:

– Не знаю.

А она сказала:

– Неправда! Ты должен знать. – И, нахмурившись, села у окна, в которое мягко бились пересыпанные снежными цветами черные волосы зимней ночи.

Поезд догонял весну с каждой новой сотней верст. У Оренбурга была слякоть. У Кзыл-Орды было сухо. Возле Ташкента степи были зелены. А Самарканд, перепутанный лабиринтами глиняных стен, плавал в розовых лепестках уже отцветающего урюка.

Сначала мы жили в гостинице, потом перебрались в чайхану. Днем бродили по узеньким слепым улицам странного восточного города. Возвращались к вечеру утомленные, с головой, переполненной впечатлениями, с лицами, ноющими от загара, и с глазами, засыпанными острою пылью солнечных лучей.

Тогда владелец чайханы расстилал красный ковер на больших подмостках, на которых днем узбеки, сомкнувшись кольцом, медленно пьют жидкий кок-чай, передавая чашку по кругу, едят лепешки, густо пересыпанные конопляным семенем, и под монотонные звуки двухструнной домбры-дютора поют тягучие, непонятные песни.

Как-то раз мы бродили по старому городу и пришли куда-то к развалинам одной из древних башен. Было тихо и пусто. Издалека доносился рев ишаков и визг верблюдов да постукивание уличных кузнецов возле крытого базара.

Мы с Николаем сели на большой белый камень и закурили, а Рита легла на траву и, подставив солнцу лицо, зажмурилась.

– Мне нравится этот город, – сказал Николай. – Я много лет мечтал увидеть такой город, но до сих пор видел только на картинках и в кино. Здесь ничего еще не изломано; все продолжает спать и видеть красивые сны.

– Неправда, – ответил я, бросая окурок. – Ты фантазируешь. Из европейской части города уже добирается до тюбетеечных лавок полуразвалившегося базара узкоколейка. Возле коробочных лавок, в которых курят чилим сонные торговцы, я видел уже вывески магазинов госторга, а поперек улицы возле союза Кошчи протянут красный плакат.

Николай с досадой отшвырнул окурок и ответил:

– Все это я знаю, и все это я вижу сам. Но к глиняным стенам плохо липнет красный плакат, и кажется он несвоевременным, заброшенным сюда еще из далекого будущего, и уж во всяком случае, не отражающим сегодняшнего дня. Вчера я был на могиле великого Тамерлана. Там у каменного входа седобородые старики с утра до ночи играют в древние шахматы, а над тяжелой могильной плитой склонились синее знамя и конский хвост. Это красиво, по крайней мере потому, что здесь нет фальши, какая была бы, если бы туда поставили, взамен синего, красный флаг.

– Ты глуп, – ответил я ему спокойно. – У хромого Тамерлана есть только прошлое, и следы от его железной пяты день за днем стираются жизнью с лица земли. Его синее знамя давно выцвело, а конский хвост съеден молью, и у старого шейха-привратника есть, вероятно, сын-комсомолец, который, может быть, тайком еще, но ест уже лепешки до захода солнца в великий пост Рамазана и лучше знает биографию Буденного, бравшего в девятнадцатом Воронеж, чем историю Тамерлана, пятьсот лет тому назад громившего Азию.

– Нет, нет, неправда! – горячо возразил Николай. – Ты как думаешь, Рита?

Она повернула к нему голову и ответила коротко:

– В этом я, пожалуй, с тобой согласна. Я тоже люблю красивое…

Я улыбнулся.

– Ты, очевидно, ослепла от солнца, Рита, потому что…

Но в это время из-за поворота голубой тенью вышла закутанная в паранджу старая сгорбленная женщина. Увидев нас, она остановилась и гневно забормотала что-то, указывая пальцем на проломанный в стене каменный выход. Но мы, конечно, ничего не поняли.

– Гайдар, – сказал мне Николай, смущенно поднимаясь. – Может быть, тут нельзя… Может, это священный камень какой-то, а мы уселись на него и раскуриваем?

Мы встали и пошли. Попадали в тупики, шли узенькими улочками, по которым только-только могли разойтись двое, наконец, вышли на широкую окраину. Слева был небольшой обрыв, справа-холм, на котором сидели старики. Мы пошли по левой стороне, но вдруг с горы раздались крики и вой. Мы обернулись.

Старики, повскакав с мест, кричали нам что-то, размахивали руками и посохами.

– Гайдар, – сказал Николай, останавливаясь. – Может быть, тут нельзя, может быть, тут священное место какое?

– Глупости! – ответил я резко, – Какое тут священное место, когда кругом лошадиный навоз навален!..

Я не договорил, потому что Рита вскрикнула и испуганно отскочила назад, потом послышался треск, и Николай провалился по пояс в какую-то темную дыру. Мы еле успели вытащить его за руки, и, когда он выбрался, я заглянул вниз и понял все.

Мы давно уже свернули с дороги и шли по гнилой, засыпанной землей крыше караван-сарая. Внизу стояли верблюды, а вход в караван-сарай был со стороны обрыва.

Мы выбрались назад и, напутствуемые взглядами молчаливо рассевшихся опять и успокоившихся стариков, прошли дальше. Зашли опять в пустую и кривую улочку и вдруг за поворотом лицом к лицу столкнулись с молоденькой узбечкой. Она быстро накинула на лицо черную чадру, но не совсем, а наполовину; потом остановилась, посмотрела на нас из-под чадры и совершенно неожиданно откинула ее снова.

– Русский хорош, сарт плох.

Мы пошли рядом. Она почти ничего не знала по-русски, но все-таки мы разговаривали.

– И как они живут! – сказал мне Николай. – Замкнутые, оторванные от всего, запертые в стены дома. Все-таки какой дикий и неприступный еще Восток! Интересно узнать, чем она живет, чем интересуется…

– Погоди, – перебил я его. – Послушай, девушка, ты слыхала когда-нибудь про Ленина?

Она удивленно посмотрела на меня, ничего не понимая, а Николай пожал плечами.

– Про Ленина… – повторил я.

Вдруг счастливая улыбка заиграла на ее лице, и, довольная тем, что поняла меня, она ответила горячо:

– Лельнин, Лельнин знаю!.. – Она закивала головой, но не нашла подходящего русского слова и продолжала смеяться.

Потом насторожилась, кошкой отпрыгнула в сторону, глухо накинула чадру и, низко склонив голову, пошла вдоль стены мелкой торопливой походкой. У нее был, очевидно, хороший слух, потому что секунду спустя из-за поворота вышел тысячелетний мулла и, опершись на посох, он долго молча смотрел то на нас, то на голубую тень узбечки; вероятно, пытался что-то угадать, вероятно, угадывал, но молчал и тусклыми стеклянными глазами смотрел на двух чужеземцев и на европейскую девушку со смеющимся открытым лицом.

У Николая косые монгольские глаза, меленькая черная бородка и подвижное смуглое лицо. Он худой, жилистый и цепкий. Он на четыре года старше меня, но это ничего не значит. Он пишет стихи, которые никому не показывает, грезит девятнадцатым годом и из партии автоматически выбыл в двадцать втором.

И в качестве мотивировки к этому отходу написал хорошую поэму, полную скорби и боли за «погибающую» революцию. Таким образом, исполнив свой гражданский «долг», он умыл руки, отошел в сторону, чтобы с горечью наблюдать за надвигающейся, по его мнению, гибелью всего того, что он искренно любил и чем он жил до сих пор.

Но это бесцельное наблюдение скоро надоело ему. Погибель, несмотря на все его предчувствия, не приходила, и он вторично воспринял революцию, оставаясь, однако, при глубоком убеждении, что настанет время, настанут огневые годы, когда ценою крови придется исправлять ошибку, совершенную в двадцать первом проклятом году.

Он любит кабак и, когда выпьет, непременно стучит кулаком по столу и требует, чтобы музыканты играли революционно Буденновский марш: «О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные мы смело и гордо»… и т. д. Но так как марш этот по большей части не входит в репертуар увеселительных заведений, то он мирится на любимом цыганском романсе: «Эх, все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло».

Во время музыкального исполнения он пристукивает в такт ногой, расплескивает пиво и, что еще хуже, делает неоднократные попытки разорвать ворот рубахи. Но ввиду категорического протеста товарищей это ему удается не всегда, однако все пуговицы с ворота он все-таки ухитряется оборвать. Он душа-парень, хороший товарищ и недурной журналист.

И это все о нем.

Впрочем, еще: он любит Риту, любит давно и крепко. Еще с тех пор, когда Рита звенела напропалую бубном и разметывала по плечам волосы, исполняя цыганский танец Брамса – номер, вызывающий бешеные хлопки подвыпивших людей.

Я знаю, что про себя он зовет ее «девушкой из кабака», и это название ему страшно нравится, потому что оно… романтично.

Мы шли по полю, засыпанному обломками заплесневелого кирпича. Под ногами в земле лежали кости погребенных когда-то тридцати тысяч солдат Тамерлана. Поле было серое, сухое, то и дело попадались отверстия провалившихся могил, и серые каменные мыши при шорохе наших шагов бесшумно прятались в пыльные норы. Мы были вдвоем. Я и Рита. Николай исчез куда-то еще с раннего утра.

– Гайдар, – спросила меня Рита, – за что ты любишь меня?

Я остановился и удивленными глазами посмотрел на нее. Я не понял этого вопроса. Но Рита упрямо взяла меня за руку и настойчиво повторила вопрос.

– Сядем на камень, – предложил я. – Правда, здесь слишком жжет, но тени все равно нигде нет. Садись сюда, отдохни и не предлагай мне глупых вопросов.

Рита села, но не рядом со мной, а напротив. Резким ударом бамбуковой трости она сшибла колючий цветок у моих ног.

– Я не хочу, чтобы ты со мной так разговаривал. Я тебя спрашиваю, и ты должен отвечать.

– Рита! Есть вопросы, на которые трудно отвечать и которые к тому же не нужны и бесполезны.

– Я совсем не знаю, что тебе от меня надо? Когда со мной говорит Николай, я вижу, почему я ему нравлюсь, а когда молчишь ты, я ничего не вижу.

– А зачем тебе?

Рита откинула голову назад и, не жмурясь от солнца, посмотрела мне в лицо.

– Затем, чтобы сделать так, чтобы ты любил меня дольше.

– Хорошо, – ответил я. – Хорошо. Я подумаю и скажу тебе потом. А сейчас пойдем и заберемся на верхушку старой мечети, и оттуда нам будут видны сады всего Самарканда. Там обвалились каменные ступени лестницы, и ни с одной девушкой, кроме тебя, я не рискнул бы забраться туда.

Солнечные лучи мигом разгладили морщинки меж темных бровей Риты, и, оттолкнувшись рукой от моего плеча, скрывая улыбку, она прыгнула на соседний каменный утес.

Из песчаных пустынь с пересыпанных сахарным снегом горных вершин дул ветер. Он с яростью разласкавшегося щенка разматывал красный шарф Риты и теребил ее короткую серую юбку, забрасывая чуть-чуть выше колен. Но Рита… лишь смеется, захлебываясь слегка от ветра:

Я соглашаюсь. История тридцати тысяч истлевших скелетов мне сейчас менее нужна, чем одна теплая улыбка Риты.

И мы, смеясь, лезем на мечеть. На крутых изгибах темно и прохладно. Я чувствую, как Рита впереди меня останавливается, задерживаясь на минуту, и потом голова моя попадает в петлю ее гибких рук.

– Милый! Как хорошо, и какой чудный город Самарканд!..

А внизу под серыми плитами, под желтой землей, в многовековом покое спит в ржавчине неразглаженных морщин железный Тимур.

Деньги были на исходе. Но нас это мало огорчало, мы давно знали что рано или поздно, а придется остаться без них. Решили взять билеты до Бухары, и там будь что будет.

В лепестках осыпающегося урюка, зелени распускающихся садов качался потухающий диск вечернего солнца. Напоследок мы сидели на балконе, пропитанном пряным запахом душного вечера, и мирно болтали. Было спокойно и тепло. Впереди была дорога-длинная, загадочная, как дымка снеговых гор, поблескивающих белыми вершинами, как горизонты за желтым морем сыпучих песков, как и всякая другая, еще не пройденная и непережитая дорога.

– Черта с два! – сказал Николай, захлопывая записную книгу. – Разве меня заманишь теперь в Россию? Что такое Россия? Разве там есть что-нибудь подобное?… – И он неопределенно помахал рукой вокруг себя. – Все одно и то же, да одно и то же. Надоело, опротивело и вообще… Ты посмотри, посмотри только… Вон внизу старый шейх сидит у ворот, и борода у него свесилась до земли. Он напоминает мне колдуна из «Тысячи и одной ночи». Знаешь, как это там… ну, где Али-Ахмет…

– У хозяина сдачи взял? – перебил я его.

– Взял… Я сегодня легенду одну слышал. Старик рассказывал. Интересная. Хочешь, расскажу?

– Нет. Ты переврешь непременно и потом от себя половину прибавишь.

– Ерунда! – обиделся он. – Хочешь, Рита, я тебе расскажу?

Он уселся рядом с ней и, очевидно, подражая монотонному голосу рассказчика, начал говорить. Рита слушала вначале внимательно, но потом он увлек ее и убаюкал сказкой.

– Жил какой-то князь и любил одну красавицу. А красавица любила другого. После целого ряда ухищрений с целью склонить неприступную девушку он убивает ее возлюбленного. Тогда умирает с тоски и красавица, наказывая перед смертью похоронить ее рядом с любимым человеком. Ее желание исполняют. Но гордый князь убивает себя и назло приказывает похоронить себя между ними, и тогда… Выросли над крайними могилами две белые розы и, склоняя нежные стебли, ласково тянулись друг к другу. Но через несколько дней вырос посреди них дикий красный шиповник и… Так и после смерти его преступная любовь разъединила их. А кто прав, кто виноват – да рассудит в судный день великий Аллах…

Когда Николай кончил рассказывать, глаза его блестели, а рука крепко сжимала руку Риты.

– Нет теперь такой любви, – не то насмешливо, не то с горечью, медленно и лениво ответила Рита.

– Есть… Есть, Рита! – горячо возразил он. – Есть люди, которые способны… – Но он оборвал и замолчал.

– Уж не на свои ли способности ты намекаешь? – дружески похлопывая его по плечу, сказал я, вставая. – Пойдемте спать, завтра подниматься рано.

Николай вышел. Рита осталась.

– Погоди, – сказала она, потянув меня за рукав. – Сядь со мной, посиди немного.

Я сел. Она молчала.

– Ты недавно обещал сказать мне, за что ты любишь меня. Скажи!..

Я был поражен. Я думал, что это был минутный каприз, и забыл про него; я совсем не готовился к ответу, а потому и сказал наугад:

– За что? Какая ты чудачка, Рита! За то, что ты молода, за то, что ты хорошо бегаешь на лыжах, за то, что любишь меня, за твои смеющиеся глаза и за строгие черточки бровей и, наконец, потому, что надо же кого-нибудь любить.

– Кого-нибудь! Значит, тебе все равно?

– Почему же все равно?

– Значит, если бы ты не встретил меня, то все равно любил бы сейчас кого-нибудь?

– Возможно…

Рита замолчала, потянулась рукой к цветам, и я услышал, как хрустнула в темноте обломанная веточка урюка.

– Послушай, – сказала она, – а ведь так нехорошо как-то выходит. Как будто у животных. Пришла пора – значит, хочешь не хочешь, а люби. По-твоему так выходит!

– Рита, – ответил я, вставая, – по-моему выходит, что за последние дни ты странно подозрительна и нервна. Я не знаю, отчего это. Может быть, тебе нездоровится, а может быть, ты беременна?

Она вспыхнула. Снова захрустела разломанная на куски веточка. Рита встала и стряхнула с подола накрошенные прутья.

– Ты говоришь глупости! Ты всегда и во всем найдешь гадость. Ты в душе черствый и сухой человек!

Тогда я посадил ее к себе на колени и не отпускал до тех пор, пока она не убедилась, что я не так черств и сух, как это ей казалось.

В пути, в темном вагоне четвертого класса кто-то украл у нас чемодан с вещами.

Обнаружил эту пропажу Николай. Проснувшись ночью, он пошарил по верхней полке, выругался несколько раз, потом растолкал меня:

– Вставай, вставай же! Где наш чемодан? Его нет!

– Украли, что ли? – сквозь сон спросил я, приподнимаясь на локоть. – Печально. Давай закурим.

Закурили.

– Скотство какое! Есть же такие проходимцы. Если бы я заметил, я бы разбил сукину сыну всю морду. Надо проводнику сказать. Крадет свечи, подлец, и темно в вагоне… Да чего же ты молчишь?

Проснулась Рита. Выругала нас обоих идиотами, потом заявила, что она видит интересный сон, и, чтобы ей не мешали, укрылась одеялом, и повернулась на другой бок.

Слух о пропавшем чемодане обошел все углы вагона. Люди просыпались, испуганно бросались к своим вещам и, обнаружив их на месте, вздыхали облегченно.

– У кого украли? – спрашивал в темноте кто-то.

– Вон у этих, на средней полке.

– Ну что ж они?

– Ничего, лежат и курют.

Вагон оживился. Пришел проводник со свечами, начались рассказы очевидцев, потерпевших и сомневающихся. Разговоров должно было хватить на всю ночь. Отдельные лица пробовали выразить нам сочувствие и соболезнование. Рита крепко спала и улыбалась чему-то во сне. Возмущенный Николай вступил в пререкания с проводником, обвиняя того в стяжательстве и корыстолюбии, а я вышел на площадку вагона.

Снова закурил и высунулся в окно.

Огромный диск луны висел над пустыней японским фонарем. Песчаные холмы, убегающие к далеким горизонтам, были пересыпаны голубой лунной пылью, чахлый кустарник в каменном безветрии замер и не гнулся.

Раздуваемая ветром мчащихся вагонов, папироса истлела и искурилась в полминуты. Позади послышался кашель, я обернулся и только сейчас заметил, что на площадке я не один. Предо мной стоял человек в плаще и в одной из тех широких дырявых шляп, какие часто носят пастухи южных губерний. Сначала он показался мне молодым. Но, приглядевшись, я заметил, что его плохо выбритое лицо покрыто глубокими морщинами и дышит он часто и не ровно.

– Разрешите, молодой человек, папиросу? – вежливо, но вместе с тем требовательно проговорил он.

Я дал. Он закурил и откашлялся.

– Слышал я, что случилось с вами несчастье. Конечно, подло. Но обратите внимание на то, что теперь покражи на дорогах, да и не только на дорогах, а и везде, стали обычным явлением. Народ потерял всякое представление о законе, о нравственности, о чести и порядочности.

Он откашлялся, высморкался в огромный платок и продолжал:

– Да и что с народа спрашивать, если сами стоящие у власти подали в свое время пример, узаконив грабеж и насилие?

Я насторожился.

– Да, да, – с внезапной резкостью опять продолжал он. – Все разломали, натравили массы: бери, мол, грабь. А теперь видите, к чему привели… Тигр, попробовавший крови, яблоками питаться не станет! Так и тут. Грабить чужого больше нечего. Все разграблено, так теперь друг на друга зубы точат. Было ли раньше воровство? Не отрицаю. Но тогда воровал кто? Вор, профессионал, а теперь – самый спокойный человек нет-нет да и подумает: а нельзя ли мне моего соседа нагреть? Да, да… Вы не перебивайте, молодой человек, я старше вас! И не смотрите подозрительно, я не боюсь. Я привык уже. Меня в свое время таскали и в ЧК, и в ГПУ, и я прямо говорю: ненавижу, но бессилен. Контрреволюционер, но ничего не могу. Стар и слаб. А был бы молод, сделал бы все, что можно, в защиту порядка и чести… Князь Оссовецкий, – меняя голос, отрекомендовался он. – И заметьте, не бывший, как это теперь пишут многие прохвосты, пристроившиеся на службу, а настоящий. Каким родился, таким и умру. Я и сам мог бы, но не хочу. Я старый коннозаводчик, специалист. Меня приглашали в ваш Наркомзем, но я не пошел – там сидят дворовые моего деда, и я сказал: нет, я беден, но я горд.

И даже спустя многие годы после смерти писателя редакторы его произведений не могут обойтись без пермского варианта. В новейшее издание «РВС» в четырехтомнике произведений Аркадия Гайдара сделаны две вставки из «Звезды». Одна из них - короткая сцена первой части повести, когда к обиженному Димке приходит мать и заводит с ним ночной разговор. Вторая вставка заключает в себе необходимую для логического перехода авторскую фразу: «При этой мысли у Димки даже дух захватило, потому что к наганам и ко всем носящим наганы он проникался невольным уважением» .

Все это еще раз подчеркивает важное значение первоначального варианта «РВС» и его пермской публикации. Прочесть повесть заново и целиком будет интересно и новому поколению читателей, и многочисленной армии исследователей творчества писателя, для которых полный текст повести оставался кладом за семью печатями.

Речь идет, подчеркиваем, о малоизвестном варианте именно повести. Только после далеко не всегда оправданных сокращений и переделок она стала рассказом в глазах многих читателей и литературоведов. Значит, происходит одновременно и как бы возврат от рассказа к повести. Пусть с увлечением, как и прежде, дети читают рассказ «РВС», а забытую за давностью лет первоначальную редакцию повести «Реввоенсовет» прочтут взрослые. Прочтут и проникнутся романтическим духом молодого Гайдара.

Подводя краткий итог ранним годам творчества Аркадия Гайдара, надо отметить: несмотря на различие в мастерстве написания приключенческих и иных повестей, многообразие сюжетов, их непременно объединяет революционный оптимизм.

По мнению литературоведа Ивана Розанова, писатель в зрелых произведениях «исследует мотивы душевных побуждений своих героев» . Истоки такого подхода явственно видны уже в ранних творениях Гайдара. Ему одинаково по душе и взрослые, и дети. Оптимизм его героев станет еще яснее, если вспомнить, что в очень пестрой литературе двадцатых годов было немало героев никчемных и просто нытиков.

Александр Фадеев одним из первых обратил главное внимание не на «грехи ученичества», а на новаторские черты в творчестве молодого писателя. Это прежде всего «органическая революционность и истинный демократизм» . Его главные герои - революционеры, красноармейцы, партизаны, крестьяне, рабочие и даже… безработные. Из того же социального круга и дети: сын питерского рабочего Димка, беспризорники Жиган и Митька Елкин по прозвищу Дергач.

Среди характерных особенностей творчества Аркадия Гайдара, наглядно проявившихся еще в ранних произведениях, - ирония и мягкий юмор, придающие неповторимую привлекательность манере рассказчика, всему образному строю его письма. Наконец, это лаконизм и простота языка при сюжетной остроте и занимательности. Последнее достижение молодого писателя особенно тесно было связано с его работой в ежедневных уральских, а отчасти в московских и архангельских изданиях.

Все это дает основание сказать, что двадцатые годы - ранний период в творчестве Аркадия Гайдара - были важным этапом на пути к мастерству и зрелости, к овладению новаторскими приемами. И повести приключенческого цикла - неотъемлемая часть богатого гайдаровского наследия.

Историко-революционная приключенческая повесть «Лесные братья (Давыдовщина)» создавалась Гайдаром в Перми и Свердловске, впервые напечатана в газете «Уральский рабочий» в 1927 году (с 10 мая по 12 июня). Тогда же повесть печаталась в усольской газете «Смычка». С тех пор эта повесть ни разу не издавалась. И по своему сюжету, и по времени действия ее главных героев она примыкает к повести об Александре Лбове. Уральские боевики под руководством рабочих - братьев Алексея и Ивана Давыдовых действовали в районе Александровского завода и Луньевских угольных копей на севере Пермской губернии. Печатается повесть с незначительными сокращениями.

Приключенческая повесть «Тайна горы», жанр которой был определен А. Гайдаром как «фантастический роман». Место действия повести - Северный Урал, верховья Вишеры. Сюжет посвящен разоблачению происков иностранных концессионеров-горнопромышленников. Повесть написана в Перми и печаталась там впервые в газете «Звезда» в 1926 году (с 8 по 30 сентября). Потом вошла в первый сборник путешествий и приключений «На суше и на море» (М.-Л., 1927, с. 7–34). Перепечатывалась в газете «Арзамасская правда» в 1969 году (1 апреля -28 мая, с перерывами). Здесь повесть печатается по тексту сборника 1927 года с уточнением ряда мест с помощью первой звездинской публикации.

Всадники неприступных гор

Приключенческая повесть отразила впечатления от путешествия Гайдара по Средней Азии и Кавказу весной 1926 года. Отрывки из повести публиковались в пермской газете «Звезда» (с 5 по 18 декабря 1926 года) под первоначальным названием «Рыцари неприступных гор». Целиком повесть издана в 1927 году в Ленинградском отделении издательства «Молодая гвардия». С тех пор не переиздавалась. Для настоящего сборника в основу положен текст ленинградского издания.

В настоящем издании повесть печатается с наиболее полного пермского варианта, опубликованного в газете «Звезда» в 1926 году (с 11 по 28 апреля), пятнадцатью подвалами. Издание предназначалось для взрослого читателя, а название, согласно издательскому договору, как «Реввоенсовет». Лишь в результате редакторских сокращений и переделок «РВС» стала рассказом. Печаталась повесть в Перми с черновика, впоследствии утраченного. Таким образом, уральская публикация повести как бы заменяет собою текст рукописного оригинала, дает реальное представление об уровне литературного мастерства молодого Гайдара.

ВСАДНИКИ НЕПРИСТУПНЫХ ГОР

Повесть

Гайдар А. П. Г 14 Лес-ные братья. Ран-ние прик-лю-чен-чес-кие по-вес-ти /Сост., пос-лесл., прим. и подг. тек-с-та А. Г. Ни-ки-ти-на; Ил. А. К. Яц-ке-ви-ча.-М.: Прав-да, 1987.-432 с, ил. В кни-ге впер-вые соб-ра-ны вмес-те ран-ние прик-лю-чен-чес-кие по-вес-ти Ар-ка-дия Гай-да-ра, на-пи-сан-ные в двад-ца-тые го-ды. В их чис-ле про-из-ве-де-ния, ко-то-рые не пе-ча-та-лись мно-гие де-ся-ти-ле-тия. Это "Жизнь ни во что (Лбов-щи-на)" и про-дол-жа-ющая ее по-весть "Лес-ные братья (Да-вы-дов-щи-на)", по-весть "Всад-ни-ки неп-рис-туп-ных гор" и фан-тас-ти-чес-кий ро-ман "Тай-на го-ры". Здесь же пе-ча-та-ют-ся по-весть "На граф-с-ких раз-ва-ли-нах" и ран-ний пол-ный ва-ри-ант по-вес-ти "Рев-во-ен-со-вет", пред-наз-на-чен-ный для взрос-ло-го чи-та-те-ля. Прик-лю-чен-чес-кая по-весть от-ра-зи-ла впе-чат-ле-ния от пу-те-шес-т-вия Гай-да-ра по Сред-ней Азии и Кав-ка-зу вес-ной 1926 го-да. От-рыв-ки из по-вес-ти пуб-ли-ко-ва-лись в пер-м-с-кой га-зе-те "Звез-да" (с 5 по 18 де-каб-ря 1926 го-да) под пер-во-на-чаль-ным наз-ва-ни-ем "Ры-ца-ри неп-рис-туп-ных гор". Це-ли-ком по-весть из-да-на в 1927 го-ду в Ле-нин-г-рад-с-ком от-де-ле-нии из-да-тель-с-т-ва "Мо-ло-дая гвар-дия". С тех пор не пе-ре-из-да-ва-лась. Для нас-то-яще-го сбор-ни-ка в ос-но-ву по-ло-жен текст ле-нин-г-рад-с-ко-го из-да-ния.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Вот уже во-семь лет, как я рыс-каю по тер-ри-то-рии быв-шей Рос-сий-ской им-пе-рии. У ме-ня нет це-ли тща-тель-но ис-сле-до-вать каж-дый за-ко-улок и всес-то-рон-не изу-чить всю стра-ну. У ме-ня прос-то - при-выч-ка. Ниг-де я не сплю так креп-ко, как на жес-т-кой пол-ке ка-ча-юще-го-ся ва-го-на, и ни-ког-да я не бы-ваю так спо-ко-ен, как у рас-пах-ну-то-го ок-на ва-гон-ной пло-щад-ки, ок-на, в ко-то-рое вры-ва-ет-ся све-жий ноч-ной ве-тер, бе-ше-ный стук ко-лес, да чу-гун-ный рев ды-ша-ще-го ог-нем и ис-к-ра-ми па-ро-во-за. И ког-да слу-ча-ет-ся мне по-пасть в до-маш-нюю спо-кой-ную об-с-та-нов-ку, я, вер-нув-ший-ся из оче-ред-но-го пу-те-шес-т-вия, по обык-но-ве-нию, из-мо-тан-ный-, изор-ван-ный и ус-тав-ший-, нас-лаж-да-юсь мяг-ким по-ко-ем ком-нат-ной ти-ши-ны, ва-ля-юсь, не сни-мая са-пог, по ди-ва-нам, по кро-ва-тям и, оку-тав-шись по-хо-жим на ла-дан си-ним ды-мом тру-боч-но-го та-ба-ка, кля-нусь се-бе мыс-лен-но, что эта по-ез-д-ка бы-ла пос-лед-нею, что по-ра ос-та-но-вить-ся, при-вес-ти все пе-ре-жи-тое в сис-те-му и на се-ро-зе-ле-ном лан-д-шаф-те спо-кой-но-ле-ни-вой ре-ки Ка-мы дать от-дох-нуть гла-зам от яр-ко-го блес-ка лу-чей сол-неч-ной до-ли-ны Мцхе-та или от жел-тых пес-ков пус-ты-ни Ка-ра-Кум, от рос-кош-ной зе-ле-ни паль-мо-вых пар-ков Чер-но-мор-с-ко-го по-бе-режья, от сме-ны лиц и, глав-ное, от сме-ны впе-чат-ле-ний. Но про-хо-дит не-де-ля-дру-гая, и ок-ра-шен-ные об-ла-ка по-ту-ха-юще-го го-ри-зон-та, как ка-ра-ван вер-б-лю-дов, от-п-рав-ля-ющих-ся че-рез пес-ки в да-ле-кую Хи-ву, на-чи-на-ют сно-ва зве-неть мо-но-тон-ны-ми мед-ны-ми бу-бен-ца-ми. Па-ро-воз-ный гу-док, до-но-ся-щий-ся из-за да-ле-ких ва-силь-ко-вых по-лей-, ча-ще и ча-ще на-по-ми-на-ет мне о том, что се-ма-фо-ры от-к-ры-ты. А ста-ру-ха-жизнь, под-ни-мая в мор-щи-нис-тых креп-ких ру-ках зе-ле-ный флаг - зе-ле-ную ширь бес-к-рай-них по-лей-, по-да-ет сиг-нал о том, что на пре-дос-тав-лен-ном мне учас-т-ке путь сво-бо-ден. И тог-да окан-чи-ва-ет-ся сон-ный по-кой раз-ме-рен-ной по ча-сам жиз-ни и спо-кой-ное ти-канье пос-тав-лен-но-го на во-семь ут-ра бу-диль-ни-ка. Пусть толь-ко не по-ду-ма-ет кто-ли-бо, что мне скуч-но и не-ку-да де-вать се-бя и что я, по-доб-но ма-ят-ни-ку, ша-та-юсь взад и впе-ред толь-ко для то-го, что-бы в мо-но-тон-ном ука-чи-ва-нии одур-ма-нить не зна-ющую, что ей на-до, го-ло-ву. Все это - глупости. Я знаю, что мне на-до. Мне 23 го-да, и объ-ем мо-ей гру-ди ра-вен де-вя-нос-то шес-ти сан-ти-мет-рам, и я лег-ко вы-жи-маю ле-вой ру-кой двух-пу-до-вую ги-рю. Мне хо-чет-ся до то-го вре-ме-ни, ког-да у ме-ня в пер-вый раз по-явит-ся нас-морк или ка-кая-ни-будь дру-гая бо-лезнь, об-ре-ка-ющая че-ло-ве-ка на не-об-хо-ди-мость ло-жить-ся ров-но в де-вять, пред-ва-ри-тель-но при-няв по-ро-шок ас-пи-ри-на,-по-ка не нас-ту-пит этот пе-ри-од, как мож-но боль-ше пе-ре-вер-теть-ся, пе-рек-ру-тить-ся в во-до-во-ро-те с тем, что-бы на зе-ле-ный бар-хат-ный бе-рег выб-ро-си-ло ме-ня по-ряд-ком уже из-му-чен-ным, ус-та-лым, но гор-дым от соз-на-ния сво-ей си-лы и от соз-на-ния то-го, что я ус-пел раз-г-ля-деть и уз-нать боль-ше, чем за это же вре-мя уви-де-ли и уз-на-ли дру-гие. А по-то-му я и то-роп-люсь. И по-то-му, ког-да мне бы-ло 15 лет, я ко-ман-до-вал уже 4-й ро-той бри-га-ды кур-сан-тов, ох-ва-чен-ной коль-цом зме-иной пет-лю-ров-щи-ны. В 16 лет - ба-таль-оном. В 17 лет - пять-де-сят вось-мым осо-бым пол-ком, а в 20 лет - в пер-вый раз по-пал в пси-хи-ат-ри-чес-кую ле-чеб-ни-цу. Весною я окон-чил кни-гу (Речь идет о по-вес-ти "Жизнь ни во что (Лбов-щи-на)", ко-то-рой от-к-ры-ва-ет-ся нас-то-ящий сбор-ник ). Два об-с-то-ятель-с-т-ва на-тал-ки-ва-ли ме-ня на мысль уехать ку-да-ли-бо. Во-пер-вых, от ра-бо-ты ус-та-ла го-ло-ва, во-вто-рых, воп-ре-ки при-су-ще-му всем издательствам ско-пи-дом-с-т-ву день-ги на этот раз зап-ла-ти-ли без вся-кой ка-ни-те-ли и все сра-зу. .Я ре-шил уехать за гра-ни-цу. Две не-де-ли для прак-ти-ки я изъ-яс-нял-ся со все-ми, вплоть до ре-дак-ци-он-ной курь-ер-ши, на не-ко-ем язы-ке, име-ющем, ве-ро-ят-но, весь-ма смут-ное сход-с-т-во с язы-ком оби-та-те-лей Фран-ции. И на третью не-де-лю я по-лу-чил в ви-зе от-каз. И вмес-те с пу-те-во-ди-те-лем по Па-ри-жу я выш-выр-нул из го-ло-вы до-са-ду за не-ожи-дан-ную за-дер-ж-ку. - Рита! -ска-зал я де-вуш-ке, ко-то-рую лю-бил. -Мы по-едем с то-бой в Сред-нюю Азию. Там есть го-ро-да Таш-кент, Са-мар-канд, а так-же ро-зо-вый урюк, се-рые иша-ки и вся-кая та-кая про-чая эк-зо-ти-ка. Мы по-едем ту-да пос-ле-зав-т-ра ночью со ско-рым, и мы возь-мем с со-бой Коль-ку. - Понятно, -сказала она, по-ду-мав нем-но-го, -по-нят-но, что пос-ле-зав-т-ра, что в Азию, но не-по-нят-но, за-чем брать с со-бой Коль-ку. - Рита, -ответил я ре-зон-но. -Во-пер-вых, Коль-ка лю-бит те-бя, во-вто-рых, он хо-ро-ший па-рень, а в-треть-их, ког-да че-рез три не-де-ли у нас не бу-дет ни ко-пей-ки де-нег, то ты не ста-нешь ску-чать, по-ка один из нас бу-дет го-нять-ся за едой ли-бо за день-га-ми на еду. Рита зас-ме-ялась в от-вет, и, по-ка она сме-ялась, я по-ду-мал, что ее зу-бы впол-не при-год-ны для то-го, что-бы раз-г-рызть су-хой по-ча-ток ку-ку-ру-зы, ес-ли бы в том слу-чи-лась нуж-да. Она по-мол-ча-ла, по-том по-ло-жи-ла мне ру-ку на пле-чо и ска-за-ла: - Хорошо. Но пусть толь-ко он на все вре-мя пу-ти вы-ки-нет из го-ло-вы фан-та-зии о смыс-ле жиз-ни и про-чих ту-ман-ных ве-щах. Ина-че мне все-та-ки бу-дет скуч-но. - Рита, -ответил я твер-до, -на все вре-мя пу-ти он вы-ки-нет из го-ло-вы вы-ше-оз-на-чен-ные мыс-ли, а так-же не бу-дет дек-ла-ми-ро-вать те-бе сти-хи Есе-ни-на и про-чих сов-ре-мен-ных по-этов. Он бу-дет со-би-рать дро-ва для кос-т-ра и ва-рить ка-шу. А я возь-му на се-бя все ос-таль-ное. - А я что? - А ты ни-че-го. Ты бу-дешь за-чис-ле-на "в ре-зерв Крас-ной Ар-мии и Фло-та" до тех пор, по-ка об-с-то-ятель-с-т-ва не пот-ре-бу-ют тво-ей по-силь-ной по-мо-щи. Рита по-ло-жи-ла мне вто-рую ру-ку на вто-рое пле-чо и прис-таль-но пос-мот-ре-ла мне в гла-за. Я не знаю, что это у нее за при-выч-ка заг-ля-ды-вать в чу-жие ок-на! - В Уз-бе-кис-та-не жен-щи-ны хо-дят с зак-ры-ты-ми ли-ца-ми. Там цве-тут уже са-ды. В дым-ных чай-ха-нах пе-ре-ви-тые тюр-ба-на-ми уз-бе-ки ку-рят чи-лим и по-ют вос-точ-ные пес-ни. Кро-ме то-го, там есть мо-ги-ла Та-мер-ла-на. Все это, дол-ж-но быть, очень по-этич-но, -вос-тор-жен-но го-во-рил мне Ни-ко-лай-, зак-ры-вая стра-ни-цы эн-цик-ло-пе-ди-чес-ко-го сло-ва-ря. Но сло-варь был вет-хий-, древ-ний-, а я от-вык ве-рить все-му, что на-пи-са-но с твер-ды-ми зна-ка-ми и че-рез "ять", хо-тя бы это был учеб-ник ариф-ме-ти-ки, ибо дваж-ды и триж-ды за пос-лед-ние го-ды сло-мал-ся мир. И я от-ве-тил ему: - Могила Та-мер-ла-на, ве-ро-ят-но, так и ос-та-лась мо-ги-лою, но в Са-мар-кан-де уже есть же-нот-дел, ко-то-рый сры-ва-ет чад-ру, ком-со-мол, ко-то-рый не приз-на-ет ве-ли-ко-го праз-д-ни-ка ура-за-бай-рам, а по-том, ве-ро-ят-но, нет ни од-но-го мес-та на тер-ри-то-рии СССР, где бы в ущерб на-ци-ональ-ным пес-ням не рас-пе-ва-лись "Кир-пи-чи-ки". Николай нах-му-рил-ся, хо-тя не знаю, что мо-жет он иметь про-тив же-нот-де-ла и ре-во-лю-ци-он-ных пе-сен. Он наш - крас-ный до по-дош-вы, и в де-вят-над-ца-том, бу-ду-чи с ним в до-зо-ре, мы бро-си-ли од-наж-ды пол-ную не-до-еден-ную мис-ку га-лу-шек, по-то-му что по-ра было ид-ти со-об-щать о ре-зуль-та-тах раз-вед-ки сво-им. Мартовской вьюж-ной ночью хлопь-ями бил снег в дро-жа-щие стек-ла мча-ще-го-ся ва-го-на. Са-ма-ру про-ез-жа-ли в пол-ночь. Был бу-ран, и мо-роз-ный ве-тер швы-рял-ся льдин-ка-ми в ли-цо, ког-да я и Ри-та выш-ли на пер-рон вок-за-ла. Было поч-ти пус-то. Ежась от хо-ло-да, пря-тал в во-рот-ник крас-ную фу-раж-ку де-жур-ный по стан-ции, да вок-заль-ный сто-рож дер-жал ру-ку на-го-то-ве у ве-рев-ки звон-ка. - Мне не ве-рит-ся, -ска-за-ла Ри-та. - Во что? - В то, что там, ку-да мы едем, теп-ло и сол-н-це. Здесь так хо-лод-но. - А там так теп-ло. Идем в ва-гон. Николай сто-ял у ок-на, чер-тил что-то паль-цем по стек-лу. - Ты о чем?- спро-сил я, дер-гая его за ру-кав. - Буран, вьюга. Не мо-жет быть, что-бы там цве-ли уже ро-зы! - Вы оба об од-ном и том же. Я не знаю ни-че-го про ро-зы, но что там уж зе-лень - это яс-но. - Я люб-лю цве-ты, -ска-зал Ни-ко-лай и ос-то-рож-но взял Ри-ту за ру-ку. - Я то-же,- от-ве-ти-ла ему она и еще ос-то-рож-ней от-ня-ла руку. - А ты? -И она пос-мот-ре-ла на ме-ня. -Что ты лю-бишь? Я от-ве-тил ей: - Я люб-лю свою шаш-ку, ко-то-рую снял с уби-то-го поль-с-ко-го ула-на, и люб-лю те-бя. - Кого боль-ше? -спро-си-ла она, улы-ба-ясь. И я от-ве-тил: - Не знаю. А она ска-за-ла: - Неправда! Ты дол-жен знать. -И, нах-му-рив-шись, се-ла у ок-на, в ко-то-рое мяг-ко би-лись пе-ре-сы-пан-ные снеж-ны-ми цве-та-ми чер-ные во-ло-сы зим-ней но-чи. Поезд до-го-нял вес-ну с каж-дой но-вой сот-ней верст. У Орен-бур-га бы-ла сля-коть. У Кзыл-Орды бы-ло су-хо. Воз-ле Таш-кен-та сте-пи бы-ли зе-ле-ны. А Са-мар-канд, пе-ре-пу-тан-ный ла-би-рин-та-ми гли-ня-ных стен, пла-вал в ро-зо-вых ле-пес-т-ках уже от-ц-ве-та-юще-го урю-ка. Сначала мы жи-ли в гос-ти-ни-це, по-том пе-реб-ра-лись в чай-ха-ну. Днем бро-ди-ли по узень-ким сле-пым ули-цам стран-но-го вос-точ-но-го го-ро-да. Воз-в-ра-ща-лись к ве-че-ру утом-лен-ные, с го-ло-вой-, пе-ре-пол-нен-ной впе-чат-ле-ни-ями, с ли-ца-ми, но-ющи-ми от за-га-ра, и с гла-за-ми, за-сы-пан-ны-ми ос-т-рою пылью сол-неч-ных лу-чей. Тогда вла-де-лец чай-ха-ны рас-сти-лал крас-ный ко-вер на боль-ших под-мос-т-ках, на ко-то-рых днем уз-бе-ки, сом-к-нув-шись коль-цом, мед-лен-но пьют жид-кий кок-чай-, пе-ре-да-вая чаш-ку по кру-гу, едят ле-пеш-ки, гус-то пе-ре-сы-пан-ные ко-ноп-ля-ным се-ме-нем, и под мо-но-тон-ные зву-ки двух-с-т-рун-ной дом-б-ры-дю-то-ра по-ют тя-гу-чие, не-по-нят-ные пес-ни. Как- то раз мы бро-ди-ли по ста-ро-му го-ро-ду и приш-ли ку-да-то к раз-ва-ли-нам од-ной из древ-них ба-шен. Бы-ло ти-хо и пус-то. Из-да-ле-ка до-но-сил-ся рев иша-ков и визг вер-б-лю-дов да пос-ту-ки-ва-ние улич-ных куз-не-цов воз-ле кры-то-го ба-за-ра. Мы с Ни-ко-ла-ем се-ли на боль-шой бе-лый ка-мень и за-ку-ри-ли, а Ри-та лег-ла на тра-ву и, под-с-та-вив сол-н-цу ли-цо, заж-му-ри-лась. - Мне нра-вит-ся этот го-род,- ска-зал Ни-ко-лай.- Я мно-го лет меч-тал уви-деть та-кой го-род, но до сих пор ви-дел толь-ко на кар-тин-ках и в ки-но. Здесь ни-че-го еще не из-ло-ма-но; все про-дол-жа-ет спать и ви-деть кра-си-вые сны. - Неправда,- от-ве-тил я, бро-сая оку-рок.- Ты фан-та-зи-ру-ешь. Из ев-ро-пей-ской час-ти го-ро-да уже до-би-ра-ет-ся до тю-бе-те-еч-ных ла-вок по-лу-раз-ва-лив-ше-го-ся ба-за-ра уз-ко-ко-лей-ка. Воз-ле ко-ро-боч-ных ла-вок, в ко-то-рых ку-рят чи-лим сон-ные тор-гов-цы, я ви-дел уже вы-вес-ки ма-га-зи-нов гос-тор-га, а по-пе-рек ули-цы воз-ле со-юза Кош-чи про-тя-нут крас-ный пла-кат. Николай с до-са-дой от-ш-выр-нул оку-рок и от-ве-тил: - Все это я знаю, и все это я ви-жу сам. Но к гли-ня-ным сте-нам пло-хо лип-нет крас-ный пла-кат, и ка-жет-ся он нес-во-ев-ре-мен-ным, заб-ро-шен-ным сю-да еще из да-ле-ко-го бу-ду-ще-го, и уж во вся-ком слу-чае, не от-ра-жа-ющим се-год-няш-не-го дня. Вче-ра я был на мо-ги-ле ве-ли-ко-го Та-мер-ла-на. Там у ка-мен-но-го вхо-да се-до-бо-ро-дые ста-ри-ки с ут-ра до но-чи иг-ра-ют в древ-ние шах-ма-ты, а над тя-же-лой мо-гиль-ной пли-той скло-ни-лись си-нее зна-мя и кон-с-кий хвост. Это кра-си-во, по край-ней ме-ре по-то-му, что здесь нет фаль-ши, ка-кая бы-ла бы, ес-ли бы ту-да пос-та-ви-ли, вза-мен си-не-го, крас-ный флаг. - Ты глуп, -отве-тил я ему спо-кой-но. -У хро-мо-го Та-мер-ла-на есть толь-ко прош-лое, и сле-ды от его же-лез-ной пя-ты день за днем сти-ра-ют-ся жиз-нью с ли-ца зем-ли. Его си-нее зна-мя дав-но выц-ве-ло, а кон-с-кий хвост съеден молью, и у ста-ро-го шей-ха-прив-рат-ни-ка есть, ве-ро-ят-но, сын-ком-со-мо-лец, ко-то-рый-, мо-жет быть, тай-ком еще, но ест уже ле-пеш-ки до за-хо-да сол-н-ца в ве-ли-кий пост Ра-ма-за-на и луч-ше зна-ет би-ог-ра-фию Бу-ден-но-го, брав-ше-го в де-вят-над-ца-том Во-ро-неж, чем ис-то-рию Та-мер-ла-на, пять-сот лет то-му на-зад гро-мив-ше-го Азию. - Нет, нет, неп-рав-да! -го-ря-чо воз-ра-зил Ни-ко-лай. -Ты как ду-ма-ешь, Ри-та? Она по-вер-ну-ла к не-му го-ло-ву и от-ве-ти-ла ко-рот-ко: - В этом я, по-жа-луй-, с то-бой сог-лас-на. Я то-же люб-лю кра-си-вое... Я улыб-нул-ся. - Ты, оче-вид-но, ос-леп-ла от сол-н-ца, Ри-та, по-то-му что... Но в это вре-мя из-за по-во-ро-та го-лу-бой тенью выш-ла за-ку-тан-ная в па-ран-д-жу ста-рая сгор-б-лен-ная жен-щи-на. Уви-дев нас, она ос-та-но-ви-лась и гнев-но за-бор-мо-та-ла что-то, ука-зы-вая паль-цем на про-ло-ман-ный в сте-не ка-мен-ный вы-ход. Но мы, ко-неч-но, ни-че-го не по-ня-ли. - Гайдар, -сказал мне Ни-ко-лай-, сму-щен-но под-ни-ма-ясь. -Мо-жет быть, тут нель-зя... Мо-жет, это свя-щен-ный ка-мень ка-кой--то, а мы усе-лись на не-го и рас-ку-ри-ва-ем? Мы вста-ли и пош-ли. По-па-да-ли в ту-пи-ки, шли узень-ки-ми улоч-ка-ми, по ко-то-рым толь-ко-толь-ко мог-ли ра-зой-тись двое, на-ко-нец, выш-ли на ши-ро-кую ок-ра-ину. Сле-ва был не-боль-шой об-рыв, спра-ва-холм, на ко-то-ром си-де-ли ста-ри-ки. Мы пош-ли по ле-вой сто-ро-не, но вдруг с го-ры раз-да-лись кри-ки и вой. Мы обер-ну-лись. Старики, пов-с-ка-кав с мест, кри-ча-ли нам что-то, раз-ма-хи-ва-ли ру-ка-ми и по-со-ха-ми. - Гайдар, -сказал Ни-ко-лай-, ос-та-нав-ли-ва-ясь. -Мо-жет быть, тут нель-зя, мо-жет быть, тут свя-щен-ное мес-то ка-кое? - Глупости! -отве-тил я рез-ко, -Ка-кое тут свя-щен-ное мес-то, ког-да кру-гом ло-ша-ди-ный на-воз на-ва-лен!... Я не до-го-во-рил, по-то-му что Ри-та вскрик-ну-ла и ис-пу-ган-но от-с-ко-чи-ла на-зад, по-том пос-лы-шал-ся треск, и Ни-ко-лай про-ва-лил-ся по по-яс в ка-кую-то тем-ную ды-ру. Мы еле ус-пе-ли вы-та-щить его за ру-ки, и, ког-да он выб-рал-ся, я заг-ля-нул вниз и по-нял все. Мы дав-но уже свер-ну-ли с до-ро-ги и шли по гни-лой-, за-сы-пан-ной зем-лей кры-ше ка-ра-ван-са-рая. Вни-зу сто-яли вер-б-лю-ды, а вход в ка-ра-ван-са-рай был со сто-ро-ны об-ры-ва. Мы выб-ра-лись на-зад и, на-пут-с-т-ву-емые взгля-да-ми мол-ча-ли-во рас-сев-ших-ся опять и ус-по-ко-ив-ших-ся ста-ри-ков, прош-ли даль-ше. Заш-ли опять в пус-тую и кри-вую улоч-ку и вдруг за по-во-ро-том ли-цом к ли-цу стол-к-ну-лись с мо-ло-день-кой уз-беч-кой. Она быс-т-ро на-ки-ну-ла на ли-цо чер-ную чад-ру, но не сов-сем, а на-по-ло-ви-ну; по-том ос-та-но-ви-лась, пос-мот-ре-ла на нас из-под чад-ры и со-вер-шен-но не-ожи-дан-но от-ки-ну-ла ее сно-ва. - Русский? -гор-тан-ным, рез-ким го-ло-сом спро-си-ла она. И ког-да я от-ве-тил ут-вер-ди-тель-но, зас-ме-ялась и ска-за-ла: - Русский хо-рош, сарт плох. Мы пош-ли ря-дом. Она поч-ти ни-че-го не зна-ла по-рус-ски, но все-та-ки мы раз-го-ва-ри-ва-ли. - И как они жи-вут! -ска-зал мне Ни-ко-лай. -Зам-к-ну-тые, отор-ван-ные от все-го, за-пер-тые в сте-ны до-ма. Все-та-ки какой ди-кий и неп-рис-туп-ный еще Вос-ток! Ин-те-рес-но уз-нать, чем она жи-вет, чем ин-те-ре-су-ет-ся... - Погоди, -перебил я его. -Пос-лу-шай-, де-вуш-ка, ты слы-ха-ла ког-да-ни-будь про Ле-ни-на? Она удив-лен-но пос-мот-ре-ла на ме-ня, ни-че-го не по-ни-мая, а Ни-ко-лай по-жал пле-ча-ми. - Про Ле-ни-на...-пов-то-рил я. Вдруг счас-т-ли-вая улыб-ка за-иг-ра-ла на ее ли-це, и, до-воль-ная тем, что по-ня-ла ме-ня, она от-ве-ти-ла го-ря-чо: - Лельнин, Лель-нин знаю!...-Она за-ки-ва-ла го-ло-вой-, но не наш-ла под-хо-дя-ще-го рус-ско-го сло-ва и про-дол-жа-ла сме-ять-ся. Потом нас-то-ро-жи-лась, кош-кой от-п-рыг-ну-ла в сто-ро-ну, глу-хо на-ки-ну-ла чад-ру и, низ-ко скло-нив го-ло-ву, пош-ла вдоль сте-ны мел-кой то-роп-ли-вой по-ход-кой. У нее был, оче-вид-но, хо-ро-ший слух, по-то-му что се-кун-ду спус-тя из-за по-во-ро-та вы-шел ты-ся-че-лет-ний мул-ла и, опер-шись на по-сох, он дол-го мол-ча смот-рел то на нас, то на го-лу-бую тень уз-беч-ки; ве-ро-ят-но, пы-тал-ся что-то уга-дать, ве-ро-ят-но, уга-ды-вал, но мол-чал и тус-к-лы-ми стек-лян-ны-ми гла-за-ми смот-рел на двух чу-же-зем-цев и на ев-ро-пей-скую де-вуш-ку со сме-ющим-ся от-к-ры-тым ли-цом. У Ни-ко-лая ко-сые мон-голь-с-кие гла-за, ме-лень-кая чер-ная бо-род-ка и под-виж-ное смуг-лое ли-цо. Он ху-дой-, жи-лис-тый и цеп-кий. Он на че-ты-ре го-да стар-ше ме-ня, но это ни-че-го не зна-чит. Он пи-шет сти-хи, ко-то-рые ни-ко-му не по-ка-зы-ва-ет, гре-зит де-вят-над-ца-тым го-дом и из пар-тии ав-то-ма-ти-чес-ки вы-был в двад-цать вто-ром. И в ка-чес-т-ве мо-ти-ви-ров-ки к это-му от-хо-ду на-пи-сал хо-ро-шую по-эму, пол-ную скор-би и бо-ли за "по-ги-ба-ющую" ре-во-лю-цию. Та-ким об-ра-зом, ис-пол-нив свой граж-дан-с-кий "долг", он умыл ру-ки, ото-шел в сто-ро-ну, что-бы с го-речью наб-лю-дать за над-ви-га-ющей-ся, по его мне-нию, ги-белью все-го то-го, что он ис-к-рен-но лю-бил и чем он жил до сих пор. Но это бес-цель-ное наб-лю-де-ние ско-ро на-до-ело ему. По-ги-бель, нес-мот-ря на все его пред-чув-с-т-вия, не при-хо-ди-ла, и он вто-рич-но вос-п-ри-нял ре-во-лю-цию, ос-та-ва-ясь, од-на-ко, при глу-бо-ком убеж-де-нии, что нас-та-нет вре-мя, нас-та-нут ог-не-вые го-ды, ког-да це-ною кро-ви при-дет-ся ис-п-рав-лять ошиб-ку, со-вер-шен-ную в двад-цать пер-вом прок-ля-том го-ду. Он лю-бит ка-бак и, ког-да выпь-ет, неп-ре-мен-но сту-чит ку-ла-ком по сто-лу и тре-бу-ет, что-бы му-зы-кан-ты иг-ра-ли ре-во-лю-ци-он-но Бу-ден-нов-с-кий марш: "О том, как в но-чи яс-ные, о том, как в дни не-нас-т-ные мы сме-ло и гор-до"... и т. д. Но так как марш этот по боль-шей час-ти не вхо-дит в ре-пер-ту-ар уве-се-ли-тель-ных за-ве-де-ний-, то он ми-рит-ся на лю-би-мом цы-ган-с-ком ро-ман-се: "Эх, все, что бы-ло, все, что ны-ло, все дав-ным-дав-но уп-лы-ло". Во вре-мя му-зы-каль-но-го ис-пол-не-ния он прис-ту-ки-ва-ет в такт но-гой-, рас-п-лес-ки-ва-ет пи-во и, что еще ху-же, де-ла-ет не-од-нок-рат-ные по-пыт-ки ра-зор-вать во-рот ру-ба-хи. Но вви-ду ка-те-го-ри-чес-ко-го про-тес-та то-ва-ри-щей это ему уда-ет-ся не всег-да, од-на-ко все пу-го-ви-цы с во-ро-та он все-та-ки ухит-ря-ет-ся обор-вать. Он ду-ша-па-рень, хо-ро-ший то-ва-рищ и не-дур-ной жур-на-лист. И это все о нем. Впрочем, еще: он лю-бит Ри-ту, лю-бит дав-но и креп-ко. Еще с тех пор, ког-да Ри-та зве-не-ла нап-ро-па-лую буб-ном и раз-ме-ты-ва-ла по пле-чам во-ло-сы, ис-пол-няя цы-ган-с-кий та-нец Брам-са - но-мер, вы-зы-ва-ющий бе-ше-ные хлоп-ки под-вы-пив-ших лю-дей. Я знаю, что про се-бя он зо-вет ее "де-вуш-кой из ка-ба-ка", и это наз-ва-ние ему страш-но нра-вит-ся, по-то-му что оно... ро-ман-тич-но. Мы шли по по-лю, за-сы-пан-но-му об-лом-ка-ми зап-лес-не-ве-ло-го кир-пи-ча. Под но-га-ми в зем-ле ле-жа-ли кос-ти пог-ре-бен-ных ког-да-то трид-ца-ти ты-сяч сол-дат Та-мер-ла-на. По-ле бы-ло се-рое, су-хое, то и де-ло по-па-да-лись от-вер-с-тия про-ва-лив-ших-ся мо-гил, и се-рые ка-мен-ные мы-ши при шо-ро-хе на-ших ша-гов бес-шум-но пря-та-лись в пыль-ные но-ры. Мы бы-ли вдво-ем. Я и Ри-та. Ни-ко-лай ис-чез ку-да-то еще с ран-не-го ут-ра. - Гайдар, -спросила ме-ня Ри-та, -за что ты лю-бишь ме-ня? Я ос-та-но-вил-ся и удив-лен-ны-ми гла-за-ми пос-мот-рел на нее. Я не по-нял это-го воп-ро-са. Но Ри-та уп-ря-мо взя-ла ме-ня за ру-ку и нас-той-чи-во пов-то-ри-ла воп-рос. - Сядем на ка-мень, -пред-ло-жил я. -Прав-да, здесь слиш-ком жжет, но те-ни все рав-но ниг-де нет. Са-дись сю-да, от-дох-ни и не пред-ла-гай мне глу-пых воп-ро-сов. Рита се-ла, но не ря-дом со мной, а нап-ро-тив. Рез-ким уда-ром бам-бу-ко-вой трос-ти она сшиб-ла ко-лю-чий цве-ток у мо-их ног - Я не хо-чу, что-бы ты со мной так раз-го-ва-ри-вал. Я те-бя спра-ши-ваю, и ты дол-жен от-ве-чать. - Рита! Есть воп-ро-сы, на ко-то-рые труд-но от-ве-чать и ко-то-рые к то-му же не нуж-ны и бес-по-лез-ны. - Я сов-сем не знаю, что те-бе от ме-ня на-до? Ког-да со мной го-во-рит Ни-ко-лай-, я ви-жу, по-че-му я ему нрав-люсь, а ког-да мол-чишь ты, я ни-че-го не ви-жу. - А за-чем те-бе? Рита от-ки-ну-ла го-ло-ву на-зад и, не жму-рясь от сол-н-ца, пос-мот-ре-ла мне в ли-цо. - Затем, что-бы сде-лать так, что-бы ты лю-бил ме-ня доль-ше. - Хорошо, -ответил я. -Хо-ро-шо. Я по-ду-маю и ска-жу те-бе по-том. А сей-час пой-дем и за-бе-рем-ся на вер-хуш-ку ста-рой ме-че-ти, и от-ту-да нам бу-дут вид-ны са-ды все-го Са-мар-кан-да. Там об-ва-ли-лись ка-мен-ные сту-пе-ни лес-т-ни-цы, и ни с од-ной де-вуш-кой-, кро-ме те-бя, я не рис-к-нул бы заб-рать-ся ту-да. Солнечные лу-чи ми-гом раз-г-ла-ди-ли мор-щин-ки меж тем-ных бро-вей Ри-ты, и, от-тол-к-нув-шись ру-кой от мо-его пле-ча, скры-вая улыб-ку, она прыг-ну-ла на со-сед-ний ка-мен-ный утес. Из пес-ча-ных пус-тынь с пе-ре-сы-пан-ных са-хар-ным сне-гом гор-ных вер-шин дул ве-тер. Он с ярос-тью раз-лас-кав-ше-го-ся щен-ка раз-ма-ты-вал крас-ный шарф Ри-ты и те-ре-бил ее ко-рот-кую се-рую юб-ку, заб-ра-сы-вая чуть-чуть вы-ше ко-лен. Но Ри-та... лишь сме-ет-ся, зах-ле-бы-ва-ясь слег-ка от вет-ра: - Мы пой-дем даль-ше и не бу-дем се-год-ня рас-спра-ши-вать ста-ри-ков. Я сог-ла-ша-юсь. Ис-то-рия трид-ца-ти ты-сяч ис-т-лев-ших ске-ле-тов мне сей-час ме-нее нуж-на, чем од-на теп-лая улыб-ка Ри-ты. И мы, сме-ясь, ле-зем на ме-четь. На кру-тых из-ги-бах тем-но и прох-лад-но. Я чув-с-т-вую, как Ри-та впе-ре-ди ме-ня ос-та-нав-ли-ва-ет-ся, за-дер-жи-ва-ясь на ми-ну-ту, и по-том го-ло-ва моя по-па-да-ет в пет-лю ее гиб-ких рук. - Милый! Как хо-ро-шо, и ка-кой чуд-ный го-род Са-мар-канд!... А вни-зу под се-ры-ми пли-та-ми, под жел-той зем-лей-, в мно-го-ве-ко-вом по-кое спит в ржав-чи-не не-раз-г-ла-жен-ных мор-щин же-лез-ный Ти-мур. Деньги бы-ли на ис-хо-де. Но нас это ма-ло огор-ча-ло, мы дав-но знали что ра-но или поз-д-но, а при-дет-ся ос-тать-ся без них. Ре-ши-ли взять би-ле-ты до Бу-ха-ры, и там будь что бу-дет. В ле-пес-т-ках осы-па-юще-го-ся урю-ка, зе-ле-ни рас-пус-ка-ющих-ся са-дов ка-чал-ся по-ту-ха-ющий диск ве-чер-не-го сол-н-ца. На-пос-ле-док мы си-де-ли на бал-ко-не, про-пи-тан-ном пря-ным за-па-хом душ-но-го ве-че-ра, и мир-но бол-та-ли. Было спо-кой-но и теп-ло. Впе-ре-ди бы-ла до-ро-га-длин-ная, за-га-доч-ная, как дым-ка сне-го-вых гор, поб-лес-ки-ва-ющих бе-лы-ми вер-ши-на-ми, как го-ри-зон-ты за жел-тым мо-рем сы-пу-чих пес-ков, как и вся-кая дру-гая, еще не прой-ден-ная и не-пе-ре-жи-тая до-ро-га. - Черта с два! - ска-зал Ни-ко-лай-, зах-ло-пы-вая за-пис-ную кни-гу. -Раз-ве ме-ня за-ма-нишь те-перь в Рос-сию? Что та-кое Рос-сия? Раз-ве там есть что-ни-будь по-доб-ное?...-И он не-оп-ре-де-лен-но по-ма-хал ру-кой вок-руг се-бя. -Все од-но и то же, да од-но и то же. На-до-ело, оп-ро-ти-ве-ло и во-об-ще... Ты пос-мот-ри, пос-мот-ри толь-ко... Вон вни-зу ста-рый шейх си-дит у во-рот, и бо-ро-да у не-го све-си-лась до зем-ли. Он на-по-ми-на-ет мне кол-ду-на из "Ты-ся-чи и од-ной но-чи". Зна-ешь, как это там... ну, где Али-Ахмет... - У хо-зя-ина сда-чи взял? - пе-ре-бил я его. - Взял... Я се-год-ня ле-ген-ду од-ну слы-шал. Ста-рик рас-ска-зы-вал. Ин-те-рес-ная. Хо-чешь, рас-ска-жу? - Нет. Ты пе-рев-решь неп-ре-мен-но и по-том от се-бя по-ло-ви-ну при-ба-вишь - Ерунда! -- оби-дел-ся он. -Хо-чешь, Ри-та, я те-бе рас-ска-жу? Он усел-ся ря-дом с ней и, оче-вид-но, под-ра-жая мо-но-тон-но-му го-ло-су рас-сказ-чи-ка, на-чал го-во-рить. Ри-та слу-ша-ла вна-ча-ле вни-ма-тель-но, но по-том он ув-лек ее и уба-юкал сказ-кой. - Жил ка-кой--то князь и лю-бил од-ну кра-са-ви-цу. А кра-са-ви-ца лю-би-ла дру-го-го. Пос-ле це-ло-го ря-да ухищ-ре-ний с целью скло-нить неп-рис-туп-ную де-вуш-ку он уби-ва-ет ее воз-люб-лен-но-го. Тог-да уми-ра-ет с тос-ки и кра-са-ви-ца, на-ка-зы-вая пе-ред смер-тью по-хо-ро-нить ее ря-дом с лю-би-мым че-ло-ве-ком. Ее же-ла-ние ис-пол-ня-ют. Но гор-дый князь уби-ва-ет се-бя и наз-ло при-ка-зы-ва-ет по-хо-ро-нить се-бя меж-ду ни-ми, и тог-да... Вы-рос-ли над край-ни-ми мо-ги-ла-ми две бе-лые ро-зы и, скло-няя неж-ные стеб-ли, лас-ко-во тя-ну-лись друг к дру-гу. Но че-рез нес-коль-ко дней вы-рос пос-ре-ди них ди-кий крас-ный шиповник и... Так и пос-ле смер-ти его прес-туп-ная лю-бовь разъ-еди-ни-ла их. А кто прав, кто ви-но-ват - да рас-су-дит в суд-ный день ве-ли-кий Ал-лах... Когда Ни-ко-лай кон-чил рас-ска-зы-вать, гла-за его блес-те-ли, а ру-ка креп-ко сжи-ма-ла ру-ку Ри-ты. - Нет те-перь та-кой люб-ви, -не то нас-меш-ли-во, не то с го-речью, мед-лен-но и ле-ни-во от-ве-ти-ла Ри-та. - Есть... Есть, Ри-та! -го-ря-чо воз-ра-зил он. -Есть лю-ди, ко-то-рые спо-соб-ны...-Но он обор-вал и за-мол-чал. - Уж не на свои ли спо-соб-нос-ти ты на-ме-ка-ешь? -дру-жес-ки пох-ло-пы-вая его по пле-чу, ска-зал я, вста-вая. -Пой-дем-те спать, зав-т-ра под-ни-мать-ся ра-но. Николай вы-шел. Ри-та ос-та-лась. - Погоди, -сказала она, по-тя-нув ме-ня за ру-кав. -Сядь со мной, по-си-ди нем-но-го. Я сел. Она мол-ча-ла. - Ты не-дав-но обе-щал ска-зать мне, за что ты лю-бишь ме-ня. Ска-жи!... Я был по-ра-жен. Я ду-мал, что это был ми-нут-ный кап-риз, и за-был про не-го; я сов-сем не го-то-вил-ся к от-ве-ту, а по-то-му и ска-зал на-угад: - За что? Ка-кая ты чу-дач-ка, Ри-та! За то, что ты мо-ло-да, за то, что ты хо-ро-шо бе-га-ешь на лы-жах, за то, что лю-бишь ме-ня, за твои сме-ющи-еся гла-за и за стро-гие чер-точ-ки бро-вей и, на-ко-нец, по-то-му, что на-до же ко-го-ни-будь лю-бить. - Кого-нибудь! Зна-чит, те-бе все рав-но? - Почему же все рав-но? - Значит, ес-ли бы ты не встре-тил ме-ня, то все рав-но лю-бил бы сей-час ко-го-ни-будь? - Возможно... Рита за-мол-ча-ла, по-тя-ну-лась ру-кой к цве-там, и я ус-лы-шал, как хрус-т-ну-ла в тем-но-те об-ло-ман-ная ве-точ-ка урю-ка. - Послушай, -сказала она, -а ведь так не-хо-ро-шо как-то вы-хо-дит. Как буд-то у жи-вот-ных. Приш-ла по-ра - зна-чит, хо-чешь не хо-чешь, а лю-би. По-тво-ему так вы-хо-дит! - Рита, -ответил я, вста-вая, -по-мо-ему вы-хо-дит, что за пос-лед-ние дни ты стран-но по-доз-ри-тель-на и нер-в-на. Я не знаю, от-че-го это. Мо-жет быть, те-бе нез-до-ро-вит-ся, а мо-жет быть, ты бе-ре-мен-на? Она вспых-ну-ла. Сно-ва зах-рус-те-ла раз-ло-ман-ная на кус-ки веточка. Ри-та вста-ла и стрях-ну-ла с по-до-ла нак-ро-шен-ные прутья. - Ты го-во-ришь глу-пос-ти! Ты всег-да и во всем най-дешь га-дость. Ты в ду-ше чер-с-т-вый и су-хой че-ло-век! Тогда я по-са-дил ее к се-бе на ко-ле-ни и не от-пус-кал до тех пор, по-ка она не убе-ди-лась, что я не так черств и сух, как это ей ка-за-лось. В пу-ти, в тем-ном ва-го-не чет-вер-то-го клас-са кто-то ук-рал у нас че-мо-дан с ве-ща-ми. Обнаружил эту про-па-жу Ни-ко-лай. Прос-нув-шись ночью, он по-ша-рил по вер-х-ней пол-ке, вы-ру-гал-ся нес-коль-ко раз, по-том рас-тол-кал ме-ня: - Вставай, вста-вай же! Где наш че-мо-дан? Его нет! - Украли, что ли? -сквозь сон спро-сил я, при-под-ни-ма-ясь на ло-коть. -Пе-чаль-но. Да-вай за-ку-рим. Закурили. - Скотство ка-кое! Есть же та-кие про-хо-дим-цы. Ес-ли бы я за-ме-тил, я бы раз-бил су-ки-ну сы-ну всю мор-ду. На-до про-вод-ни-ку ска-зать. Кра-дет све-чи, под-лец, и тем-но в ва-го-не... Да че-го же ты мол-чишь? - А че-го го-во-рить без тол-ку,- сон-ным го-ло-сом от-ве-тил я. -Дай ог-ня. Проснулась Ри-та. Вы-ру-га-ла нас обо-их иди-ота-ми, по-том за-яви-ла, что она ви-дит ин-те-рес-ный сон, и, что-бы ей не ме-ша-ли, ук-ры-лась оде-ялом, и по-вер-ну-лась на дру-гой бок. Слух о про-пав-шем че-мо-да-не обо-шел все уг-лы ва-го-на. Лю-ди про-сы-па-лись, ис-пу-ган-но бро-са-лись к сво-им ве-щам и, об-на-ру-жив их на мес-те, взды-ха-ли об-лег-чен-но. - У ко-го ук-ра-ли? -спра-ши-вал в тем-но-те кто-то. - Вон у этих, на сред-ней пол-ке. - Ну что ж они? - Ничего, ле-жат и ку-рют. - Симуляцию ус-т-ра-ива-ют,- ав-то-ри-тет-но за-явил чей--то бас. - Как так мож-но, что-бы у них ве-щи про-па-ли, а они ку-рют! Вагон ожи-вил-ся. При-шел про-вод-ник со све-ча-ми, на-ча-лись рас-ска-зы оче-вид-цев, по-тер-пев-ших и сом-не-ва-ющих-ся. Раз-го-во-ров дол-ж-но бы-ло хва-тить на всю ночь. От-дель-ные ли-ца про-бо-ва-ли вы-ра-зить нам со-чув-с-т-вие и со-бо-лез-но-ва-ние. Ри-та креп-ко спа-ла и улы-ба-лась че-му-то во сне. Воз-мущенный Ни-ко-лай всту-пил в пре-ре-ка-ния с про-вод-ни-ком, об-ви-няя то-го в стя-жа-тель-с-т-ве и ко-рыс-то-лю-бии, а я вы-шел на пло-щад-ку ва-го-на. Снова за-ку-рил и вы-су-нул-ся в ок-но. Огромный диск лу-ны ви-сел над пус-ты-ней япон-с-ким фо-на-рем. Пес-ча-ные хол-мы, убе-га-ющие к да-ле-ким го-ри-зон-там, бы-ли пе-ре-сы-па-ны го-лу-бой лун-ной пылью, чах-лый кус-тар-ник в ка-мен-ном без-вет-рии за-мер и не гнул-ся. Раздуваемая вет-ром мча-щих-ся ва-го-нов, па-пи-ро-са ис-т-ле-ла и ис-ку-ри-лась в пол-ми-ну-ты. По-за-ди пос-лы-шал-ся ка-шель, я обер-нул-ся и толь-ко сей-час за-ме-тил, что на пло-щад-ке я не один. Пре-до мной сто-ял че-ло-век в пла-ще и в од-ной из тех ши-ро-ких ды-ря-вых шляп, ка-кие час-то но-сят пас-ту-хи юж-ных гу-бер-ний. Сна-ча-ла он по-ка-зал-ся мне мо-ло-дым. Но, приг-ля-дев-шись, я за-ме-тил, что его пло-хо выб-ри-тое ли-цо пок-ры-то глу-бо-ки-ми мор-щи-на-ми и ды-шит он час-то и не ров-но. - Разрешите, мо-ло-дой че-ло-век, па-пи-ро-су? -веж-ли-во, но вмес-те с тем тре-бо-ва-тель-но про-го-во-рил он. Я дал. Он за-ку-рил и от-каш-лял-ся. - Слышал я, что слу-чи-лось с ва-ми нес-час-тье. Ко-неч-но, под-ло. Но об-ра-ти-те вни-ма-ние на то, что те-перь пок-ра-жи на до-ро-гах, да и не толь-ко на до-ро-гах, а и вез-де, ста-ли обыч-ным яв-ле-ни-ем. На-род по-те-рял вся-кое пред-с-тав-ле-ние о за-ко-не, о нрав-с-т-вен-нос-ти, о чес-ти и по-ря-доч-нос-ти. Он от-каш-лял-ся, выс-мор-кал-ся в ог-ром-ный пла-ток и про-дол-жал: - Да и что с на-ро-да спра-ши-вать, ес-ли са-ми сто-ящие у влас-ти по-да-ли в свое вре-мя при-мер, уза-ко-нив гра-беж и на-си-лие? Я нас-то-ро-жил-ся. - Да, да, -с вне-зап-ной рез-кос-тью опять про-дол-жал он. -Все раз-ло-ма-ли, нат-ра-ви-ли мас-сы: бе-ри, мол, грабь. А те-перь ви-ди-те, к че-му при-ве-ли... Тигр, поп-ро-бо-вав-ший кро-ви, яб-ло-ка-ми пи-тать-ся не ста-нет! Так и тут. Гра-бить чу-жо-го боль-ше не-че-го. Все раз-г-раб-ле-но, так те-перь друг на дру-га зу-бы то-чат. Бы-ло ли рань-ше во-ров-с-т-во? Не от-ри-цаю. Но тог-да во-ро-вал кто? Вор, про-фес-си-онал, а те-перь - са-мый спо-кой-ный че-ло-век нет-нет да и по-ду-ма-ет: а нель-зя ли мне мо-его со-се-да наг-реть? Да, да... Вы не пе-ре-би-вай-те, мо-ло-дой че-ло-век, я стар-ше вас! И не смот-ри-те по-доз-ри-тель-но, я не бо-юсь. Я при-вык уже. Ме-ня в свое вре-мя тас-ка-ли и в ЧК, и в ГПУ, и я пря-мо го-во-рю: не-на-ви-жу, но бес-си-лен. Кон-т-р-ре-во-лю-ци-онер, но ни-че-го не мо-гу. Стар и слаб. А был бы молод, сде-лал бы все, что мож-но, в за-щи-ту по-ряд-ка и чес-ти... Князь Ос-со-вец-кий-, -ме-няя го-лос, от-ре-ко-мен-до-вал-ся он.- И за-меть-те, не быв-ший-, как это те-перь пи-шут мно-гие прох-вос-ты, прис-т-ро-ив-ши-еся на служ-бу, а нас-то-ящий. Ка-ким ро-дил-ся, та-ким и ум-ру. Я и сам мог бы, но не хо-чу. Я ста-рый кон-но-за-вод-чик, спе-ци-алист. Ме-ня приг-ла-ша-ли в ваш Нар-ком-зем, но я не по-шел - там си-дят дво-ро-вые мо-его де-да, и я ска-зал: нет, я бе-ден, но я горд. Приступ каш-ля, ох-ва-тив-ший его, был так си-лен, что он сог-нул-ся, и его ды-ря-вая шля-па за-ка-ча-лась, зи-яя про-ре-ха-ми. По-том он мол-ча по-вер-нул-ся и, не гля-дя на ме-ня, ус-та-вил-ся в ок-но. Над пус-ты-ней на-чи-на-лась пес-ча-ная бу-ря. И ве-тер, вздыб-ли-вая пес-ки, выл на лу-ну, как дво-ро-вая со-ба-ка во-ет про-тяж-но на чью-то смерть. Я вер-нул-ся в ва-гон. Ни-ко-лай спал, опус-тив не-ча-ян-но ру-ку на пле-чо Ри-ты. На вся-кий слу-чай ру-ку Ни-ко-лая с пле-ча Ри-ты я уб-рал. Я лег ря-дом и, за-сы-пая, пред-с-та-вил се-бе за-рос-ший мхом за-мок, опус-ка-ющий-ся мост, обор-ван-ные це-пи и у во-рот прив-рат-ни-ка в же-лез-ных ры-цар-с-ких дос-пе-хах, на ко-то-рых ржав-чи-ны боль-ше, чем ме-тал-ла. Сто-ит он и гор-до сто-ро-жит вход в раз-ва-ли-ны, не по-доз-ре-вая то-го, что ник-то не со-би-ра-ет-ся на-па-дать на них, ибо ни-ко-му, кро-ме его са-мо-го, ста-рая пле-сень не нуж-на, не до-ро-га и ник-чем-на. В Бу-ха-ре мы поз-на-ко-ми-лись слу-чай-но с Мах-му-дом Мурад-зи-но-вым, и он приг-ла-сил нас к се-бе к обе-ду. Мах-муд был тор-го-вец шел-ка-ми и ков-ра-ми. Он был при-вет-лив, хи-тер и про-ныр-лив. По его ко-сым, блес-тя-щим гла-зам ни-ког-да нель-зя бы-ло по-нять, го-во-рит ли он ис-к-рен-не или лжет. У Мах-му-да все на-по-ло-ви-ну. Он наб-ро-сил цвет-ной ха-лат и хо-дил по ба-за-ру в ка-ком-то ста-ро-мод-ном сюр-ту-ке, но чал-мы с го-ло-вы не снял. До-ма у не-го на-ря-ду с ра-зос-т-лан-ны-ми на по-лу ков-ра-ми, сто-яли стулья. Но сто-ла не бы-ло, и по-то-му стулья ка-за-лись бес-смыс-лен-ны-ми и не-оп-рав-дан-ны-ми. Его же-ны и дочь вы-хо-ди-ли к обе-ду, но раз-го-ва-ри-вать с на-ми не сме-ли. Говорил он по-рус-ски хо-ро-шо, хо-тя и не осо-бен-но быс-т-ро: - Садитесь, са-ди-тесь, по-жа-луй-ста Гас-сан, да-вай стулья. Гассан - детина лет двад-ца-ти - выд-ви-нул стулья на се-ре-ди-ну ком-на-ты. Мы се-ли, но по-чув-с-т-во-ва-ли се-бя край-не не-удоб-но, ибо по-хо-жи бы-ли на па-ци-ен-тов, усев-ших-ся для док-тор-с-ко-го ос-мот-ра. Ри-та зап-ро-тес-то-ва-ла пер-вою и, уб-рав-шись со сту-ла, усе-лась на ко-вер. Я то-же. И толь-ко Ни-ко-лай-, счи-тав-ший по-че-му-то, что, от-ка-зав-шись от столь лю-без-но пред-ло-жен-ных хо-зя-ином стуль-ев, он оби-дит его, дол-го еще ду-ра-ком си-дел в оди-но-чес-т-ве пос-ре-ди ком-на-ты. - Рассказывайте, по-жа-луй-ста, -то и де-ло про-сил нас хо-зя-ин. -Сей-час жен-щи-ны окон-чат го-то-вить обед. Рас-ска-зы-вай-те, будь-те так лю-без-ны! Я, соб-с-т-вен-но го-во-ря, не знал, о чем рас-ска-зы-вать. На-чал о Мос-к-ве, -он слу-шал вни-ма-тель-но. Воп-ро-сов он не за-да-вал, и по-то-му край-не труд-но бы-ло уга-дать, что его боль-ше все-го ин-те-ре-су-ет. Я за-го-во-рил о по-ли-ти-ке Со-вет-с-кой влас-ти в об-лас-ти на-ци-ональ-ных воп-ро-сов, на-де-ясь выз-вать его на бе-се-ду. Но он мол-чал и слу-шал, одоб-ри-тель-но по-ка-чи-вая го-ло-вой. Тог-да на-ко-нец я ре-шил ко-зыр-нуть, за-дев его за боль-ное мес-то всех куп-цов, и за-го-во-рил о на-ло-гах. Но Мах-муд все слу-шал и одоб-ри-тель-но по-ка-чи-вал го-ло-вой-, как бы в оди-на-ко-вой сте-пе-ни одоб-ряя все ме-роп-ри-ятия и в об-лас-ти на-ци-ональ-ной-, и в об-лас-ти на-ло-го-вой по-ли-ти-ки, и во-об-ще во всем. Меня вы-ру-чи-ла Ри-та. - Скажите, по-жа-луй-ста, сколь-ко у вас жен? -бес-це-ре-мон-но спро-си-ла она. Махмуд изоб-ра-зил на сво-ем су-хом ли-це при-ят-ную улыб-ку и от-ве-тил, чуть нак-ло-нив го-ло-ву: - Две. Они сей-час при-дут. - А по-че-му так ма-ло? -- спро-си-ла Ри-та. - Больше не нуж-но. До-ро-го сто-ят, да и за-чем мне боль-ше? У вас сколь-ко му-жей есть? -в свою оче-редь хит-ро спро-сил он. - Один, -ответила Ри-та, слег-ка пок-рас-нев. -Ко-неч-но, один, Мах-муд. - Зачем так ма-ло? -- веж-ли-во спро-сил он и еще хит-рее улыб-нул-ся. -У вас те-перь, го-во-рят, да-же та-кой за-кон вы-шел, что мож-но сколь-ко хо-чешь жен и сколь-ко хо-чешь му-жей. Рита ста-ла с ним спо-рить, до-ка-зы-вая, что та-ко-го глу-по-го за-ко-на нет. Он де-лал вид, что сог-ла-ша-ет-ся, но, по-ви-ди-мо-му, ве-рил ей ма-ло. Между тем Ни-ко-лай-, не от-ры-вая глаз, мол-ча пос-мат-ри-вал на со-сед-нюю ком-на-ту, от-да-лен-ную ши-ро-ки-ми за-на-вес-ка-ми. За-на-вес-ки иног-да чуть-чуть ко-лы-ха-лись, и за ни-ми слы-шал-ся сдер-жан-ный ше-пот. По-том они рас-пах-ну-лись, и ра-зом в ком-на-ту вош-ли три жен-щи-ны. Они бы-ли без па-ран-д-жи и без чад-ры, но, оче-вид-но, еще толь-ко не-дав-но рас-ста-лись с ни-ми, по-то-му что го-ло-вы дер-жа-ли чуть-чуть скло-нен-ны-ми и гла-за опу-щен-ны-ми вниз. Стали обе-дать. Ели ка-кой--то суп, в ко-то-ром ба-рань-его жи-ра бы-ло боль-ше, чем все-го ос-таль-но-го, по-том по-да-ли плов - рис с ба-ра-ни-ной-, с ку-соч-ка-ми мор-ко-ви и изю-мом. Николай не сво-дил глаз с до-че-ри Мах-му-да - Фа-ти-мы. Она поч-ти ни-че-го не ела и за все вре-мя ни ра-зу не пос-мот-ре-ла ни на ко-го из нас, кро-ме Ри-ты. За Ри-той она наб-лю-да-ла прис-таль-но, всмат-ри-ва-ясь в каж-дую чер-точ-ку ли-ца и каж-дый жест, как бы ста-ра-ясь за-пом-нить его. Николай под-тал-ки-вал ме-ня лок-тем, вос-хи-ща-ясь смуг-лым ли-цом де-вуш-ки, но мне оно не осо-бен-но нра-ви-лось, и я ста-рал-ся боль-ше нас-чет пло-ва. Кончив обе-дать, мы вста-ли, поб-ла-го-да-ри-ли и по-жа-ли ру-ку хо-зя-ина. Ни-ко-лай по-до-шел к де-вуш-ке и, пок-ло-нив-шись, про-тя-нул ей ру-ку то-же. Она вски-ну-ла на не-го ис-пу-ган-ные гла-за, от-с-ту-пи-ла на шаг и воп-ро-си-тель-но пос-мот-ре-ла на от-ца. Тот был, по-ви-ди-мо-му, не-до-во-лен ее по-ры-вис-тос-тью; он рез-ко ска-зал ей что-то по-сво-ему! Тог-да она по-кор-но по-дош-ла и са-ма по-да-ла ру-ку Ни-ко-лаю. Выш-ло как-то не-лов-ко. После обе-да ви-но нем-но-го раз-вя-за-ло язык Мах-му-ду. - Скажите, по-жа-луй-ста, -по-ду-мав, спро-сил он, -ка-кая рес-пуб-ли-ка са-мая глав-ная в Рос-сии? - То есть в Со-юзе, -- поп-ра-вил его я. -- Глав-ных нет. Все оди-на-ко-вые и на рав-ных пра-вах. Ответ при-шел-ся, по-ви-ди-мо-му, по вку-су, он при-щел-к-нул язы-ком и ска-зал: - Я же так то-же ду-маю, что на рав-ных. В это вре-мя Ри-та в уг-лу рас-спра-ши-ва-ла о чем-то Фа-ти-му. Та сто-яла пе-ред ней, как про-ви-нив-ша-яся, и что-то от-ве-ча-ла ше-по-том. Но Мах-му-ду это, оче-вид-но, не осо-бен-но пон-ра-ви-лось. Он опять ска-зал ей что-то и, улыб-нув-шись, по-яс-нил нам: - Простите, по-жа-луй-ста, она вый-дет по хо-зяй-ст-ву на ми-нут-ку. Но де-вуш-ка боль-ше так и не вер-ну-лась. По-том мы рас-п-ро-ща-лись и уш-ли. В крас-ной чай-ха-не нам ска-зал уз-бек за-ве-ду-ющий-: - Вы бы-ли уже у не-го? Он всег-да зо-вет к се-бе лю-дей-, ко-то-рые из Мос-к-вы, и рас-спра-ши-ва-ет, рас-спра-ши-ва-ет. Он очень умен. Он быв-ший кур-баш и ко-ман-до-вал бас-ма-ча-ми. Он улы-ба-ет-ся, но он хит-рый-, очень хит-рый. Он ве-дет боль-шую ра-бо-ту по раз-ло-же-нию бас-ма-чес-т-ва. По-то-му что ви-дит, как воз-рож-да-ет-ся наш край... Он поч-ти заб-ро-сил тор-гов-лю и чи-та-ет по скла-дам по-лит-г-ра-мо-ту. Но ему труд-но сра-зу пе-ре-ло-мать се-бя во всем, по-то-му что он уже стар. - О чем ты го-во-ри-ла с его до-черью? -спро-сил я ве-че-ром Ри-ту. - Почти что ни о чем. Я не ус-пе-ла. Я спро-си-ла толь-ко ее, как ей нра-вит-ся боль-ше: в чад-ре или без чад-ры? - А она? - Она от-ве-ти-ла, что в чад-ре, по-то-му что без чад-ры страш-но. По эн-цик-ло-пе-ди-чес-ко-му сло-ва-рю вы-хо-ди-ло, что есть го-род Ас-ха-бад, что зна-чит в пе-ре-во-де на рус-ский язык "Сад люб-ви". Жи-вут там те-кин-цы и тур-к-ме-ны и уп-рав-ля-ет ими ге-не-рал-гу-бер-на-тор. Но сов-рал бес-со-вес-т-но ста-рый-, зат-ре-пан-ный сло-варь! Ни-ка-ко-го та-ко-го Ас-ха-ба-да (Ны-не го-род Аш-ха-бад - сто-ли-ца Тур-к-мен-с-кой ССР ) и нет вов-се, а есть Пол-торацк - в па-мять рас-стре-лян-но-го ко-мис-са-ра. Ни-ка-ко-го ге-не-рал-гу-бер-на-тор-с-т-ва нет, а есть Тур-к-мен-с-кая Со-вет-с-кая Рес-пуб-ли-ка. А что ка-са-ет-ся са-дов, так, прав-да, в Пол-то-рац-ке их мно-го. Но ни в од-ном из них ни-ка-кой люб-ви мы не ви-де-ли, по-то-му что на этот счет за са-да-ми стро-го смот-рят пос-тав-лен-ные ми-ли-ци-оне-ры. В Ас-ха-бад мы при-еха-ли с дву-мя руб-ля-ми де-нег, не-боль-шим неп-ро-дан-ным еще че-мо-да-ном и боль-шим не-ук-ра-денным еще оде-ялом. Ве-щи сда-ли на хра-не-ние, бла-го за эту ус-лу-гу де-нег впе-ред не бе-рут, а са-ми от-п-ра-ви-лись в го-род. Я рас-счи-ты-вал зай-ти в ре-дак-цию, дать па-ру очер-ков, фель-ето-нов или рас-ска-зов, в об-щем, все рав-но что - толь-ко бы зап-ла-ти-ли нес-коль-ко руб-лей (Дей-ст-ви-тель-но, вес-ной 1926 го-да в Аш-ха-ба-де в га-зе-те "Тур-к-мен-с-кая ис-к-ра" Ар-ка-дий Гай-дар на-пе-ча-тал ряд фель-ето-нов и за-ме-ток. В час-т-нос-ти, уда-лось ра-зыс-кать та-кие пуб-ли-ка-ции: "Ре-цеп-ты бо-гат-с-т-ва" (28 ап-ре-ля), "Гли-ня-ные гор-ш-ки" (29 ап-ре-ля), "Пох-валь-ная пре-дус-мот-ри-тель-ность" (9 мая). . Но в ре-дак-ции я нат-к-нулся на за-пер-тую дверь, воз-ле ко-то-рой щел-ка-ющая се-меч-ки сто-ро-жи-ха объ-яс-ни-ла мне, что се-год-ня на-чал-ся му-суль-ман-с-кий праз-д-ник ура-за-бай-рам и ни-ко-го в ре-дак-ции нет и не бу-дет три дня под-ряд. "Здравствуйте! На-чи-на-ет-ся!" -- по-ду-мал я. Приближался ве-чер, а но-че-вать бы-ло нег-де. Мы слу-чай-но нат-к-ну-лись на про-ло-ман-ную ка-мен-ную сте-ну; проб-ра-лись в от-вер-с-тие. За сте-ной - глу-хой сад. В глу-би-не са-да ка-кие-то раз-ва-ли-ны. Мы выб-ра-ли за-ко-улок пог-лу-ше -ком-на-ту без по-ла и с кры-шей-, до по-ло-ви-ны сне-сен-ной прочь. На-тас-ка-ли охап-ку мяг-кой ду-шис-той тра-вы, за-ва-ли-ли вход в на-ше ло-го-во ка-ки-ми-то чу-гун-ны-ми ска-мей-ка-ми, ук-ры-лись пла-ща-ми и лег-ли спать. - Рита! -- спро-сил Ни-ко-лай-, дот-ра-ги-ва-ясь до ее теп-лой ру-ки. -Те-бе не страш-но? - Нет, -- ответила Ри-та, -мне не страш-но, мне хо-ро-шо. - Рита! -- спро-сил я, уку-ты-вая ее креп-че по-лой пла-ща. -Те-бе не хо-лод-но? - Нет, -- ответила Ри-та, -мне не хо-лод-но, мне хо-ро-шо. -И рас-сме-ялась. - Ты че-го? - Так. Те-перь мы сов-сем бес-п-ри-ют-ные и бес-п-ри-зор-ные. Я ни-ког-да еще не но-че-ва-ла в раз-ва-ли-нах. Но я но-че-ва-ла од-наж-ды на кры-ше ва-го-на, по-то-му что в ва-го-не ночью лез-ли ко мне сол-да-ты. - Кто? Крас-ные? -Да. - Неправда. Крас-ные не мог-ли лезть, ты вы-ду-мы-ва-ешь. -- воз-му-тил-ся Ни-ко-лай. - Могли, сколь-ко угод-но, -ска-зал я. -По-верь мне, я был боль-ше те-бя там и знаю луч-ше те-бя. Но он не хо-чет сда-вать-ся и встав-ля-ет на-пос-ле-док: - Если это прав-да, что они лез-ли к без-за-щит-ной жен-щи-не, то это бы-ли, оче-вид-но, от-бор-ные не-го-дяи и быв-шие де-зер-ти-ры, ко-то-рых вов-ре-мя по-за-бы-ли рас-стре-лять. Суждения Ни-ко-лая от-ли-ча-ют-ся кра-соч-нос-тью и ка-те-го-рич-нос-тью, а его сис-те-ма де-лать вы-во-ды всег-да ста-вит ме-ня в ту-пик, и я го-во-рю: - Смотри про-ще. - Гайдар! -шеп-чет мне на ухо воз-му-щен-ная Ри-та.- И ты то-же рань-ше смот-рел про-ще? И я от-ве-чаю: - Да, смот-рел. Но Ри-та при-жи-ма-ет-ся ко мне и го-ря-чо шеп-чет: - Ты врешь, ты неп-ре-мен-но врешь. Я не ве-рю, что-бы ты был та-кой. И кла-дет мне го-ло-ву на свое лю-би-мое мес-то -на пра-вую сто-ро-ну мо-ей гру-ди. Николай ле-жит мол-ча. Ему что-то не спит-ся, и он ок-ли-ка-ет ме-ня. - Ну? - Знаешь, что? По-мо-ему, ты все-та-ки... все-та-ки... очень бес-п-рин-цип-ный че-ло-век! - Может быть. А ты? - Я-то? -Он сме-ет-ся. -У ме-ня есть ос-нов-ные по-ло-же-ния, ко-то-рым я не из-ме-няю ни-ког-да. В этом от-но-ше-нии я - ры-царь. - Например? - Ну, ма-ло ли что... Нап-ри-мер, ты... что бы вок-руг те-бя, да и во-об-ще, ни де-ла-лось сквер-но-го, все-му и всег-да ты на-хо-дишь оп-рав-да-ние. Это не-чес-т-но, по-мо-ему. - Не оп-рав-да-ния, а объ-яс-не-ния, -зак-ры-вая гла-за, поп-рав-ляю я. Минута, дру-гая. За-сы-па-ем. В прос-ве-те сло-ман-ной кры-ши про-би-ва-ет-ся зе-ле-ный луч и па-да-ет на си-ние во-ло-сы Ри-ты. Ри-та улы-ба-ет-ся. Ри-та спит. Ри-те снит-ся сон, ко-то-ро-го я не ви-жу... Проснулись мы ра-но. Сто-яло яр-кое сол-неч-ное ут-ро. От про-мы-той ро-сой тра-вы под-ни-мал-ся теп-лый аро-мат-ный пар. Было ти-хо в заб-ро-шен-ном са-ду. Где-то нев-да-ле-ке жур-ча-ла во-да: в уг-лу са-да на-хо-дил-ся фон-тан-ный бас-сей-н, за-рос-ший мхом. Умывшись из бас-сей-на свет-лой-, хо-лод-ной во-дой-, мы выб-ра-лись че-рез про-лом на об-са-жен-ную де-ревь-ями ули-цу и пош-ли бро-дить по нез-на-ко-мо-му го-ро-ду. Заш-ли на ба-зар, ку-пи-ли чу-рек - круг-лую пыш-ную ле-пеш-ку фун-та на два с по-ло-ви-ной-, ку-пи-ли кол-ба-сы и нап-ра-ви-лись в гряз-ную ба-зар-ную чай-ха-ну, од-ну из тех, в ко-то-рых це-лый чай-ник жид-ко-го зе-ле-но-го на-пит-ка по-да-ют за семь ко-пе-ек. И по-ка ста-рый те-ки-нец во-зил-ся воз-ле ог-ром-но-го пя-ти-ве-дер-но-го са-мо-ва-ра, вы-ти-рая по-лой сво-его ха-ла-та пред-наз-на-чен-ные для нас чаш-ки, Ни-ко-лай дос-тал нож и круп-ны-ми лом-тя-ми на-ре-зал кол-ба-су. Старик та-щил уже нам под-нос с по-су-дой и чай-ни-ком, но, не дой-дя до сто-ла, вне-зап-но ос-та-но-вил-ся, ед-ва не вы-ро-нил по-су-ду и, пе-рек-ри-вив осу-нув-ше-еся ли-цо, зак-ри-чал нам: - Эйэ, ял-даш, нель-зя!... Э-э, нель-зя!...-А сам ука-зы-вал на наш стол. И мы сра-зу же по-ня-ли, что это ап-пе-тит-ные лом-ти кол-ба-сы при-ве-ли поч-тен-но-го стар-ца в столь ярос-т-ное не-го-до-ва-ние. - Эх, мы! -ска-зал я Ни-ко-лаю, пос-пеш-но уп-ря-ты-вая кол-ба-су в кар-ман.-И как это мы не со-об-ра-зи-ли рань-ше? Старик су-нул нам при-бор на стол и ушел, вспо-ми-ная имя Ал-ла-ха и от-п-ле-вы-ва-ясь. Но мы все-та-ки пе-ре-хит-ри-ли его. Мы си-де-ли в пус-том тем-ном уг-лу, и я под сто-лом пе-ре-да-вал Ри-те и Ни-ко-лаю кус-ки. Ре-бя-та за-тал-ки-ва-ли их в се-ре-ди-ну хлеб-но-го мя-ки-ша и по-том, чуть не да-вясь от сме-ха, при-ни-ма-лись есть на-би-тый зап-рет-ной на-чин-кой чу-рек. Пошли за го-род. За го-ро-дом - хол-мы, на хол-мах - на-род. Праз-д-ник, гу-лянье... Узбеки Са-мар-кан-да по боль-шей час-ти низ-ко-рос-лы и пол-ны. Оде-ты они в за-са-лен-ные ват-ные ха-ла-ты с ру-ка-ва-ми, на це-лую чет-верть спус-ка-ющи-ми-ся ни-же паль-цев. На го-ло-вах тюр-ба-ны, на но-гах туф-ли. Здесь же тур-к-ме-ны но-сят ха-ла-ты тон-кие, крас-ные, ту-го пе-ре-тя-ну-тые узень-ки-ми по-яса-ми; на го-ло-вах ог-ром-ные чер-ные па-па-хи, гус-то сви-са-ющие куд-ря-вой овечь-ей шер-с-тью. Я взял од-ну из та-ких па-пах и ужас-нул-ся. По-мо-ему, она ве-си-ла ни-как не мень-ше трех-че-ты-рех фун-тов. Видели и здеш-них жен-щин. Опять-та-ки ни-че-го по-хо-же-го на Уз-бе-кис-тан. Ли-ца мон-голь-с-ко-го ти-па - от-к-ры-тые, на го-ло-ве слов-но круг-лая ка-ми-лав-ка, на ка-ми-лав-ку на-тя-нут ру-кав яр-ко-го цвет-но-го ха-ла-та; дру-гой ру-кав без тол-ку мо-та-ет-ся по спи-не. На ру-ках мед-ные брас-ле-ты, дли-ной от кис-ти до лок-тя; гру-ди в мед-ных блес-тя-щих по-лу-ша-ри-ях, как у ми-фи-чес-ких ама-зо-нок; по лбу тя-нут-ся зо-ло-тые мо-не-ты, спус-ка-ющи-еся по обе-им сто-ро-нам ли-ца; на но-гах де-ре-вян-ная обувь, раз-ри-со-ван-ная ме-тал-ли-чес-ки-ми гвоз-дя-ми; вы-со-кие, вы-ше мос-ков-с-ких, каб-лу-ки. Про-хо-ди-ли ми-мо ар-мян-ки в на-кид-ках и пер-си-ян-ки в чер-ных шел-ко-вых пок-ры-ва-лах, по-хо-жие на стро-гих ка-то-ли-чес-ких мо-на-хинь. Мы заб-ра-лись на хол-мы. Вни-зу бы-ла до-ли-на, а нев-да-ле-ке на-чи-на-лась цепь гор. На го-рах бы-ли вид-ны бе-лые пят-на не-рас-та-яв-ше-го сне-га. Там за вер-ши-на-ми, в нес-коль-ких ки-ло-мет-рах от-сю-да, чу-жая сто-ро-на, чу-жой край - Пер-сия! Спустились в су-хую пес-ча-ную ло-щи-ну. Бы-ло ин-те-рес-но ид-ти по из-ви-ва-юще-му-ся и за-ви-ва-юще-му-ся рус-лу вы-сох-ше-го ручья, ибо из-за от-вес-ных кру-чин об-рывов ни-че-го, кро-ме па-ля-ще-го сол-н-ца, -будь оно прок-ля-то! -не бы-ло вид-но и нель-зя бы-ло оп-ре-де-лить, ку-да вый-дешь. - Смотри! -- крик-ну-ла Ри-та, от-с-ка-ки-вая. -- Смот-ри, змея! Мы ос-та-но-ви-лись. По-пе-рек до-ро-ги, из-ви-ва-ясь чер-ной лентой, пол-з-ла по-лу-то-ра-ар-шин-ная га-дю-ка. Ни-ко-лай под-нял боль-шой ка-мень и швыр-нул в нее, но про-мах-нул-ся, и змея, зас-вер-кав сталь-ной че-шу-ей-, шмыг-ну-ла впе-ред. Но Ни-ко-лай и Ри-та приш-ли в не-опи-су-емый азарт: на бе-ре-гу, под-ни-мая кам-ни, они нес-лись за ус-коль-за-ющей зме-ей до тех пор, по-ка в го-ло-ву ей не по-пал тя-же-лый бу-лыж-ник; она ос-та-но-ви-лась, за-кор-чи-лась и за-ши-пе-ла. Дол-го еще они швы-ря-ли в нее кам-ни, и, толь-ко ког-да она сов-сем пе-рес-та-ла ше-ве-лить-ся, по-дош-ли поб-ли-же. - Я возь-му ее в ру-ки, -- ска-за-ла Ри-та. - Гадость вся-кую! -воз-му-тил-ся Ни-ко-лай. - Ничего не га-дость. Смот-ри, мы, ка-жет-ся, всю ее раз-би-ли ог-ром-ны-ми кир-пи-чи-на-ми, а на ней ни од-ной кро-вин-ки, ни ца-ра-пи-ны! Она вся -как из ста-ли.-Ри-та пот-ро-га-ла змею трос-точ-кой-, по-том хо-те-ла при-кос-нуть-ся паль-цем, но не ре-ши-лась. - Смотри-ка, а ведь она еще жи-ва! - Не мо-жет быть! -воз-ра-зил Ни-ко-лай. -Я на-пос-ле-док бро-сил ей на баш-ку де-ся-ти-фун-то-вую глы-бу. Но змея бы-ла жи-ва. Мы се-ли на ус-туп и за-ку-ри-ли. Змея по-ше-ве-ли-лась, по-том мед-лен-но, точ-но про-сы-па-ясь от глу-бо-ко-го сна, изог-ну-лась и ти-хонь-ко, как боль-ной-, ша-та-ющий-ся от сла-бос-ти, по-пол-з-ла даль-ше. Николай и Ри-та пос-мот-ре-ли друг на дру-га, но ни од-но-го кам-ня, ни од-но-го кус-ка гли-ны вдо-гон-ку ей не бро-си-ли. Тог-да я встал и од-ним рыв-ком ос-т-ро-го охот-ничь-его но-жа от-сек га-дю-ке го-ло-ву. Крик не-го-до-ва-ния и бе-шен-с-т-ва сор-вал-ся с уст Ри-ты. - Как ты смел! -- крик-ну-ла она мне. -- Кто те-бе поз-во-лил?... - Мы здесь бу-дем от-ды-хать на лу-жай-ке, и я не хо-чу, что-бы ря-дом с на-ми пол-за-ла змея, обоз-лен-ная тем, что ее не до-би-ли до смер-ти. И по-том... че-го это вы с Ни-ко-ла-ем не ки-пя-ти-лись, ког-да са-ми три ми-ну-ты на-зад до-би-ва-ли ее кам-ня-ми? - Да, но она вы-жи-ла все-та-ки! Она страш-но цеп-ля-лась за жизнь, и мож-но бы-ло бы ос-та-вить, -- чуть-чуть сму-щен-но зас-ту-пил-ся за Ри-ту Ни-ко-лай. -- Ты зна-ешь, су-щес-т-во-вал обы-чай-, что прес-туп-ни-ку, сор-вав-ше-му-ся с пет-ли, да-ро-ва-ли жизнь. - Глупый обы-чай-, -отве-тил я. -Или не на-до на-чи-нать, или, ес-ли уж есть за что, то пусть он сор-вет-ся де-сять раз, а на один-над-ца-тый все-та-ки дол-жен быть по-ве-шен. При чем здесь слу-чай и при чем здесь ро-ман-ти-ка? Спали опять там же. Ночью раз-бу-дил вне-зап-ный шум. Где-то близ-ко раз-го-ва-ри-ва-ли. И мы ре-ши-ли, что это ка-кие-ни-будь без-дом-ные бро-дя-ги ищут ноч-ле-га. - Пусть идут. И им мес-та хва-тит, -ска-зал я. -А кро-ме то-го, вход в на-шу бер-ло-гу за-ва-лен, и вряд ли они в тем-но-те по-ле-зут сю-да. Мы уже ста-ли бы-ло зад-ре-мы-вать сно-ва, но вдруг в тем-но-те раз-ва-лин мель-к-нул свет элек-т-ри-чес-ко-го фо-на-ря. - Это не без-дом-ные, это ми-ли-цей-ский об-ход, -шеп-нул я. -Да-вай-те мол-чать, мо-жет быть, они не за-ме-тят. - Нет ни-ко-го, -гром-ко ска-зал кто-то. -А там не-че-го и смот-реть, там все за-ва-ле-но са-до-вы-ми ска-мей-ка-ми. - Давай, по-ле-зай все-та-ки. Кто- то по-лез, но пло-хо на-ва-лен-ные скамьи с гро-хо-том по-ле-те-ли вниз. Пос-лы-ша-лись гром-кие ру-га-тель-с-т-ва. По-том сно-ва вспых-нул ого-нек фо-на-ри-ка, и, прор-вав-шись в об-ра-зо-вав-ший-ся про-ход, узень-кий жел-тый луч на-щу-пал нас. - Ага, -послышался тор-жес-т-ву-юще-зло-рад-ный го-лос. -Трое да-же и од-на ба-ба. Дем-чен-ко, сю-да! В тем-но-те щел-к-нул по-вер-ты-ва-емый ба-ра-бан на-га-на. Я чув-с-т-во-вал, что ру-ка Ри-ты чуть-чуть дро-жит и что Коль-ка со-би-ра-ет-ся от-к-рыть бе-ше-ную сло-вес-ную ата-ку. - Спокойней и ни сло-ва. Вы все ис-пор-ти-те. Раз-го-ва-ри-ваю толь-ко я. - Давай, да-вай-, не ка-ни-тель-ся. Вы-хо-ди! -пос-лы-ша-лось ка-те-го-ри-чес-кое при-ка-за-ние. -А ес-ли кто бе-жать, враз пу-лю. Нам пос-ве-ти-ли. Мы выб-ра-лись и, на-щу-пы-ва-емые све-том фо-на-ри-ка, ос-та-но-ви-лись, не ви-дя ни-ко-го. - Вы что здесь де-ла-ли? - спро-сил стар-ший об-хо-да. - Спали, -спокойно от-ве-тил я. -Ку-да те-перь нуж-но ид-ти? - Что это за мес-то наш-ли для спанья? Марш в от-де-ле-ние! (В од-ном из пи-сем, от-п-рав-лен-ном А Гай-да-ром из Аш-ха-ба-да в Пермь вес-ной 1926 го-да, рас-ска-зы-ва-лось и о та-ком про-ис-шес-т-вии: "Нас при-ня-ли за шпи-онов и ве-ли под кон-во-ем в ми-ли-цию" ) . Я улыб-нул-ся. Я умыш-лен-но не всту-пал в пре-ре-ка-ния, ибо знал, что че-рез двад-цать - трид-цать ми-нут нас от-пус-тят. Стар-ший об-хо-да был чуть-чуть сму-щен тем, что мы бы-ли спо-кой-ны, и да-же нас-меш-ли-во пос-мат-ри-ва-ли на не-го. Он сра-зу сба-вил тон и ска-зал уже веж-ли-вей-: - Идите за на-ми, сей-час раз-бе-рем-ся. Но тут слу-чи-лось то, че-го я боль-ше все-го опа-сал-ся. Один из аген-тов на-вел на ли-цо Ри-ты свет и ска-зал сво-ему то-ва-ри-щу, ус-ме-ха-ясь: - Проститутка, да еще ка-кая... Фью! - И преж-де, чем я ус-пел что-ли-бо пред-п-ри-нять, Ни-ко-лай-, сор-вав-шись с мес-та, со все-го раз-ма-ха уда-рил по ли-цу го-во-рив-ше-го. Фо-нарь упал к но-гам и по-тух. Я бро-сил-ся к Ри-те. Ни-ко-лаю креп-ко скру-ти-ли ру-ки. Я плю-нул с до-са-ды и мол-ча поз-во-лил зак-ру-тить се-бе. Ри-те ру-ки не свя-зы-ва-ли. И под кон-во-ем че-ты-рех нас-то-ро-жен-ных че-ло-век, опус-тив-ших на-га-ны к зем-ле, мы тро-ну-лись по тем-ным ули-цам. - Сволочи, ме-ня кто-то в дра-ке по гу-бам са-да-нул, и идет кровь,- спле-вы-вая, ска-зал Ни-ко-лай. - Ей-богу, ма-ло те-бе, -про-бор-мо-тал я от-к-ро-вен-но.- И на кой черт это твое не-нуж-ное ры-цар-с-кое зас-туп-ни-чес-т-во? Кто те-бя про-сил о нем? - Сумасшедший ты ка-кой--то! -про-шеп-та-ла ему Ри-та. -Ну, что от ме-ня уба-ви-лось, ког-да они наз-ва-ли ме-ня?... Чу-дак, пра-во! И она дос-та-ла пла-ток и ос-то-рож-но вы-тер-ла его за-пек-ши-еся гу-бы. В от-де-ле-нии ми-ли-ции мы про-бы-ли до ут-ра. Ут-ром нас доп-ра-ши-вал стар-ший ми-ли-ци-онер. Пот-ре-бо-вал предъ-явить до-ку-мен-ты и был весь-ма оза-да-чен, ког-да про-чи-тал в мо-их, что "предъ-яви-тель се-го есть дей-ст-ви-тель-но соб-с-т-вен-ный кор-рес-пон-дент га-зе-ты "Звез-да", спе-ци-аль-ный кор-рес-пон-дент га-зе-ты "Смыч-ка" и т. д. (Ре-дак-ции ураль-с-ких га-зет: в пер-м-с-кой "Звез-де" Гай-дар тог-да ра-бо-тал, а в усоль-с-кой "Смыч-ке" иног-да сот-руд-ни-чал. ) Он по-че-сал го-ло-ву и ска-зал, не-до-уме-вая: - Так вы, зна-чит, вро-де как раб-кор. Ска-жи-те, по-жа-луй-ста, как же это вам не стыд-но по та-ким мес-там но-че-вать? - Видите ли, то-ва-рищ, -объяс-нил ему я, -на-ше та-кое де-ло. И но-че-ва-ли мы там по-то-му, что это нуж-но бы-ло для впе-чат-ле-ний. В гос-ти-ни-це что? В гос-ти-ни-це все од-но и то же. А тут мож-но нат-к-нуть-ся на что-ни-будь ин-те-рес-ное. Он не-до-вер-чи-во пос-мот-рел на ме-ня, по-том по-ка-чал го-ло-вой-: - Это, зна-чит, что-бы опи-сы-вать все, на-до по чу-жим са-дам но-че-вать? Да че-го же там ин-те-рес-но-го-то? - Как че-го? Ма-ло ли че-го! Ну, вот, нап-ри-мер, вче-раш-ний об-ход. Ведь это же те-ма для це-ло-го рас-ска-за! - Гм, -откашлялся он. И, нах-му-рив бро-ви, об-мак-нул пе-ро в чер-ниль-ни-цу. -И это вы всег-да та-ким об-ра-зом эту са-мую те-му ище-те? - Всегда! -с азар-том от-ве-тил я. -Мы спим на вок-за-лах, бы-ва-ем в гряз-ных чай-ха-нах, ез-дим в трю-ме па-ро-хо-дов и ша-та-ем-ся по раз-ным глу-хим за-ко-ул-кам. Он пос-мот-рел еще раз на ме-ня и, по-ви-ди-мо-му, убеж-ден-ный го-ряч-нос-тью мо-их до-во-дов, ска-зал с со-жа-ле-ни-ем: - Так то ж со-бачья эта у вас служ-ба! А я ду-маю, как возь-му га-зе-ты, и от-ку-да это они все опи-сы-ва-ют? - Но тут он хит-ро со-щу-рил гла-за и, мот-нув го-ло-вою на Ни-ко-лая, си-дя-ще-го с Ри-той по-одаль, спро-сил ме-ня: - А это он что, то-же для те-мы ми-ли-ци-оне-ра вче-ра... съез-дил? Я объ-яс-нил тог-да, как бы-ло де-ло, при-чем, сни-зив го-лос, сов-рал, что этот че-ло-век - извес-т-ный по-эт, то есть пи-шет сти-хи, и что он уж от ро-ду та-кой - чуть тро-ну-тый. Что его аб-со-лют-но нель-зя раз-д-ра-жать, ибо тог-да он бу-дет бро-сать-ся на лю-дей до тех пор, по-ка его не уве-зут в пси-хи-ат-ри-чес-кую ле-чеб-ни-цу. Милиционер мол-ча выс-лу-шал, по-том опять по-че-сал ру-кой за-ты-лок и ска-зал ав-то-ри-тет-но:

Да, ко-неч-но, уж ес-ли по-эт... Это все та-кой на-род.- И он мах-нул ру-кой.-

Ото я чи-тал в га-зе-те - один по-ве-сил-ся в Мос-к-ве не-дав-но. - Конечно, по-ве-сил-ся, -под-т-вер-дил я. -Да что там один, они дю-жи-на-ми ско-ро ве-шать-ся бу-дут, по-то-му что на-род все не-урав-но-ве-шен-ный-, раз-ве толь-ко один Ма-яков-с-кий-... Вы про Ма-яков-с-ко-го слы-ха-ли, то-ва-рищ? - Про ка-ко-го? - Про Ма-яков-с-ко-го, го-во-рю. - Нет, -сказал он, по-ду-мав. -Как буд-то зна-ко-мая фа-ми-лия, а точ-но ска-зать не мо-гу. Мне пон-ра-вил-ся этот спо-кой-ный-, флег-ма-тич-ный ми-ли-ци-онер. Нас ско-ро от-пус-ти-ли, но на Ни-ко-лая сос-та-ви-ли все-та-ки про-то-кол и взя-ли с не-го обя-за-тель-с-т-во уп-ла-тить 25 руб-лей штра-фа по при-ез-де на мес-то пос-то-ян-но-го жи-тель-с-т-ва. Жили мы в этом го-ро-де, как пти-цы не-бес-ные. Днем до оду-ри бро-ди-ли, ва-ля-лись на сол-н-це, по кру-тым хол-мам воз-ле го-ро-да. Иног-да днем я или Ни-ко-лай ухо-ди-ли в ре-дак-цию, пи-са-ли очер-ки, фель-ето-ны, бра-ли трех-руб-ле-вые аван-сы в счет го-но-ра-ра, а го-но-рар са-мый мы ос-тав-ля-ли для по-куп-ки би-ле-тов на даль-ней-ший путь. Ночевать мы ухит-ря-лись так: стан-ция там ма-лень-кая, не уз-ло-вая. Пос-лед-ний по-езд ухо-дит в де-сять ве-че-ра, пос-ле че-го со стан-ции вы-ме-та-ют всю пуб-ли-ку, а по-том впус-ка-ют че-ло-век двад-цать - трид-цать, тех, кто в це-лях эко-но-мии до-ехал сю-да бес-п-лац-кар-т-ным то-ва-ро-пас-са-жир-с-ким по-ез-дом, что-бы уже здесь сесть на про-хо-дя-щий даль-ше плац-кар-т-ный. Тогда я от-п-рав-лял-ся к аген-ту, по-ка-зы-вал кор-рес-пон-ден-т-с-кое удос-то-ве-ре-ние и го-во-рил, что в го-ро-де сво-бод-ных но-ме-ров нет, а ехать нам даль-ше толь-ко зав-т-ра. Агент да-вал за-пис-ку на од-ну ночь. Аген-ты де-жу-ри-ли пос-мен-но. Их бы-ло семь че-ло-век, и семь раз, семь но-чей я по-лу-чал раз-ре-ше-ние; но на вось-мой раз я уви-дел де-жу-рив-ше-го в пер-вую ночь... В ма-лень-ком по-лу-тем-ном вок-заль-ном по-ме-ще-нии мы и встре-ти-лись тог-да с че-ло-ве-ком, ко-то-ро-го проз-ва-ли "тре-тий год". Дело бы-ло так. Мы ле-жа-ли на ка-мен-ном по-лу воз-ле сто-ла и со-би-ра-лись за-сы-пать, ког-да вдруг чей--то ог-ром-ный дырявый баш-мак очу-тил-ся на кон-чи-ке ска-мей-ки над мо-ей го-ло-вой и на-до мной мель-к-ну-ло чер-ное, за-рос-шее лох-ма-той ще-ти-ной ли-цо че-ло-ве-ка, бес-це-ре-мон-но заб-рав-ше-го-ся спать на стол. - Эй, эй, дя-дя, по-шел со сто-ла! -зак-ри-чал сон-ный крас-но-ар-ме-ец же-лез-но-до-рож-ной ох-ра-ны. -И от-ку-да ты взял-ся здесь? Но вви-ду то-го, что че-ло-век не об-ра-щал ни-ка-ко-го вни-ма-ния на ок-рик, крас-но-ар-ме-ец по-до-шел к нам и, не имея воз-мож-нос-ти доб-рать-ся до сто-ла, снял вин-тов-ку и ле-гонь-ко по-тол-кал прик-ла-дом раз-ва-лив-ше-го-ся нез-на-ком-ца. Тот при-под-нял го-ло-ву и ска-зал не-го-ду-юще: - Прошу не пре-ры-вать от-дых ус-тав-ше-го че-ло-ве-ка. - Дай-ка до-ку-мен-ты! Человек по-рыл-ся, вы-нул за-са-лен-ную бу-ма-гу и по-дал. - Какого го-да рож-де-ния? -удив-лен-но про-тя-нул крас-но-ар-ме-ец, про-чи-тав бу-ма-гу. - 1903-го,- от-ве-тил тот.- Там, ка-жет-ся, на-пи-са-но, то-ва-рищ. - Третьего го-да! Ну и ну! -по-ка-чал го-ло-вой ох-ран-ник. -Да те-бе, ми-лый-, мень-ше трех де-сят-ков ни-как дать нель-зя! Ну и дя-дя! -И, воз-в-ра-щая до-ку-мен-ты, он спро-сил уже с лю-бо-пыт-с-т-вом. -Да ты хоть ка-кой гу-бер-нии бу-дешь? - Прошу не за-да-вать мне воп-ро-сов, не от-но-ся-щих-ся к ис-пол-не-нию ва-ми пря-мых ва-ших обя-зан-нос-тей-! -гор-до от-ве-тил тот и, спо-кой-но по-вер-нув-шись, улег-ся спать. С то-го ра-за мы встре-ча-лись здесь с ним каж-дый ве-чер. Мы поз-на-ко-ми-лись. - Некопаров, -отрекомендовался он нам. -Артист во-об-ще, но в дан-ную ми-ну-ту вслед-с-т-вие люд-с-кой ма-ло-по-рядоч-нос-ти при-нуж-ден был си-лою об-с-то-ятельств пос-ту-пить на през-рен-ную служ-бу в ка-чес-т-ве сче-то-во-да при же-лез-но-до-рож-ном уп-рав-ле-нии. Он был в рва-ных ог-ром-ных бо-тин-ках, в зат-ре-пан-ных до-нель-зя брю-ках, пре-да-тель-с-ки рас-пол-за-ющих-ся на ко-лен-ках, в ста-рой-, за-мас-лен-ной пи-жа-ме, а на его ог-ром-ной вскло-чен-ной го-ло-ве ли-хо си-де-ла чуть дер-жав-ша-яся на за-тыл-ке па-на-ма. Костюм его был за-ме-ча-те-лен еще тем, что не имел ни од-ной пу-го-ви-цы да-же там, где им боль-ше все-го быть по-ла-га-ет-ся, и все у не-го дер-жа-лось на це-лой сис-те-ме об-рывков бе-чев-ки и мо-ча-лы и на бу-лав-ках. Го-во-рил он гус-тым мо-дулирующим го-ло-сом, ав-то-ри-тет-но, спо-кой-но и чуть-чуть ви-ти-ева-то. В шесть ча-сов ут-ра яв-ля-лись но-силь-щи-ки с мет-ла-ми, кри-ча-ли, бес-це-ре-мон-но дер-га-ли за но-ги осо-бен-но креп-ко ра-зос-пав-ших-ся. В клу-бах под-ня-той с по-ла пы-ли раз-да-вал-ся тог-да ка-шель и зев-ки вып-ро-ва-жи-ва-емых на ули-цу лю-дей. Мы выш-ли на крыль-цо вок-за-ла. Ид-ти бы-ло ра-но - ни од-на хар-чев-ня еще не бы-ла от-к-ры-та. Сол-н-це еще толь-ко-толь-ко на-чи-на-ло под-ни-мать-ся над зе-ле-ны-ми шап-ка-ми то-по-лей-, и бы-ло прох-лад-но. - Холодно, -вздрагивая, про-го-во-рил наш но-вый зна-ко-мый. -Кос-тюм у ме-ня с де-фек-та-ми и пло-хо гре-ет. Иг-ра судь-бы. Был в ре-во-лю-цию уп-род-ко-мис-са-ром, по-том пос-ле нэ-па - аген-том по наб-лю-де-нию за сбо-ром оре-хов воз-ле Афон-с-ко-го мо-нас-ты-ря, был на-ко-нец пос-лед-нее вре-мя ар-тис-том, и сей-час ар-тист в ду-ше. И пред-с-тавь-те, иг-рал Нес-частлив-це-ва в труп-пе Са-ро-ко-мы-ше-ва! Сколь-ко го-ро-дов объ-ез-ди-ли, и всю-ду успех! По-па-ли в Ба-ку. Но это-го про-хо-дим-ца Са-ро-ко-мы-ше-ва по-са-ди-ли за что-то, и труп-па рас-па-лась. Встре-тил-ся я тог-да с од-ним по-ря-доч-ным че-ло-ве-ком. Раз-го-во-ри-лись. Так, я го-во-рю ему, и так. "Ба-тень-ка! -го-во-рит он мне.- Да вы ведь и есть тот са-мый че-ло-век, ко-то-ро-го я, мо-жет, три го-да ищу. По-едем-те в Таш-кент! Там у ме-ня труп-па поч-ти го-то-вая. Ждут не дож-дут-ся. Ви-ди-те, те-лег-рам-му за те-лег-рам-мой шлют!" По-ка-зал две. Там, дей-ст-ви-тель-но, ко-рот-ко и яс-но: "При-ез-жай. Ждать боль-ше нель-зя". Ну, на-ту-раль-но, ку-пи-ли мы с ним би-ле-ты, пе-ре-еха-ли Кас-пий-, до-еха-ли до-сю-да, он и го-во-рит: "На-до ос-та-нов-ку дня на три сде-лать. Тут ак-т-ри-са од-на жи-вет, мы с со-бой ее прих-ва-тим". Ну, ос-та-но-ви-лись. Жи-вем день в гос-ти-ни-це, жи-вем дру-гой. Что же ты, го-во-рю я ему, ме-ня с ак-т-ри-сой ни-как не поз-на-ко-мишь? "Нель-зя, -отве-ча-ет он мне, -по-тер-пи нем-но-го. Она жен-щи-на гор-дая и не лю-бит, чтоб к ней без де-ла шля-лись". А я про се-бя ду-маю: врешь ты, что гор-дая, а ве-ро-ят-но, ты с ней шаш-ни-маш-ни за-вел и по-то-му, при мо-ей вид-ной на-руж-нос-ти, поз-на-ко-мить ме-ня с ней бо-ишь-ся. И толь-ко это про-сы-па-юсь я на тре-тий день и смот-рю: бог ты мой! А где же мои брю-ки, а так-же и все про-чие при-над-леж-нос-ти ту-але-та? - Так и ис-чез? -за-ды-ха-ясь от сме-ха, спро-си-ла Ри-та. - Так и ис-чез! - Заявляли? - Нет. То есть, я хо-тел, но пред-по-чел во из-бе-жа-ние вся-ких ос-лож-не-ний-, умол-чать. - Каких же ос-лож-не-ний-? - спро-сил я. Но он про-пус-тил ми-мо ушей этот воп-рос и про-дол-жал: - Стучу я тог-да в стен-ку. При-хо-дит ко мне ка-кая-то мор-да, а я го-во-рю: по-зо-ви-те мне хо-зя-ина гос-ти-ни-цы. Так и так,- го-во-рю я хо-зя-ину,- вый-ти мне не в чем по при-чи-не со-вер-шив-ше-го-ся хи-ще-ния, будь-те нас-толь-ко че-ло-ве-ко-лю-би-вы, вой-ди-те в по-ло-же-ние! "А мне-то ка-кое де-ло до ва-ше-го по-ло-же-ния? -отве-ча-ет он. -Вы луч-ше ска-жи-те, кто мне за но-мер те-перь пла-тить бу-дет, да, кро-ме то-го, за са-мо-вар, да со-рок ко-пе-ек за про-пис-ку?" - Яс-но, го-во-рю я, что ник-то! А, кро-ме то-го, не най-дет-ся ли у вас ка-ких-ни-будь по-но-шен-ных брюк? -Он и слу-шать ни-че-го не хо-тел, но тог-да я, бу-ду-чи до-ве-ден со-бы-ти-ями до от-ча-яния, за-явил ему: хо-ро-шо, в та-ком слу-чае я без оных, в на-ту-раль-ном ви-де, вый-ду сей-час в ва-шу сто-ло-вую, вслед-с-т-вии че-го по-лу-чит-ся ко-лос-саль-ный скан-дал, так как я ви-дел че-рез дверь, что ту-да сей-час прош-ла при-ез-жая да-ма с доч-кою, из три-над-ца-то-го но-ме-ра, а кро-ме то-го, там за бу-фе-том си-дит ва-ша прес-та-ре-лая тет-ка - жен-щи-на поч-тен-ная и по-ло-жи-тель-ная. Тогда он раз-ра-зил-ся ру-га-тель-с-т-ва-ми, ушел и, вер-нув-шись, при-нес мне это от-репье. Я ужас-нул-ся, но вы-бо-ра не бы-ло. - Что же вы те-перь ду-ма-ете де-лать? - Костюм... Преж-де все-го, как толь-ко пер-вая по-луч-ка, так сра-зу же кос-тюм. А ина-че в та-ком ви-де со мной раз-го-ва-ри-вать ник-то не хо-чет. А по-том же-нюсь. - Что-о? - Женюсь, го-во-рю. В этом го-ро-де вдов очень мно-го. Спе-ци-аль-но сю-да за этим ез-дят. Все быв-шие офи-цер-с-кие же-ны, а мужья у них в эмиг-ра-ции. Тут в два сче-та мож-но. Ме-ня на-ша курь-ер-ша обе-ща-ла поз-на-ко-мить с од-ной. До-мик, го-во-рит, у нее свой, па-ли-сад-ник с цве-та-ми и пи-ани-но. Кос-тюм толь-ко на-до. Ведь не явишь-ся же сва-тать-ся в та-ком ви-де? -И он огор-чен-но по-жал пле-ча-ми. - Чаю бы не-дур-но ста-кан, -ска-за-ла Ри-та, вста-вая. -Бу-фет в треть-ем клас-се от-к-рыл-ся уже. Мы под-ня-лись и поз-ва-ли его с со-бой. - С удо-воль-с-т-ви-ем бы, -отве-тил он, га-лан-т-но рас-к-ла-ни-ва-ясь. -Одна-ко пре-дуп-реж-даю: вре-мен-но нищ, как цер-ков-ная кры-са, и не имею ни сан-ти-ма, но, ес-ли поз-во-ли-те... С Ри-той он был веж-лив до край-нос-ти, дер-жал се-бя с дос-то-ин-с-т-вом, как нас-то-ящий джен-т-ль-мен, хо-тя пра-вой ру-кой то и де-ло не-за-мет-но под-дер-ги-вал шта-ны. Впоследствии, ког-да нас без-на-деж-но вы-пер-ли с вок-за-ла, он ока-зал нам не-оце-ни-мую ус-лу-гу: на за-пас-ных пу-тях он ра-зыс-кал где-то ста-рый то-вар-ный ва-гон, в ко-то-ром но-че-ва-ли обык-но-вен-но де-жур-ные смаз-чи-ки, под-вы-пив-шие стре-лоч-ни-ки и слу-чай-но при-ехав-шие же-лез-но-до-рож-ные ра-бо-чие. Он ус-т-ро-ил-ся сна-ча-ла там сам, по-том пох-ло-по-тал и за нас пе-ред та-мош-ни-ми оби-та-те-ля-ми, и мы то-же въеха-ли ту-да. Однажды ве-че-ром все за-мыз-ган-ные оби-та-те-ли ды-ря-во-го ва-го-на друж-ны-ми хлоп-ка-ми и по-ощ-ри-тель-ны-ми кри-ка-ми при-вет-с-т-во-ва-ли воз-в-ра-ще-ние Не-ко-па-ро-ва. Он был одет в но-вень-кие брю-ки в по-лос-ку, в ру-ба-ху "апаш", на но-гах его бы-ли жел-тые бо-тин-ки "джим-ми" с уз-ки-ми, длин-ны-ми нос-ка-ми. Вся ще-ти-на бы-ла сня-та, во-ло-сы за-че-са-ны на-зад, и вид у не-го был гор-дый и са-мо-до-воль-ный. - Кончено! -авто-ри-тет-но из-рек он. -Боль-ше вла-чить жал-кое су-щес-т-во-ва-ние не на-ме-рен. От-ны-не на-чи-на-ет-ся эра но-вой жиз-ни. Ну-с, как вы ме-ня на-хо-ди-те? - И он по-до-шел к нам. - Вы ве-ли-ко-леп-ны! - ска-зал ему я.- Ваш ус-пех у вдо-вы га-ран-ти-ро-ван, и вы сме-ло мо-же-те на-чи-нать ата-ку. Некопаров вы-нул пач-ку па-пи-рос "Ява, 1-й сорт, б" и пред-ло-жил за-ку-рить; по-том он из-в-лек из кар-ма-на апель-син и пре-под-нес его Ри-те. Оче-вид-но, он был до-во-лен тем, что в свою оче-редь мо-жет сде-лать при-ят-ное нам. Весь ве-чер он ус-лаж-дал слух оби-та-те-лей ва-го-на ари-ями из "Силь-вы". У не-го был не силь-ный-, но при-ят-ный ба-ри-тон. Подвыпивший де-пов-с-кий сле-сарь, про-жи-ва-ющий здесь по той при-чи-не, что его уже тре-тий день за про-пи-тую по-луч-ку не пус-ка-ла до-мой же-на, рас-чув-с-т-во-вал-ся сов-сем, дос-тал из кар-ма-на пол-бу-тыл-ки и на гла-зах у всех еди-но-лич-но вы-пил пря-мо из гор-лыш-ка "за здо-ровье и счас-тье ува-жа-емо-го то-ва-ри-ща - артис-та Не-ко-па-ро-ва". А Не-ко-па-ров про-из-нес от-вет-ную речь, в ко-то-рой бла-го-да-рил всех при-сут-с-т-ву-ющих за ока-зан-ный ему ра-дос-т-ный прием. По-том кто-то внес дель-ное пред-ло-же-ние, что не-дур-но бы-ло бы для та-ко-го ра-дос-т-но-го со-бы-тия вы-пить вскладчи-ну. Пред-ло-же-ние бы-ло при-ня-то. И Не-ко-па-ров, как ви-нов-ник тор-жес-т-ва, вы-ло-жил два цел-ко-вых, а ос-таль-ные - кто пол-тин-ник, кто двуг-ри-вен-ный. В об-щем, наб-ра-ли. Пос-ла-ли Петь-ку-бес-п-ри-зор-но-го за чет-вер-тью вод-ки, за сит-ным и за студ-нем. Не за тем студ-нем, ко-то-рый вок-заль-ные тор-гов-ки гряз-ны-ми ла-па-ми про-да-ют по гри-вен-ни-ку за фунт, а за тем, ко-то-рый в ко-опе-ра-тив-ном ки-ос-ке от-ве-ши-ва-ют в бу-ма-гу по трид-ца-ти ко-пе-ек за ки-ло. И та-кая это бы-ла ве-се-лая ночь! Уж не сто-ит и го-во-рить, что Не-ко-па-ров в един-с-т-вен-ном чис-ле изоб-ра-зил весь пер-вый акт пьесы Ос-т-ров-с-ко-го "Лес"! Или что чу-ма-зый Петь-ка-бес-п-ри-зор-ный-, нас-ту-ки-вая об-г-ло-дан-ны-ми кос-тя-ми, как кас-тань-ета-ми, пел рос-тов-с-кое "Яблоч-ко"! Взя-лась под ко-нец от-ку-да-то гар-мо-ния. И Не-ко-па-ров, по-ша-ты-ва-ясь, встал и ска-зал: - Прошу вни-ма-ния, ува-жа-емые граж-да-не! По счас-т-ли-во-му сов-па-де-нию об-с-то-ятельств в на-шем тем-ном и неп-риг-ляд-ном убе-жи-ще, пос-ре-ди гру-бых и ма-ло-куль-тур-ных, но вмес-те с тем и очень ми-лых лю-дей-... - Посреди рак-лов, -поп-ра-вил кто-то. - Вот имен-но, пос-ре-ди лю-дей-, во-лею судь-бы опус-тив-ших-ся до гряз-но-го по-ла про-пах-ше-го неф-тью ва-го-на, ока-за-лась жен-щи-на из дру-го-го, не-из-вес-т-но-го ми-ра, ми-ра ис-кус-ств и кра-со-ты! И я бе-ру на се-бя сме-лость от име-ни всех здесь соб-рав-ших-ся про-сить ее при-нять учас-тие в на-шем скром-ном праз-д-ни-ке. Он по-до-шел к Ри-те и, веж-ли-во пок-ло-нив-шись, по-дал ей ру-ку. Гар-мо-нист ду-нул "тан-го". И Не-ко-па-ров, гор-дясь сво-ей да-мой-, выс-ту-пил в се-ре-ди-ну мол-ча рас-сту-пив-ше-го-ся кру-га. Было по-лу-тем-но в за-коп-чен-ном, тус-к-лом ва-го-не. В уг-лу ярос-т-но тре-ща-ло пла-мя в рас-ка-лен-ной док-рас-на же-лез-ной печ-ке, и по за-го-ре-лым, об-рос-шим ще-ти-ной ли-цам бе-га-ли крас-ные пят-на и чер-ные те-ни, а в гла-зах, жад-но всмат-ри-ва-ющих-ся в из-ги-бы мрач-но-го тан-ца, вспы-хи-ва-ли жел-тые огонь-ки. - Танец...-раздумчиво, пьяным го-ло-сом про-го-во-рил выг-нан-ный же-ною сле-сарь.- Это та-нец... - Чего та-нец? - Так... Эх, есть и жи-вут же лю-ди! -с от-тен-ком за-вис-ти ска-зал он. Но ник-то не по-нял, про что это, соб-с-т-вен-но, он го-во-рит. Потом Ри-та, под прих-ло-пы-ва-ния и прис-вис-ты-ва-ния, тан-це-ва-ла с Петь-кой--бес-п-ри-зор-ным "рус-скую". К ва-го-ну по-до-шел ох-ран-ник и, пос-ту-чав прик-ла-дом в дверь, зак-ри-чал, что-бы не шу-ме-ли. Но ох-ран-ни-ка друж-ным хо-ром пос-ла-ли по-даль-ше, и он ушел, ру-га-ясь. Однако под ко-нец пе-ре-пи-лись здо-ро-во: пе-ред тем, как лечь спать, в ва-гон по-на-та-щи-ли ка-ких-то баб, по-том по-ту-ши-ли ог-ни и во-зи-лись с ба-ба-ми по тем-ным уг-лам до рас-све-та. Город на-чи-нал на-до-едать. Го-род скуч-ный-, сон-ный. Как-то раз-вер-нул я га-зе-ту и рас-сме-ял-ся: там бы-ло из-ве-ще-ние о том, что "со-зы-ва-ет-ся осо-бая меж-ду-ве-дом-с-т-вен-ная ко-мис-сия по уре-гу-ли-ро-ва-нию улич-но-го дви-же-ния". Что же тут ре-гу-ли-ро-вать? Раз-ве что ред-ко-ред-ко при-дет-ся ос-та-но-вить па-ру-дру-гую наг-ру-жен-ных сак-са-улом иша-ков и про-пус-тить де-ся-ток навь-ючен-ных вер-б-лю-дов, от-п-рав-ля-ющих-ся в пес-ки Мер-в-с-ко-го оази-са. Через три дня мы на за-ра-бо-тан-ные день-ги взя-ли би-ле-ты до Крас-но-вод-с-ка. За-хо-ди-ли про-щать-ся в ва-гон. Не-ко-па-ров был грус-тен. - Черт его зна-ет! -го-во-рил он. -По-лу-чил жа-ло-ванье, ку-пил кос-тюм, а до сле-ду-ющей по-луч-ки еще де-сять дней. Жрать не-че-го. Сле-до-ва-тель-но, при-дет-ся зав-т-ра про-дать бо-тин-ки. Думаю, что к мо-мен-ту по-луч-ки он был опять в сво-ем за-ме-ча-тель-ном об-ла-че-нии. Слева - горы, спра-ва - пес-ки. Сле-ва - зе-ле-ные, оро-шен-ные гор-ны-ми ручь-ями лу-га, спра-ва - пус-ты-ня. Сле-ва - ки-бит-ки, как ко-рич-не-вые гри-бы, спра-ва -вет-ви сак-са-ула, как из-дох-шие змеи, ис-су-шен-ные сол-н-цем. По-том пош-ла го-лая, рас-т-рес-кан-ная гли-на. Под рас-ка-лен-ным сол-н-цем, точ-но пят-на эк-зе-мы, прос-ту-пал бе-лый на-лет со-ли. - Тебе жар-ко, Ри-та? - Жарко, Гай-дар! Да-же на пло-щад-ке не луч-ше. Пыль и ве-тер. Я жду все -при-едем к мо-рю, бу-дем ку-пать-ся. Смот-ри в ок-но, вон ту-да. Ну, что это за жизнь? Я пос-мот-рел. На ров-ной-, изъ-еден-ной солью гли-не, ок-ру-жен-ная ча-хо-точ-ны-ми клочь-ями се-рых трав, оди-но-ко сто-яла рва-ная ки-бит-ка. Воз-ле нее си-де-ла обод-ран-ная со-ба-ка да, под-жав под се-бя но-ги, мед-лен-но про-же-вы-вал жвач-ку об-лез-ший-, точ-но ош-па-рен-ный ки-пят-ком, вер-б-люд; не по-во-ра-чи-вая го-ло-вы, он ус-та-вил-ся рав-но-душ-но в прош-лое тыся-чи-ле-тий-, в мер-т-вую сте-ну бес-ко-неч-ной це-пи пер-сид-с-ких гор. Вот уже две не-де-ли, как мы с Ни-ко-ла-ем ра-бо-та-ем груз-чи-ка-ми в Крас-но-вод-с-ке. Две дол-гих не-де-ли тас-ка-ем меш-ки с солью и су-ше-ной ры-бой-, бо-чон-ки с про-гор-к-лым мас-лом и тю-ки ко-лю-че-го прес-со-ван-но-го се-на. Возвращаемся до-мой в кро-хот-ную ком-на-туш-ку на ок-ра-ине го-ро-да, воз-ле по-дош-вы уны-лой го-ры, и там Ри-та кор-мит нас пох-леб-кой и ка-шей. Две не-де-ли под-ряд пох-леб-ка из ры-бы и ка-ша из пшен-ной кру-пы. За-ра-ба-ты-ва-ем мы с Ни-ко-ла-ем по рубль двад-цать в день, и нам нуж-но во что бы то ни ста-ло ско-ло-тить де-нег, что-бы пе-ре-ехать мо-ре, ибо боль-ше от Крас-но-вод-с-ка ни-ку-да пу-ти нет. "Проклятый бо-гом", "ка-тор-ж-ная ссыл-ка", "тю-рем-ная ка-зар-ма" - это да-ле-ко еще не все эпи-те-ты, при-ла-га-емые на-се-ле-ни-ем к Крас-но-вод-с-ку. Го-род прит-к-нул-ся к ази-ат-с-ко-му бе-ре-гу Кас-пий-ско-го мо-ря, мо-ря, у бе-ре-гов ко-то-ро-го жир-ной неф-ти боль-ше, чем во-ды. Вок-руг го-ро-да мер-т-вая пус-ты-ня - ни од-но-го де-ре-ва, ни од-ной зе-ле-ной по-лян-ки. Квад-рат-ные, ка-зар-мен-но-го ти-па до-ма; пыль, въеда-юща-яся в гор-ло, да пос-то-ян-ный блеск жел-то-го от пы-ли, го-ря-че-го бес-по-щад-но-го сол-н-ца. "Скорее бы уехать! Толь-ко ско-рее бы даль-ше! - меч-та-ли мы. - Там, за мо-рем, Кав-каз, мяг-кая зе-лень, там от-дых, там по-кой-, все там. А здесь толь-ко ка-тор-ж-ная ра-бо-та и рас-ка-лен-ная пус-ты-ня, да лип-кая, жир-ная от неф-ти пыль". Вечером, ког-да ста-но-ви-лось чуть прох-лад-ней-, мы рас-ки-ды-ва-ли пла-щи по пес-ку дво-ра, ва-ри-ли ужин, де-ли-лись впе-чат-ле-ни-ями и бол-та-ли. - А ну, сколь-ко нам на-до еще де-нег? - Еще де-сять. Зна-чит, не-де-ля ра-бо-ты с вы-че-том на еду. - Ух, ско-рей бы! Каж-дый день, ког-да от-сю-да ухо-дит па-ро-ход, я не на-хо-жу се-бе мес-та! Я бы сош-ла с ума, ес-ли бы ме-ня зас-та-ви-ли здесь жить. Ну, чем здесь мож-но жить? - Живут, Ри-та, жи-вут и не схо-дят с ума. Рож-да-ют-ся, же-нят-ся, влюб-ля-ют-ся - все честь чес-тью. Рита вспом-ни-ла что-то и зас-ме-ялась. - Знаешь, я бы-ла на ба-за-ре се-год-ня. Ко мне по-до-шел грек. Так, до-воль-но ин-тел-ли-ген-т-ное ли-цо. Он тор-гу-ет фрук-та-ми. В об-щем, мы раз-го-во-ри-лись. Про-во-дил он ме-ня до са-мо-го до-ма. Но хит-рый-, все звал к се-бе в гос-ти. Все на-ме-кал на то, что я ему нрав-люсь и все та-кое. По-том я заш-ла к не-му в лав-ку и поп-ро-си-ла его взве-сить мне фунт ком-по-та. Смот-рю, он све-сил не фунт, а два и, кро-ме то-го, на-ло-жил пол-ный ку-лек яб-лок. Я спра-ши-ваю его: сколь-ко? А он зас-ме-ял-ся и го-во-рит: "Для всех рубль, а для вас ни-че-го". Я взя-ла все, ска-за-ла: "спа-си-бо" и уш-ла. - Взяла? -с не-го-до-ва-ни-ем пе-рес-п-ро-сил Ни-ко-лай. -Ты с ума сош-ла, что ли? - Вот еще, что за глу-пос-ти! Ко-неч-но, взя-ла. Кто его за язык тя-нул пред-ла-гать? Ему рубль что? А для нас, гля-дишь, на один день рань-ше уедем. Однако Ни-ко-лай нах-му-рил-ся и за-мол-чал. И мол-чал до тех пор, по-ка она не шеп-ну-ла ему ти-хонь-ко что-то на ухо. Перед тем, как лечь спать, Ри-та по-дош-ла ко мне и об-ня-ла за шею. - Отчего ты ка-кой--то стран-ный-? - Чем стран-ный-, Ри-та? - Так. -Потом по-мол-ча-ла и вне-зап-но до-ба-ви-ла: - А все-та-ки, все-та-ки я очень люб-лю те-бя. - Почему же "все-та-ки", Ри-та? Она сму-ти-лась, пой-ман-ная на сло-ве: - Зачем ты при-ди-ра-ешь-ся? Ми-лый-, не на-до! Ска-жи луч-ше, что ты ду-ма-ешь? И я от-ве-тил: - Думаю о том, что зав-т-ра дол-жен прий-ти па-ро-ход "Карл Маркс" с гру-зом, и у нас бу-дет очень мно-го ра-бо-ты. - И боль-ше ни о чем? Ну, по-го-во-ри со мной, спро-си ме-ня о чем-ни-будь? Я ви-дел, что ей хо-чет-ся выз-вать ме-ня на раз-го-вор, я чув-с-т-во-вал, что я спро-шу ее о том, о чем со-би-ра-юсь спро-сить уже дав-но. И по-то-му я от-ве-тил сдер-жан-но: - Спрашивать до-ро-гу у че-ло-ве-ка, ко-то-рый сам сто-ит на пе-ре-путье, бес-по-лез-но. И я ни о чем не спро-шу те-бя, Ри-та, но ког-да ты за-хо-чешь ска-зать мне что-ли-бо, ска-жи са-ма. Она за-ду-ма-лась, уш-ла. Я ос-тал-ся один. Си-дел, ку-рил па-пи-ро-су за па-пи-ро-сой-, слу-шал, как шур-шит осы-па-ющий-ся со ска-лы пе-сок да пе-ре-ка-ты-ва-ют-ся галь-ки по от-ло-го-му бе-ре-гу. Вошел в ком-на-ту. Ри-та уже спа-ла. Дол-го мол-ча лю-бо-вал-ся дым-кою опу-щен-ных рес-ниц. Смот-рел на зна-ко-мые чер-точ-ки смуг-ло-го ли-ца, по-том уку-тал ей но-ги спол-з-шим кра-ем оде-яла и по-це-ло-вал ее в лоб - осто-рож-но, ос-то-рож-но, что-бы не ус-лы-ша-ла. В тот день ра-бо-та ки-пе-ла у нас вов-сю. Бо-чон-ки пе-ре-ка-ты-ва-лись, как ке-гель-ные ша-ры, меш-ки с солью чуть не бе-гом тас-ка-ли мы по гну-щим-ся под-мос-т-кам, и клу-бы бе-лой пы-ли один за дру-гим взме-ты-ва-лись над сбра-сы-ва-емы-ми пяти-пу-до-ви-ка-ми му-ки. Мы ра-бо-та-ли в трю-ме, по-мо-гая мат-ро-сам зак-реп-лять груз на крюк сталь-но-го тро-са подъ-ем-но-го кра-на. Мы об-ли-ва-лись по-том, мок-рая грудь ка-за-лась клей-кой от муч-ной пы-ли, но от-ды-хать бы-ло не-ког-да. - Майна,- от-ча-ян-ным го-ло-сом кри-чал трю-мо-вой мат-рос, -май-на по-ма-лу... Стоп... Ви-ра. Железные це-пи кра-на скри-пе-ли, ши-пел вы-би-ва-ющий-ся пар, сто-пу-до-вые пач-ки гру-за то и де-ло взле-та-ли на-верх. - Я не мо-гу боль-ше! -пе-ре-сох-ши-ми гу-ба-ми про-бор-мо-тал, под-хо-дя ко мне, Ни-ко-лай. -У ме-ня все гор-ло за-би-то грязью и гла-за за-сы-па-ны му-кой. - Ничего, дер-жись,- об-ли-зы-вая язы-ком гу-бы, от-ве-чал я. -Кре-пись, Коль-ка, еще день-два. - Полундра! -крик-нул раз-г-не-ван-но трю-мо-вой. -До-лой с прос-ве-та! И Ни-ко-лай еле ус-пел от-с-ко-чить, по-то-му что свер-ху тя-же-ло грох-ну-лась спу-щен-ная пач-ка пло-хо при-ла-жен-ных меш-ков; один из них, сор-вав-шись, уда-рил су-хим жес-т-ким кра-ем Ни-ко-лая по ру-ке. - Эх, ты!... Мать твою бог лю-бил! -зло вы-ру-гал-ся мат-рос. -Не суй баш-ку под кран! Через нес-коль-ко ми-нут Ни-ко-лай-, сос-лав-шись на боль в за-шиб-лен-ном лок-те, ушел до-мой. Мы ра-бо-та-ли еще око-ло двух ча-сов. Мат-рос то и де-ло крыл ме-ня креп-кой ру-ганью то в ви-де пре-дос-те-ре-же-ний-, то в ви-де по-ощ-ре-ния, то прос-то так. Ра-бо-тал я как на-вод-чик-артил-ле-рист в по-ро-хо-вом ды-му. Во-ро-чал меш-ки, бро-сал-ся к ящи-кам, сдер-ги-вал вой-лоч-ные тю-ки. Все это на-до было быс-т-ро при-ла-дить на раз-ло-жен-ные на по-лу це-пи, и тот-час же все ле-те-ло из трю-ма вверх, в квад-рат жел-то-го, сож-жен-но-го не-ба... - Баста! -охрип-шим го-ло-сом ска-зал мат-рос, на-де-вая на крюк пос-лед-нюю пар-тию гру-за. -Под-на-жа-ли се-год-ня. Да-вай-, бра-ток, на-верх ку-рить! Пошатываясь от ус-та-лос-ти, выб-ра-лись на па-лу-бу, се-ли на ска-мей-ку, за-ку-ри-ли. Те-ло клей-кое, го-ря-чее, ны-ло и зу-де-ло. Но не хо-те-лось ни умывать-ся, ни спус-кать-ся по сход-ням на бе-рег. Хо-те-лось си-деть мол-ча, ку-рить и не дви-гать-ся. И толь-ко ког-да за-ре-ве-ла си-ре-на ко-раб-ля, спус-тил-ся и ле-ни-во по-шел до-мой. Сирена за-ре-ве-ла еще раз, пос-лы-шал-ся лязг це-пей-, кри-ки ко-ман-ды, кло-ко-та-ние бур-ля-щей во-ды и, свер-кая ог-ня-ми, па-ро-ход мед-лен-но поп-лыл даль-ше, к бе-ре-гам Пер-сии. Рита и Ни-ко-лай си-де-ли у кос-т-ра. Они не за-ме-ти-ли, что я под-хо-дил к ним. Ни-ко-лай го-во-рил: - Все рав-но... Ра-но или поз-д-но... Ты, Ри-та, чут-кая, вос-п-ри-им-чи-вая, а он сух и черств. - Не всег-да, -по-мол-чав, от-ве-ти-ла Ри-та, -иног-да он бы-ва-ет дру-гим. Ты зна-ешь, Ни-ко-лай-, что мне нра-вит-ся в нем? Он силь-нее мно-гих и силь-нее те-бя. Не знаю, как те-бе объ-яс-нить, но мне ка-жет-ся, что без не-го нам сей-час бы-ло бы нам-но-го труд-нее. - При чем тут си-ла? Прос-то он боль-ше об-т-ре-пан. Что это ему, в пер-вый раз, что ли? При-выч-ка, и все тут! Я по-до-шел. Они обор-ва-ли раз-го-вор. Ри-та при-нес-ла мне умыть-ся. Холодная во-да по-дей-ст-во-ва-ла ус-по-ка-ива-юще на го-ло-ву, и я спро-сил: - Обедали? - Нет еще. Мы жда-ли те-бя. - Вот еще, к че-му бы-ло ожи-дать? Вы го-лод-ны, дол-ж-но быть, как со-ба-ки! Перед тем как лечь спать, Ри-та не-ожи-дан-но поп-ро-си-ла: - Гайдар, ты зна-ешь сказ-ки. Рас-ска-жи мне! - Нет, Ри-та, я не знаю ска-зок. Я знал, ког-да был еще сов-сем ма-лень-ким, но с тех пор я по-за-был. - А по-че-му же он зна-ет, по-че-му он не по-за-был? Он же стар-ше те-бя! Че-го ты улы-ба-ешь-ся? Ска-жи, по-жа-луй-ста, что это у те-бя за ма-не-ра всег-да как-то снис-хо-ди-тель-но, точ-но о ма-лень-ком, го-во-рить о Ни-ко-лае? Он то-же это за-ме-ча-ет. Он толь-ко не зна-ет, как сде-лать, что-бы это-го не бы-ло. - Подрасти нем-но-го. Боль-ше тут ни-че-го не по-де-ла-ешь, Ри-та. От-ку-да у те-бя эти цве-ты? - Это он дос-тал. Зна-ешь, он се-год-ня за-шиб се-бе ру-ку и, нес-мот-ря на это, за-лез вон на ту вер-ши-ну. Там бьет ключ, и око-ло не-го рас-тет нем-но-го тра-вы. Ту-да очень труд-но забраться. По-че-му ты ни-ког-да не дос-та-нешь мне цве-тов? Я от-ве-тил ей: - У ме-ня ма-ло вре-ме-ни для цве-тов. На сле-ду-ющий день бы-ла по-луч-ка. Зав-т-ра уез-жать. Чув-с-т-во-ва-ли се-бя по-праз-д-нич-но-му. Пош-ли ку-пать-ся. Ри-та бы-ла ве-се-ла, пла-ва-ла по вол-нам ру-сал-кой-, брыз-га-лась и кри-ча-ла, что-бы мы не сме-ли ло-вить ее. Од-на-ко на Ни-ко-лая наш-ла ка-кая-то дурь. Нев-зи-рая на пре-дуп-реж-де-ние Ри-ты, он под-п-лыл к ней. И то ли по-то-му, что я пла-вал в это вре-мя да-ле-ко, а ей ста-ло не-лов-ко на-еди-не с Ни-ко-ла-ем, то ли по-то-му, что ее рас-сер-ди-ла под-чер-к-ну-тая его фа-миль-яр-ность, но толь-ко она крик-ну-ла что-то рез-кое, зас-та-вив-шее его поб-лед-неть и ос-та-но-вить-ся. Нес-коль-ко силь-ных взма-хов - и Ри-та уп-лы-ла прочь, за по-во-рот, к то-му мес-ту, где она раз-де-ва-лась. Оделись, Ни-ко-лай был хмур и не го-во-рил ни сло-ва. - Надо ид-ти по-ку-пать би-ле-ты на зав-т-ра. Кто пой-дет? - Я, -ответил он рез-ко. По-видимому, ему тя-же-ло бы-ло ос-та-вать-ся с на-ми. - Ступай. -Я дос-тал день-ги и пе-ре-дал ему. -Мы бу-дем, ве-ро-ят-но, до-ма. Он ушел. Мы дол-го еще гре-лись и сох-ли на сол-н-це. Ри-та вы-ду-ма-ла но-вое за-ня-тие - швы-рять галь-ки в мо-ре. Она сер-ди-лась, что у нее по-лу-ча-ет-ся не боль-ше двух кру-гов, тог-да как у ме-ня - три и че-ты-ре. Ког-да пу-щен-ный ею ка-мень слу-чай-но взмет-нул-ся над во-дою пять раз, она зах-ло-па-ла в ла-до-ши, объ-яви-ла се-бя по-бе-ди-тель-ни-цей и за-яви-ла, что швы-рять боль-ше не хо-чет, а хо-чет взби-рать-ся на го-ру. Долго в этот ве-чер мы ла-за-ли с ней, сме-ялись, го-во-ри-ли и к до-му под-хо-ди-ли ус-та-лые, до-воль-ные, креп-ко сжи-мая друг дру-гу ру-ки. Николая, од-на-ко, еще не бы-ло. "Вероятно, он при-хо-дил уже, не зас-тал нас и по-шел ра-зыс-ки-вать", -ре-ши-ли мы. Однако про-шел час, дру-гой-, а он все не воз-в-ра-щал-ся. Мы за-бес-по-ко-ились. Николай вер-нул-ся в две-над-цать ча-сов но-чи. Он не сто-ял на но-гах, был аб-со-лют-но пьян, вы-ру-гал ме-ня сво-лочью, за-явил Ри-те, что лю-бит ее до бе-зу-мия, по-том обоз-вал... прос-ти-тут-кой и, по-кач-нув-шись, грох-нул-ся на пол. Дол-го он что-то бор-мо-тал и на-ко-нец ус-нул. Рита мол-ча-ла, ут-к-нув-шись го-ло-вой в по-душ-ку, и я ви-дел, что вот-вот она го-то-ва раз-ры-дать-ся. В кар-ма-нах Ни-ко-лая я на-шел двад-цать семь ко-пе-ек; би-ле-тов не бы-ло, и все ос-таль-ное бы-ло про-пи-то, оче-вид-но, в ка-ба-ке с груз-чи-ка-ми. Утро бы-ло тя-же-лое. Ни-ко-лай дол-го мол-чал, оче-вид-но, толь-ко те-перь на-чи-ная соз-на-вать, что он на-де-лал. - Я под-лец, -глу-хо ска-зал он, -и са-мое луч-шее бы-ло бы бро-сить-ся мне с го-ры вниз баш-кой. - Глупости, -спокойно обор-вал я. -Ерун-да... С кем не бы-ва-ет. Ну, слу-чи-лось... Ну, ни-че-го не по-де-ла-ешь. Я се-год-ня пой-ду в кон-тор-ку и ска-жу, что-бы нас за-чис-ли-ли на пог-руз-ку опять. По-ра-бо-та-ем сно-ва. Бе-да ка-кая! Днем Ни-ко-лай ле-жал. У не-го пос-ле вче-раш-не-го бо-ле-ла го-ло-ва. А я опять тас-кал меш-ки, бо-чон-ки с про-гор-к-лым мас-лом и свер-т-ки мок-рых, не-вы-де-лан-ных кож. Когда я вер-нул-ся, Ри-ты не бы-ло до-ма. - Как ты се-бя чув-с-т-ву-ешь, Ни-ко-лай-? Где Ри-та? - Голова прош-ла, но чув-с-т-вую се-бя сквер-но. А Ри-ты нет. Она уш-ла ку-да-то, ког-да я еще спал. Вернулась Ри-та ча-са че-рез два. Се-ла, не за-хо-дя в ком-на-ту, на ка-мень во дво-ре, и толь-ко слу-чай-но я уви-дел ее. - Рита, -спросил я, кла-дя ей ру-ку на пле-чо. -Что с то-бой-, дет-ка? Она вздрог-ну-ла, мол-ча стис-ну-ла мне ру-ку... Я ти-хо гла-дил ей го-ло-ву, ни-че-го не спра-ши-вая, по-том по-чув-с-т-во-вал, что на ла-донь мне упа-ла круп-ная теп-лая сле-за. - Что с то-бой-? О чем ты? -И я при-тя-нул ее к се-бе. Но вмес-то от-ве-та она ут-к-ну-лась мне го-ло-вой в пле-чо и раз-ры-да-лась. - Так, -проговорила она че-рез нес-коль-ко ми-нут. -Так, на-до-ело. Прок-ля-тый го-род, пес-ки... Ско-рей-, ско-рей на-до от-сю-да! - Хорошо, -сказал я твер-до. -Мы бу-дем ра-бо-тать на пог-руз-ке по шес-т-над-цать ча-сов, но мы сде-ла-ем так, что про-бу-дем здесь не боль-ше де-ся-ти дней. Однако выш-ло все нес-коль-ко ина-че. На дру-гой день, ког-да я вер-нул-ся, Ни-ко-лай хму-ро пе-ре-дал мне день-ги. - Где ты дос-тал? -удив-лен-но спро-сил я. - Все рав-но, -отве-тил он, не гля-дя мне в гла-за. -Это все рав-но где! И ве-че-ром ог-ром-ная ста-рая ка-ло-ша - ржа-вый ко-рабль "Ма-рат" -отча-ли-ла вмес-те с на-ми от жел-тых бе-ре-гов, от гли-ня-ных скал "ка-тор-ж-но-го" го-ро-да. Кавказ встре-тил нас при-вет-ли-во. За три дня в Ба-ку мы за-ра-бо-та-ли поч-ти столь-ко же, сколь-ко за две не-де-ли ра-бо-ты в Крас-но-вод-с-ке. Мы по-се-ли-лись в пло-хонь-ком но-ме-ре ка-ко-го-то по-лупрос-ти-тут-с-ко-го при-то-на. Бы-ли мы об-т-ре-па-ны, ис-тер-ты, и у шпа-ны, за-пол-няв-шей со-сед-ние пив-ные, сош-ли за сво-их. Ри-та в пред-с-тав-ле-нии ге-ро-ев фи-нок и ко-ка-ина бы-ла на-шей шма-рой-, и к ней не прис-та-ва-ли... Обе-да-ли мы в гряз-ных, раз-б-ро-сан-ных кру-гом ба-за-ра хар-чев-нях. В них за двуг-ри-вен-ный мож-но бы-ло по-лу-чить "ха-ши" - ку-шанье, к ко-то-ро-му Ри-та и Ни-ко-лай дол-го не сме-ли прит-ра-ги-вать-ся, но по-том при-вык-ли. "Хаши" - блюдо кав-каз-с-ко-го про-ле-та-рия. Это вы-по-лос-кан-ная, раз-ре-зан-ная на мел-кие ку-соч-ки ва-ре-ная тре-бу-ха, пре-иму-щес-т-вен-но же-лу-док и ба-ранья го-ло-ва. На-во-ро-тят тре-бу-хи пол-ную чаш-ку, по-том ту-да на-ли-ва-ет-ся жид-кая гор-чи-ца и все это гус-то пе-ре-сы-па-ет-ся круп-ной солью с тол-че-ным чес-но-ком. В этих хар-чев-нях всег-да люд-но. Там и без-ра-бот-ные, и груз-чи-ки, и ли-ца без оп-ре-де-лен-ной про-фес-сии, те, ко-то-рые око-ла-чи-ва-ют-ся око-ло чу-жих че-мо-да-нов по прис-та-ням и вок-за-лам. Шны-ря-ют ус-луж-ли-вые лич-нос-ти в тол-с-тых паль-то, во внут-рен-них кар-ма-нах ко-то-рых всег-да най-дут-ся бу-тыл-ки с креп-ким са-мо-го-ном. Гривенник в ру-ку - и не-за-мет-но, не-пос-ти-жи-мым об-ра-зом на-пол-ня-ет-ся чай-ный ста-кан, по-том быс-т-ро оп-ро-ки-дывается в гор-ло по-ку-па-те-ля, и сно-ва тол-с-тое паль-то зас-тег-ну-то, -и даль-ше, к со-сед-не-му сто-лу. В две-рях по-ка-жет-ся иног-да ми-ли-ци-онер, оки-нет пыт-ли-вым взгля-дом си-дя-щих, без-на-деж-но по-ка-ча-ет го-ло-вою и уй-дет: пьяные не ва-ля-ют-ся, дра-ки нет, яв-ных бан-ди-тов не вид-но, в об-щем, си-ди-те, мол, си-ди-те, го-луб-чи-ки, до по-ры до вре-ме-ни. И вот в од-ной из та-ких хар-че-вен я слу-чай-но встре-тил-ся с Яш-кой Сер-гу-ни-ным - с ми-лым по прош-ло-му, по друж-бе ог-не-вых лет Яш-кой. Хрипел грам-мо-фон, как из-ды-ха-ющая от са-па ло-шадь. Гус-тые клу-бы пах-ну-ще-го чес-но-ком и са-мо-го-ном па-ра под-ни-ма-лись над та-рел-ка-ми. Яш-ка си-дел за край-ним сто-ли-ком и, воп-ре-ки пре-дос-те-ре-же-ни-ям хо-зя-ина-гре-ка, дос-та-вал от-к-ры-то из кар-ма-на пол-бу-тыл-ки, от-пи-вал пря-мо из гор-лыш-ка и при-ни-мал-ся сно-ва за еду. Долго я всмат-ри-вал-ся в одут-ло-ва-тое, по-си-нев-шее ли-цо, гля-дел на меш-ки под вва-лив-ши-ми-ся гла-за-ми и уз-на-вал Яш-ку, и не мог уз-нать его. Толь-ко ког-да по-вер-нул-ся он пра-вой сто-ро-ной к све-ту, ког-да уви-дел ши-ро-кую по-ло-су са-бель-но-го шра-ма по-пе-рек шеи, я встал и по-до-шел к не-му, хлоп-нул его по пле-чу и крик-нул ра-дос-т-но: - Яшка Сер-гу-нин... Ми-лый друг! Уз-на-ешь ме-ня? Он, не рас-слы-шав воп-ро-са, враж-деб-но под-нял на ме-ня тус-к-лые, от-рав-лен-ные ко-ка-ином и вод-кой гла-за, хо-тел вы-ру-гать-ся, а мо-жет быть, и уда-рить, но ос-та-но-вил-ся, смот-рел с пол-ми-ну-ты прис-таль-но, нап-ря-гая, по-ви-ди-мо-му, всю свою па-мять. По-том уда-рил ку-ла-ком по сто-лу, пе-рек-ри-вил гу-бы и крик-нул: - Сдохнуть мне, ес-ли это не ты, Гай-дар! - Это я, Яш-ка. Иди-от ты эта-кий-! Сво-лочь ты... Ми-лый друг, сколь-ко лет мы с то-бой не ви-де-лись? Ведь еще с тех пор... - Да,- от-ве-тил он.- Вер-но. С тех пор... С тех са-мых пор. Он за-мол-чал, нах-му-рил-ся, вы-нул бу-тыл-ку, от-пил из гор-лыш-ка и пов-то-рил: - Да, с тех са-мых пор. Но бы-ло вло-же-но в эти сло-ва что-то та-кое, что зас-та-ви-ло ме-ня нас-то-ро-жить-ся. Боль, слов-но кап-ля кро-ви, выс-ту-пив-шая из на-дор-ван-ной ста-рой ра-ны, и враж-деб-ность ко мне, как к кам-ню, из-за ко-то-ро-го на-дор-ва-лась эта ра-на... - Ты пом-нишь? -ска-зал я ему. Но он обор-вал ме-ня сра-зу. - Оставь! Ма-ло ли что бы-ло. На вот, пей, ес-ли хо-чешь, -и до-ба-вил с из-дев-кой-: -Вы-пей за упо-кой. - За упо-кой че-го? - Всего! -гру-бо от-ве-тил он. По-том еще го-ря-чей и рез-че: -Да, все-го, все-го, что бы-ло! - А бы-ло хо-ро-шо, -опять на-чал я. -Пом-нишь Ки-ев, пом-нишь Бел-го-род-ку? Пом-нишь, как мы с то-бой все ва-ри-ли и ни-как не мог-ли до-ва-рить гу-ся? Так и съели по-лу-сы-рым! А все из-за Зе-ле-но-го. - Из-за Ан-ге-ла, -хму-ро поп-ра-вил он. - Нет, из-за Зе-ле-но-го. Ты за-был, Яш-ка. Это бы-ло под Ти-рас-по-лем. А на-шу бри-га-ду? А Со-ро-ки-на? А пом-нишь, как ты вы-ру-чал ме-ня, ког-да эта чер-то-ва ведь-ма - пет-лю-ров-ка ме-ня в чу-ла-не за-пер-ла? - Помню. Все пом-ню! -отве-тил он. И блед-ная тень хо-ро-шей-, преж-ней Яш-ки-ной улыб-ки лег-ла на оту-пев-шее ли-цо. -Раз-ве это все... Раз-ве это все за-бу-дешь, Гай-дар! Э-э-эх! -точ-но стон сор-ва-лось у не-го пос-лед-нее вос-к-ли-ца-ние. Гу-бы пе-ре-ко-си-лись, и хрип-ло, бе-ше-но он бро-сил мне: - Оставь, те-бе ска-за-но!... Не к че-му все это. Ос-тавь, сво-лочь! Окутался клу-ба-ми ма-хо-роч-но-го ды-ма, до-пил до кон-ца свой ста-кан са-мо-го-на, и рас-та-яла нав-сег-да приз-рач-ная тень Яш-ки-ной улыб-ки. - Зачем ты в Ба-ку? Так шля-ешь-ся или по шир-ме ла-зишь? - Нет. - Ты что, ты, мо-жет, в пар-тии еще? - А что? - Так. Под-лец на под-ле-це вер-хом си-дит. Бю-рок-ра-ты все... - Неужели же все? Он про-мол-чал. - Я на ки-че был. Вы-шел, ра-бо-ту хо-тел - не-ту. Тут ты-ся-чи без-ра-бот-ных воз-ле пор-та шля-ют-ся. По-шел к Вась-ке. Пом-нишь Вась-ку, он у нас ко-мис-са-ром вто-ро-го ба-таль-она был? Тут те-перь. В Сов-нар-ко-ме здеш-нем ра-бо-та-ет. Два ча-са в при-ем-ной его до-жи-дал-ся. Так-та-ки в ка-би-нет и не пус-тил, а сам за-то вы-шел. "Изви-ни, -го-во-рит, -за-нят был. Сам зна-ешь. А нас-чет ра-бо-ты - ни-че-го не мо-гу. Тут без-ра-бо-ти-ца, сот-ни че-ло-век за день при-хо-дят. А ты к то-му же не член со-юза". Я чуть не зах-леб-нул-ся. Два ча-са дер-жать, а по-том: "ни-че-го не мо-гу!" Сво-лочь, го-во-рю ему, я хоть и не член союза, так ты зна-ешь же ме-ня, кто я и ка-кой я! Пе-ре-дер-ну-ло его. На-род в при-ем-ной-, а я та-кое за-вер-нул. "Ухо-ди,- го-во-рит, -ни-че-го не мо-гу. И ос-то-рож-ней вы-ра-жай-ся - это те-бе не штаб ди-ви-зии в де-вят-над-ца-том". А! -го-во-рю я ему.- Не штаб ди-ви-зии, под-лец ты эта-кий-! Как раз-вер-нул-ся да хряс-нул его по ро-же! - Ну? - Сидел три ме-ся-ца. А мне нап-ле-вать, хоть три го-да. Те-перь мне на все во-об-ще нап-ле-вать. Мы свое от-жи-ли. - Кто мы? - Мы, -ответил он уп-ря-мо. -Те, ко-то-рые не-на-ви-де-ли... ни-че-го не зна-ли, ни на что не смот-ре-ли, впе-ред не заг-ля-ды-ва-ли и дра-лись, как дьяво-лы, а те-перь ни-ко-му и ни за-чем... - Яшка! Да ведь ты те-перь да-же не крас-ный-! - Нет! -с не-на-вис-тью от-ве-тил он. -За-ду-шил бы всех под-ряд -и крас-ных, и бе-лых, и си-них, и зе-ле-ных! Замолчал. По-ша-рил ру-кой в без-дон-ных рва-ных кар-ма-нах, вы-та-щил опять пол-бу-тыл-ки. Я встал. Тя-же-ло бы-ло. И я еще раз пос-мот-рел на Яш-ку, то-го са-мо-го, чья кой-ка сто-яла ря-дом с мо-ей-, чья го-ло-ва бы-ла го-ря-чей мо-ей-! Яш-ку-кур-сан-та, Яш-ку - та-лан-т-ли-во-го пу-ле-мет-чи-ка, луч-ше-го дру-га ог-не-вых лет! Вспом-нил, как под Ки-евом, с над-руб-лен-ной го-ло-вой-, он кор-чил-ся в аго-нии и улы-бал-ся. И еще тя-же-лей ста-ло от бо-ли за то, что он не умер тог-да с гор-дой улыб-кой-, с креп-ко за-жа-тым в ру-ке зам-ком, вых-ва-чен-ным из ко-ро-ба по-пав-ше-го к пет-лю-ров-цам пу-ле-ме-та... Мечется Ку-ра, стис-ну-тая пли-та-ми ка-мен-ных бе-ре-гов, бьет мут-ны-ми вол-на-ми о ка-мен-ные сте-ны древ-них пос-т-ро-ек Тиф-ли-са. Во-ро-ча-ет кам-ни, ды-мит-ся пе-ною, бьет о ска-лы и злит-ся ста-рая ведь-ма - Ку-ра. В Тиф-ли-се ог-ней ночью боль-ше, чем звезд в ав-гус-те. Тифлисская ночь - как со-ва: тре-пы-ха-ет-ся, кри-чит в тем-но-те, хо-хо-чет, бу-до-ра-жит и не да-ет спать... А у нас - все од-но и то же: вок-за-лы, ка-мен-ные пли-ты хо-лод-но-го по-ла, сон как пос-ле пор-ции хло-ро-фор-ма, - и тол-чок в спи-ну. - Э-эй, вста-вай-те, граж-да-не, до-ку-мен-ты! В Тиф-ли-се аген-ты до-рож-ной ЧК за-тя-ну-ты узень-ки-ми ре-меш-ка-ми в рю-моч-ку. Ма-узер с се-реб-ря-ной плас-тин-кой-, шпоры с поль-с-ким зво-ном, са-по-ги в звез-д-ных блес-т-ках, и ли-цо - всег-да толь-ко что от па-рик-ма-хе-ра. - Вставай и вы-ме-тай-ся с вок-за-ла, то-ва-рищ! Кто ты? Даю до-ку-мен-ты - не смот-рит. - Дай дру-гой. По-ка-жи, что это у те-бя за тол-с-тая бу-ма-га в за-пис-ной книж-ке вло-же-на? - Это... это до-го-вор. - Что та-кое за до-го-вор? - Плюньте, то-ва-рищ агент! Ни-че-го опас-но-го: до-го-вор - это еще не за-го-вор. Прос-то на-пи-сал кни-гу, про-дал ее и зак-лю-чил до-го-вор. Усмешка: - А, так, зна-чит, ты книж-ный тор-го-вец! Нет, нель-зя на вок-за-ле. Вы-ме-тай-тесь! На не-бе звез-ды, под звез-да-ми - зем-ля. На зем-ле в уг-лу, за вок-за-лом, сва-лен-ная ку-ча бре-вен. Се-ли. Черной, зло-ве-щей тенью плы-вет ми-ли-ци-онер. Про-шел раз, про-шел два, ос-та-но-вил-ся. И не ска-зал да-же ни сло-ва, а прос-то мах-нул ру-кой-, что оз-на-ча-ет: "А ну-ка, вы-ме-тай-тесь, нель-зя здесь си-деть, не по-ла-га-ет-ся". Ушли. Но пой-ми-те, то-ва-рищ ми-ли-ци-онер! В ас-фаль-те сы-ро-го тро-ту-ара, в брев-нах для пос-т-рой-ки не бу-дет ямы от-то-го, что на них от-дох-нут трое ус-тав-ших бро-дяг. Полосатые, как кос-тю-мы ка-тор-ж-ни-ков, вер-с-ты по-ка-за-ли нам, что пер-вая сот-ня прой-де-на. Да-ле-ко по-за-ди Тиф-лис, да-ле-ко сол-неч-ная до-ли-на древ-не-го Мцхе-та, по-за-ди ка-мен-ная кре-пость раз-ва-лив-ше-го-ся Ана-ури. А до-ро-га все вьет-ся, кру-жит, за-би-ра-ет в го-ры, и снеж-ные вер-ши-ны Гу-да-ур-с-ко-го пе-ре-ва-ла все бли-же и бли-же. Мы идем пеш-ком по Гру-зии. Идем пя-тый день, но-чу-ем в го-рах у кос-т-ра. Пьем де-ше-вую, но хо-лод-ную и вкус-ную клю-че-вую во-ду, ва-рим ба-ранью пох-леб-ку, ки-пя-тим дым-ный чай и идем даль-ше. - Гайдар! -ска-за-ла мне на-ко-нец обож-жен-ная сол-н-цем и обор-ван-ная Ри-та.-Ска-жи, за-чем все это? За-чем ты вы-ду-мал эту до-ро-гу? Я не хо-чу боль-ше ни Гру-зии, ни Кав-ка-за, ни раз-ва-лен-ных ба-шен. Я ус-та-ла и хо-чу до-мой-! Николай раз-д-ра-жен-но вто-рил: - Было бы го-раз-до про-ще сесть на по-езд в Тиф-ли-се, до-ехать до Ста-лин-г-ра-да, а от-ту-да - до-мой. Ты из-му-чишь ее, и во-об-ще зас-тав-лять жен-щи-ну ла-зать по этим чер-то-вым го-рам - глу-по. Я рас-сер-дил-ся: - Еще про-ще и ум-нее спать на мяг-кой пол-ке ва-го-на пер-во-го клас-са или си-деть до-ма. Не так ли? Пос-мот-ри, Ри-та, ви-дишь впе-ре-ди бе-лый ко-готь снеж-ной го-ры? В спи-ну жжет сол-н-це, а от-ту-да ду-ет хо-лод-ный снеж-ный ве-тер! Но Ни-ко-лай про-дол-жал бор-мо-тать: - Чего хо-ро-ше-го на-шел? Су-мас-шес-т-вие! Это кон-чит-ся тем, что она схва-тит вос-па-ле-ние лег-ких. Ты иг-ра-ешь ее здо-ровь-ем! Так всег-да: чем неж-нее, чем за-бот-ли-вей ста-но-вит-ся он, тем хо-лод-нее и сдер-жан-ней я... Когда Ри-те пон-ра-вил-ся ка-кой--то цве-ток, Ни-ко-лай ед-ва не сло-мал се-бе го-ло-ву, взби-ра-ясь на от-вес-ную ска-лу. Сор-вал и при-нес ей. А в этот же ве-чер, воз-в-ра-ща-ясь с кус-ком ба-рань-его мя-са, куп-лен-ным в до-миш-ке, до ко-то-ро-го, ес-ли дваж-ды под-ряд доб-рать-ся, то на тре-тий сдох-нешь, я уви-дел, что Ни-ко-лай у кос-т-ра це-лу-ет Ри-ту в гу-бы. "Оче-вид-но, за цве-ток", -по-ду-мал я и, ус-мех-нув-шись, пос-мот-рел на свои ру-ки, но в ру-ках у ме-ня цвет-ка не бы-ло, а был толь-ко ло-моть мя-са на ужин... Вечером в этот день встреч-ный от-ряд кон-ной ми-ли-ции пре-дуп-ре-дил нас, что где-то близ-ко ры-щут всад-ни-ки из бан-ды Ча-ла-ка-ева - гор-но-го стер-вят-ни-ка, не-уло-ви-мо-го и отъ-яв-лен-но-го кон-т-р-ре-во-лю-ци-оне-ра. Ночью мне не спа-лось. Все вре-мя чу-дил-ся шо-рох вни-зу, чей--то ше-пот и ло-ша-ди-ное фыр-канье. Я спус-тил-ся вниз к ручью и, ос-то-рож-но раз-д-ви-нув кус-ты, уви-дел при лун-ном све-те пя-те-рых всад-ни-ков. Встревоженный, я быс-т-ро по-лез об-рат-но пре-дуп-ре-дить спя-щих то-ва-ри-щей и за-ту-шить уг-ли кос-т-ра. На бе-гу я на-ле-тел на ка-ко-го-то че-ло-ве-ка, ко-то-рый со все-го раз-ма-ха уда-рил ме-ня в пле-чо. В тем-но-те мы схва-ти-лись мер-т-вой-, цеп-кой хват-кой. Я был, оче-вид-но, силь-ней-, по-то-му что по-ва-лил че-ло-ве-ка и ду-шил его за гор-ло, нас-ту-пив ко-ле-ном на от-ки-ну-тую ру-ку, сжи-мав-шую кин-жал. Человек не мог раз-мах-нуть-ся и, нап-ра-вив кли-нок к мо-ему пра-во-му бед-ру, мед-лен-но вдав-ли-вал мне ос-т-рие в те-ло. И кли-нок вхо-дил все глуб-же и глуб-же. Ока-ме-нев, стис-нув зу-бы, я про-дол-жал за-жи-мать ему гор-ло, по-ка он не зах-ри-пел. На-ко-нец он под-су-нул под мою грудь свою ле-вую ру-ку и поп-ро-бо-вал пе-рех-ва-тить в нее кли-нок. Ес-ли бы ему это уда-лось, я по-гиб бы на-вер-ня-ка. Я от-пус-тил гор-ло и скру-тил ему ру-ку; кли-нок, звяк-нув, упал ку-да-то на кам-ни, а мы, сжи-мая друг дру-га, на-ча-ли пе-ре-ка-ты-вать-ся по зем-ле. Я ви-дел, что он пы-та-ет-ся вы-та-щить из ко-бу-ры ре-воль-вер. "Хо-ро-шо, -мель-к-ну-ла у ме-ня счас-т-ли-вая мыс-ль, -пусть вы-тас-ки-ва-ет". Я быс-т-ро от-пус-тил его ру-ки. По-ка он рас-сте-ги-вал кноп-ку ко-бу-ры, я под-нял тя-же-лый ка-мень и со все-го раз-ма-ха уда-рил его по го-ло-ве. Он вскрик-нул, рва-нул-ся: хряс-т-ну-ли сло-ман-ные кус-ты, и, не вы-пус-кая друг дру-га, мы оба по-ле-те-ли вниз. Когда я оч-нул-ся, нез-на-ко-мец ле-жал по-до мной и не ды-шал. Он раз-бил-ся о кам-ни. Я раз-жал паль-цы. Ско-рее на-верх, ско-рей к Ри-те. Встал, шаг-нул, но тот-час же за-ша-тал-ся и сел. "Хорошо,- подумал я, -хо-ро-шо, а все-та-ки я по-ды-му тре-во-гу, и они ус-пе-ют скрыть-ся". Вы-нув из-за по-яса уби-то-го на-ган, я на-жал со-бач-ку и дваж-ды ба-бах-нул в воз-дух. Горное эхо заг-ро-хо-та-ло по ущелью гро-мо-вы-ми пе-ре-ка-та-ми. И не ус-пе-ли еще утих-нуть за-пу-тав-ши-еся в ус-ту-пах скал от-го-лос-ки выс-т-ре-лов, как да-ле-ко спра-ва пос-лы-ша-лись тре-вож-ные кри-ки. Они бро-сят-ся сей-час сю-да, вся ва-та-га, дол-ж-но быть. А я не мо-гу бе-жать! У ме-ня кру-жит-ся от уда-ра го-ло-ва. Но тот-час же я вспом-нил Ри-ту. Ри-ту, ко-то-рую нуж-но бы-ло спас-ти во что бы то ни ста-ло! Усев-шись на кам-ни, я ус-мех-нул-ся и, под-няв чер-ный го-ря-чий на-ган, на-чал са-дить в звез-ды выс-т-рел за выс-т-ре-лом. Минут че-рез пять раз-дал-ся ло-ша-ди-ный то-пот. Я от-полз на два ша-га к бе-ре-гу, под ко-то-рым кло-ко-та-ли вол-ны су-мас-шед-шей Араг-вы. Всад-ни-ки пе-ре-го-ва-ри-ва-лись о чем-то по-гру-зин-с-ки, но я по-нял толь-ко два, са-мые нуж-ные мне сло-ва: "Они убе-жа-ли!" Больше ни-че-го мне и не на-до бы-ло. В сле-ду-ющую же се-кун-ду конь од-но-го из всад-ни-ков зах-ра-пел, спот-к-нув-шись о труп мо-его про-тив-ни-ка. Ос-та-но-ви-лись, сос-ко-чи-ли с се-дел. По-сы-па-лись кри-ки и ру-га-тель-с-т-ва. По-том заж-г-лась спич-ка. И яр-ко вспых-ну-ла заж-жен-ная кем-то бу-ма-га. Но преж-де чем гла-за бан-ди-тов ус-пе-ли раз-г-ля-деть что-ли-бо, я, зак-рыв гла-за, бро-сил-ся вниз, в чер-ные вол-ны бе-ше-ной Араг-вы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сколько вре-ме-ни швы-ря-ли и ло-ма-ли ме-ня греб-ни Араг-вы, ска-зать труд-но. Пом-ню толь-ко: зах-лес-ты-ва-ло гор-ло, уда-ря-ло в спи-ну кон-цом ка-ко-го-то об-лом-ка де-ре-ва... Помню, что у по-во-ро-та швыр-ну-ло к бе-ре-гу на ка-мень и тот-час же по-та-щи-ло на-зад. Ин-с-тин-к-тив-но ух-ва-тив-шись за ос-т-рый выс-туп, я нап-ряг ос-тат-ки сил и дер-жал-ся до тех пор, по-ка то-ро-пя-ща-яся Араг-ва не раз-жа-ла паль-цев и, злоб-но плю-нув мне в ли-цо хо-лод-ной пе-ной-, не ум-ча-лась даль-ше. Выбрался на бе-рег, хо-тел сесть, но, ис-пу-гав-шись, как бы на-ле-тев-ший с раз-бе-га пар-ти-зан-с-кий от-ряд волн не смыл ме-ня сно-ва, сде-лал еще нес-коль-ко ша-гов и упал. Так прош-ла ночь. Ут-ром под-нял-ся раз-би-тый-, из-му-чен-ный-, го-ло-ва бы-ла тя-же-ла, а в вис-ки сту-ча-ли мо-ло-точ-ки мер-но и ров-но: тук-тук, тук-тук. Я вздрог-нул. Я не люб-лю и бо-юсь это-го сту-ка - это сту-чит тем-но-та. Час-то пос-ле та-ко-го пос-ту-ки-ва-ния в го-ло-ву вры-ва-лись су-мер-ки, и тог-да пред-ме-ты те-ря-ли свои очер-та-ния, а крас-ки и от-тен-ки сли-ва-лись в од-но, и но-га сту-па-ла на-угад. Тогда док-тор I Мос-ков-с-кой пси-хи-ат-ри-чес-кой Мо-исей Аб-ра-мо-вич уко-риз-нен-но по-ка-чи-вал го-ло-вой над кой-кой рас-п-ре-де-ли-тель-ной па-ла-ты и го-во-рил лас-ко-во: - Ай-ай, ба-тень-ка, опять к нам. Ну, ни-че-го. Два-три дня, и все поп-ра-вит-ся. Потом, ког-да вы-пи-сы-ва-ли, жал мне ру-ку и пре-дуп-реж-дал: - Ну, по-жа-луй-ста... об-раз жиз-ни са-мый ре-гу-ляр-ный. Трав-ма, ис-те-роп-си-хо... и т. д. По-жа-луй-ста, что-бы боль-ше не по-па-дать (В пись-мах двад-ца-тых го-дов А. Гай-дар не раз упо-ми-на-ет об этой боль-ни-це и вра-че Мо-исее Аб-ра-мо-ви-че, у ко-то-ро-го ле-чил-ся от трав-ма-ти-чес-ко-го нев-ро-за-ре-зуль-та-та кон-ту-зии в го-ды граж-дан-с-кой вой-ны. Имен-но из-за это-го ди-аг-но-за пи-са-тель и был уво-лен из ко-ман-д-но-го сос-та-ва Крас-ной Ар-мии. В двад-цать лет он стал за-пас-ным ко-ман-ди-ром пол-ка, тог-да как его свер-с-т-ни-ки лишь год спус-тя под-ле-жа-ли при-зы-ву на во-ин-с-кую служ-бу ) . И на ру-ки вы-да-ва-лась справ-ка о том, что "во столь-ко-то ча-сов был дос-тав-лен в ле-чеб-ни-цу в су-ме-реч-ном сос-то-янии". И поч-ти всег-да пе-ред этим за-га-доч-ным сос-то-яни-ем мо-ло-точ-ки в вис-ки: тук-тук... "Рита! - вспомнил я и улыб-нул-ся. -Ско-рей-! Где она? Ко-неч-но, ожи-да-ет ме-ня в том се-ле-нии, ко-то-рое бы-ло впе-ре-ди по на-шей до-ро-ге". Сразу взя-лись от-ку-да-то си-лы, пе-рес-та-ло сжи-мать вис-ки, и я за-ша-гал впе-ред. Шел весь день. Ус-та-вая, са-дил-ся пе-ре-дох-нуть, прик-ла-ды-вал к го-ло-ве вы-мо-чен-ный в хо-лод-ной клю-че-вой во-де пла-ток... Вста-вал и шел опять. Поздним ве-че-ром доб-рал-ся до по-сел-ка. За-шел в один дом и спро-сил: не ви-да-ли ли тут двух рус-ских про-хо-жих? Го-во-рят: нет... Зашел в дру-гой. Тут мне объ-яс-ни-ли, что не толь-ко ви-да-ли, а мо-гут да-же по-ка-зать, где они сей-час ос-та-но-ви-лись. Маль-чиш-ка-гру-зин выз-вал-ся про-во-дить. "Рита вот сей-час об-ра-ду-ет-ся! Они, ве-ро-ят-но, из-му-чи-лись за ме-ня. Ду-ма-ют бог зна-ет что". Мы ос-та-но-ви-лись. Я от-во-рил ка-лит-ку, во-шел во двор до-ми-ка. Ста-рик хо-зя-ин поз-до-ро-вал-ся и по-вел ме-ня в дом. - А где на-ши? -- крик-нул я, не ви-дя ни-ко-го. - Кто? Де-вуш-ка с че-ло-ве-ком? Они уш-ли еще ут-ром. - Ушли! -- и я мол-ча сел на ска-мей-ку. - Они уш-ли и ос-та-ви-ли пись-мо. - Мне? - Да, дол-ж-но быть. Де-вуш-ка ска-за-ла: "Если пос-ле нас тут прой-дет че-ло-век, рус-ский-, бе-ло-ку-рые во-ло-сы, одет так же, как этот, то пе-ре-дай-те ему, по-жа-луй-ста, это пись-мо". Я рас-пе-ча-тал. Пись-мо - пол-ное не-на-вис-ти и през-ре-ния. "Ты эго-ист. Ты черств и сух, как ник-то, и ду-ма-ешь толь-ко о се-бе. Вмес-то то-го, что-бы ос-тать-ся с на-ми, ты при пер-вых же выс-т-ре-лах пред-по-чел бро-сить нас, что-бы са-мо-му, не свя-зан-но-му ни-чем, пря-тать-ся и скры-вать-ся. В се-год-няш-нюю ночь я раз-га-да-ла те-бя. Ни-ко-лай ра-нен в ру-ку, но все-та-ки не ос-та-вил ме-ня. Твоя до-ро-га от-ня-ла у ме-ня мно-го здо-ровья и нер-вов. Стран-с-т-вуй луч-ше один. Счас-т-ли-во-го пу-ти. Рита". Внизу при-пис-ка Ни-ко-лая. "Я ни-как не ожи-дал от те-бя это-го. Это не-чес-т-но!" - Нечестно, -пересохшими гу-ба-ми про-шеп-тал я.- А это чес-т-но - умыш-лен-но под-та-со-вы-вать все? Да-же ес-ли бы Рита, ко-то-рая зна-ет ме-ня мень-ше, мог-ла до-пус-тить, раз-ве ты... не дол-жен был до-ка-зать, что это ложь, что это-го не мо-жет быть? Это чес-т-но? Молоточки зас-ту-ча-ли с уд-во-ен-ной си-лой. Хо-зя-ин то-роп-ли-во на-лил в гли-ня-ную чаш-ку во-ды и по-дал мне. Я про-тя-нул ру-ку, ту са-мую, ко-то-рой ду-шил ночью бан-ди-та,- ру-ка бы-ла блед-на и дро-жа-ла. - Смотри, кровь! -испу-ган-но ска-зал маль-чик от-цу. Я си-дел мол-ча. Зу-бы на-чи-на-ли вы-би-вать дробь. Ста-но-ви-лось хо-лод-но. Белым лос-ку-том мне пе-ре-вя-за-ли ра-не-ное бед-ро. Тук- тук-тук. "Травма,- мелькнула у ме-ня мыс-ль. -Опять Мо-исей Аб-ра-мо-вич". Я дол-го смот-рел на хо-зя-ина, по-том ска-зал ему: - Это прой-дет. Поз-во-ни-те по те-ле-фо-ну 1-43-62 и пе-ре-дай-те, что я опять бо-лен. Дальше об-рыв-ки. Помню: про-хо-дил день, нас-ту-па-ла ночь, по-том как буд-то на-обо-рот. Помню, у из-го-ловья по-дол-гу си-дел ста-рик, ус-по-ка-ивал ме-ня и рас-ска-зы-вал. Рас-ска-зы-вал он что-то стран-ное: о ка-кой--то гор-ной-, ди-кой стра-не, зам-к-ну-той и неп-рис-туп-ной. - Откуда это? - Это? Это из стра-ны ры-ца-рей. - Разве и сей-час есть ры-ца-ри? - Да, и сей-час. - А где? - Там,-он мот-нул го-ло-вой по нап-рав-ле-нию к ущелью. -На-до ид-ти мно-го-мно-го дней в го-ры. Но с этой сто-ро-ны ту-да ник-то не хо-дит. Ник-то да-же нас-то-ящих троп от-сю-да не зна-ет. Кро-ме то-го, эти лю-ди не лю-бят, ког-да к ним при-хо-дят чу-жие. - Кто они? - Они... хев-су-ры. Доставали ка-кие-то бу-ма-ги у ме-ня из кар-ма-нов. Пи-са-ли ку-да-то пись-ма. Однажды под ве-чер я прос-нул-ся. То есть я и не спал вов-се, но впе-чат-ле-ние бы-ло та-кое, буд-то прос-нул-ся. "Рита! - вспомнил я с ужа-сом. -Ри-та! Что ты де-ла-ешь?" В до-ме бы-ло пус-то. По-ры-вис-то встал, схва-тил ка-кой--то ме-шок, су-нул в не-го нес-коль-ко чу-ре-ков. Снял со сте-ны свой охот-ни-чий нож. "Надо то-ро-пить-ся! -по-ду-мал я. - На-до ско-рей спе-шить, ско-рей объ-яс-нить все!" Я выс-ко-чил из до-ма и не-за-мет-но вы-шел из се-ле-ния. В су-мер-ках быс-т-ро за-ша-гал по до-ро-ге. Про-шел с вер-с-ту и вдруг опом-нил-ся. "А ку-да я, соб-с-т-вен-но, иду? К Ри-те? Объ-яс-нять? А за-чем? Сто-ит ли? Да и поз-д-но уже, по-жа-луй-, объ-яс-нять. Не сто-ит. Но ку-да же тог-да? Ес-ли ид-ти впе-ред не-ку-да, то об-рат-но нель-зя. Но не сто-ять же пос-ре-ди до-ро-ги!" Я ог-ля-нул-ся. В су-ме-реч-ной тор-жес-т-вен-ной ти-ши-не под за-об-лач-ной вы-ши-ной тор-чал хищ-ный ко-готь снеж-ной пти-цы - вер-ши-на да-ле-кой мрач-ной го-ры. Вни-зу -чер-ное ущелье, вни-зу ле-са. "Там - та гор-ная стра-на, -по-ду-мал я. -Впро-чем, все рав-но!" Не раз-ду-мы-вая, не рас-суж-дая, я свер-нул с до-ро-ги и быс-т-ро за-ша-гал в от-к-ры-тую пасть за-га-доч-но-го ущелья. Мне труд-но сей-час ска-зать, сколь-ко дней - че-ты-ре или шесть - я шел впе-ред. Кажется, ла-зал, как лу-на-тик, по го-ло-вок-ру-жи-тель-ным кар-ни-зам, на-ты-кал-ся на пе-ре-ре-за-ющие путь ска-лы, воз-в-ра-щал-ся об-рат-но, за-ги-бал впра-во, за-вер-ты-вал вле-во, кру-жил и, на-ко-нец, по-те-рял вся-кое пред-с-тав-ле-ние о том, ку-да иду и от-ку-да на-чал путь. Кажется, но-чи бы-ли прох-лад-ные. Но-ча-ми свис-те-ли раз-бой-ные вет-ры, ре-ве-ли по-то-ки, и вы-ли по но-чам не то вол-ки, не то со-вы, да шу-ме-ли лис-тья ди-ко-го зве-ри-но-го ле-са. Скоро нас-ту-пил го-лод. Я ла-зал по де-ревь-ям. Дос-та-вал яй-ца ка-ких-то чер-но-си-них птиц. Пой-мал од-наж-ды в но-ре зверь-ка, по-хо-же-го на сус-ли-ка, за-жа-рил и съел. И чем даль-ше за-би-рал-ся я, тем глу-ше, мол-ча-ли-вей и враж-деб-ней смы-ка-лось коль-цо гор, тем бес-по-щад-нее да-ви-ли го-ло-ву ка-мен-ные гро-ма-ды урод-ли-вых скал. Не бы-ло ни ма-лей-ше-го приз-на-ка че-ло-ве-чес-ко-го жилья, ди-кой ка-за-ла-сь са-ма мысль, что здесь мо-жет жить че-ло-век. Только один раз бы-ла встре-ча. В тре-вож-ном шо-ро-хе дро-жа-ще-го кус-тар-ни-ка я стол-к-нул-ся ли-цом к ли-цу со ста-рым об-лез-лым мед-ве-дем. Он под-нял-ся из ло-го-ва, прис-таль-но пос-мот-рел на ме-ня, по-мо-тал го-ло-вой и, ле-ни-во по-вер-нув-шись, спо-кой-но по-шел прочь. Эти дни го-ло-ва у ме-ня бы-ла го-ря-ча, ибо в ней, как в гли-ня-ном со-су-де, в ко-то-ром бро-дит ви-ног-рад-ное ви-но, бро-дит ли без тол-ку, би-лись о сте-ны че-реп-ной ко-роб-ки не-ок-реп-шие еще и нес-ло-жив-ши-еся мыс-ли. По-том все пе-реб-ро-ди-ло, улег-лось, страш-ная ус-та-лость на-ча-ла ско-вы-вать те-ло. И од-наж-ды, взоб-рав-шись на по-рос-ший мхом ка-ме-нис-тый холм, я ус-нул тя-же-лым, креп-ким сном. Тем са-мым сном, ко-то-рым за-кан-чи-ва-ет-ся при-па-док, сном, во вре-мя ко-то-ро-го про-хо-дят су-мер-ки и нас-та-ет се-рый-, но нас-то-ящий день. Проснулся я от уко-ла в спи-ну. По-вер-нул-ся, от-к-рыл гла-за: - Что это? На-яву или опять гал-лю-ци-на-ция? Прямо на-до мною, воз-ле двух ко-ней-, сто-яли два спе-шив-ших-ся всад-ни-ка -два сред-не-ве-ко-вых ры-ца-ря. Один из них, с тон-ким яс-т-ре-би-ным ли-цом, пе-ре-се-чен-ным шра-ма-ми, тро-гал ме-ня кон-чи-ком ос-т-ро-го копья. Лица обо-их нез-на-ком-цев вы-ра-жа-ли изум-ле-ние и лю-бо-пыт-с-т-во. Я хо-тел под-нять-ся, но ос-т-рие копья не поз-во-ли-ло мне. Че-ло-век ска-зал что-то сво-ему то-ва-ри-щу, по-том под-нял на-до мной это уз-кое ме-тал-ли-чес-кое ос-т-рие. Меня по-ра-зи-ло вы-ра-же-ние ли-ца это-го че-ло-ве-ка. С та-ким вы-ра-же-ни-ем маль-чиш-ка сто-ит в ле-су над при-кор-нув-шей яще-ри-цей и ду-ма-ет: раз-бить ей го-ло-ву кам-нем или не сто-ит? Соб-с-т-вен-но, не к че-му раз-би-вать, а мож-но все-та-ки и раз-бить!... Но дру-гой от-ве-тил ему что-то и по-ка-чал го-ло-вой. - Камарджоба! Ам-ха-на-ко! - по-гру-зин-с-ки ска-зал я из-под копья. Очевидно, пер-вый по-нял, по-то-му что чуть ус-мех-нул-ся и, опус-тив копье, по-ка-зал мне жес-том, что-бы я встал. Я под-нял-ся, но тот-час же упал сно-ва, сва-лен-ный уда-ром древ-ка копья. И пер-вый нас-то-ро-жен-но крик-нул что-то, ука-зы-вая на мой охот-ни-чий нож. Я снял нож с по-яса и про-тя-нул им. Тут слу-чи-лось неч-то не-ожи-дан-ное. При ви-де хо-ро-ше-го клин-ка, оп-рав-лен-но-го в во-ро-не-ные нож-ны, оба рва-ну-лись к не-му. Пер-вый ус-пел вых-ва-тить у ме-ня дож рань-ше. Но дру-гой с гор-тан-ным кри-ком схва-тил-ся за ру-ко-ят-ку сво-ей кри-вой-, тя-же-лой шаш-ки. Пер-вый от-с-ко-чил и пов-то-рил его дви-же-ние. Я ду-мал, что вот-вот они схва-тят-ся и нач-нут ру-бить друг дру-га. Но пер-вый ска-зал что-то, вто-рой сог-ла-сил-ся: они опус-ти-ли ру-ки, взя-ли копья и ста-ли ря-дом. Пер-вый раз-мах-нул-ся и изо всей си-лы бро-сил копье; оно со свис-том про-ле-те-ло ми-мо ме-ня и оца-ра-па-ло ко-ру тол-с-то-го де-ре-ва. Вто-рой зас-ме-ял-ся и то-же мет-нул копье; оно, глу-хо стук-нув-шись, вош-ло в ствол то-го же де-ре-ва и ос-та-лось тор-чать там. Тог-да пер-вый нах-му-рил-ся и мол-ча про-тя-нул вто-ро-му мой нож, по-том по-до-шел ко мне, при-ка-зы-вая зна-ка-ми сесть вер-хом на его ло-шадь. Я сел. Он взял ве-рев-ку и под брю-хом ло-ша-ди свя-зал мне но-ги. По-том оба вско-чи-ли в сед-ла и, уда-рив на-гай-кой ко-ней-, по-нес-лись впе-ред. Лошади их бы-ли как змеи. Дру-гая дав-но раз-би-лась бы са-ма или раз-би-ла всад-ни-ка о ство-лы де-ре-ва. А эти уве-рен-но и спо-кой-но из-ви-ва-лись меж де-ревь-ев и мча-лись пос-ре-ди ча-щи быс-т-рой рысью. Невольная дрожь про-бе-жа-ла по те-лу, ког-да мы узень-ким по-лу-то-ра-ар-шин-ным кар-ни-зом по-еха-ли над чер-ной-, без-дон-ной про-пас-тью. А ког-да за де-сят-ком по-во-ро-тов ко-ни ос-та-но-ви-лись пря-мо пе-ред ба-шен-ка-ми, об-не-сен-ны-ми ка-мен-ной сте-ной-, пе-ред не-боль-шим, но нас-то-ящим зам-ком, бы-ла уже ночь. Заскрипели от-во-ря-ющи-еся во-ро-та. Мы въеха-ли во двор. Всад-ни-ки сос-ко-чи-ли. Нас ок-ру-жи-ло нес-коль-ко че-ло-век. Кто-то раз-вя-зал мне но-ги и вза-мен это-го скру-тил ру-ки. Кто-то взял за пле-чи и по-вел по уз-ко-му, сы-ро-му, зап-лес-не-ве-ло-му ко-ри-до-ру. Еще раз скрип-ну-ла дверь, и ме-ня тол-к-ну-ли вниз. Про-ле-тев нес-коль-ко сту-пе-нек, я сел на пол. Дверь зах-лоп-ну-лась. Я ог-ля-нул-ся: под-вал - че-ты-ре ша-га на че-ты-ре. В ма-лень-кое, узень-кое от-вер-с-тие ок-на вид-ны ло-ша-ди-ные но-ги да кра-ешек мед-ной блес-тя-щей лу-ны. Прошло не ме-нее че-сов че-ты-рех-пя-ти. Свер-ху до-но-си-лись ве-се-лые кри-ки, шум, мо-но-тон-ная му-зы-ка. Иног-да то-пот, точ-но там пля-са-ли. Я про-дол-жал ле-жать на по-лу. Креп-ко пе-ре-вя-зан-ные ру-ки за-тек-ли; про-бо-вал бы-ло зу-ба-ми ослабить рем-ни - ни-че-го не выш-ло. Ста-ло еще, по-жа-луй-, ху-же, по-то-му что на-мок-шие от слю-ны ре-меш-ки на-бух-ли и еще креп-че стис-ну-ли кис-ти рук. Наконец раз-дал-ся гул-кий шум ша-гов, зас-к-ри-пе-ла дверь: за мной приш-ли. Я встал и в соп-ро-вож-де-нии кон-во-ира, во-ору-жен-но-го толь-ко кин-жа-лом, за-жа-тым в пра-вой ру-ке, по-шел ту-да, ку-да он под-тал-ки-вал ме-ня. Распахнулась но-вая дверь, и я ос-та-но-вил-ся у по-ро-га. За боль-шим длин-ным сто-лом си-де-ло че-ло-век пят-над-цать хев-су-ров. На сто-ле - пря-мо на-ва-лен-ные на дос-ки - ле-жа-ли ку-ча-ми кус-ки на-ре-зан-но-го ва-ре-но-го мя-са; кру-гом сто-яли гли-ня-ные кув-ши-ны и ро-го-вые куб-ки с ви-ном. Хевсуры бы-ли без коль-чуг, в мяг-ких ру-ба-хах из ба-рань-ей ко-жи. Поч-ти у каж-до-го на бо-ку бол-та-лась шаш-ка, а за по-ясом один, а то и два кин-жа-ла. Здесь же, у сте-ны, ви-се-ла, оче-вид-но, толь-ко что сод-ран-ная, сы-рая шку-ра ог-ром-но-го мед-ве-дя. Один из хев-су-ров, в ко-то-ром я уз-нал зах-ва-тив-ше-го ме-ня в плен (это был Ул-ла, стар-ший сын хо-зя-ина зам-ка), за-ни-мал-ся тем, что драз-нил кон-чи-ком саб-ли при-жав-ше-го-ся к уг-лу и злоб-но щел-кав-ше-го зу-ба-ми ди-ко-го мед-ве-жон-ка. Ког-да я во-шел, Ул-ла бро-сил свое за-ня-тие, и все по-вер-ну-ли го-ло-вы в мою сто-ро-ну. Он по-до-шел ко мне и взмах-нул но-жом - я зак-рыл гла-за. Но он толь-ко пе-ре-ре-зал рем-ни, стя-ги-вав-шие мне ру-ки. По-том вло-жил кин-жал в нож-ны и, взяв на-гай-ку, спро-сил ме-ня что-то на сво-ем не-по-нят-ном язы-ке. Я раз-вел ру-ка-ми, по-ка-зы-вая, что не мо-гу от-ве-тить. Но он не по-ве-рил и со все-го раз-ма-ха вы-тя-нул ме-ня на-гай-кой по пле-чу и по гру-ди. Я стис-нул зу-бы. Он сно-ва спро-сил, я сно-ва по-ка-чал го-ло-вой. Он жи-га-нул ме-ня на-гай-кой еще раз и опять про-из-нес ту же са-мую фра-зу. Во всех его воп-ро-сах пов-то-ря-лось сло-во "осе-тин". - Нет, не осе-тин, -на-угад от-ве-тил я. -Я рус-ский. Улла от-ло-жил на-гай-ку, и меж-ду соб-рав-ши-ми-ся под-нял-ся спор. Кто-то сдер-нул с ме-ня шап-ку и ука-зал на мои бе-ло-ку-рые во-ло-сы. По-том, оче-вид-но, все приш-ли к од-но-му и то-му же вы-во-ду, и я нес-коль-ко раз ра-зоб-рал сло-во: - Русский... рус-ский-. И я по-нял, что быть рус-ским в дан-ную ми-ну-ту луч-ше, не-же-ли быть осе-ти-ном. Улла по-до-шел к сто-лу. По-том ему приш-ла в го-ло-ву ди-кая мысль: он на-лил ог-ром-ный рог креп-ко-го ви-на и по-дал мне. Я был го-ло-ден, как со-ба-ка, и знал, что ес-ли выпью все, то сва-люсь с ног. Я от-ри-ца-тель-но по-ка-чал го-ло-вой. Ул-ла сно-ва взял на-гай-ку. Тог-да я про-тя-нул за куб-ком ру-ку и, не от-ры-ва-ясь, вы-пил его до дна. Кри-ки одоб-ре-ния пос-лы-ша-лись со сто-ро-ны си-дя-щих за сто-лом. Улла на-лил вто-рой раз. Боль-ше я не мог вы-пить ни глот-ка. Он су-нул мне рог в ру-ку, но ру-ка дрог-ну-ла, я вы-ро-нил ку-бок, и раз-ли-тое ви-но по-тек-ло по по-лу. Лицо ос-кор-б-лен-но-го Ул-лы пе-ре-ко-си-лось, и он, ве-ро-ят-но, из-бил бы ме-ня до по-лус-мер-ти, ес-ли бы из-за сто-ла не встал один из хев-су-ров и не ска-зал ему что-то. Ул-ла, ру-га-ясь, сел на скамью и на-лил се-бе ви-на. Хевсур, зас-ту-пив-ший-ся за ме-ня, был еще мо-лод. Ему не бы-ло и двад-ца-ти пя-ти лет. Он был то-нок, ги-бок и стро-ен, а на бо-ку у не-го бол-та-лась вы-се-чен-ная се-реб-ром кри-вая шаш-ка, за ко-то-рую - как мне по-том ска-за-ли - бы-ло зап-ла-че-но тре-мя бы-ка-ми и пятью пу-да-ми мас-ла. Он про-тя-нул мне ог-ром-ный жир-ный ку-сок мя-са. - Русский? - спро-сил он впол-го-ло-са. - Да, -ответил я. Он не ска-зал боль-ше ни-че-го. По-ви-ди-мо-му, не столь-ко по-то-му, что у не-го не бы-ло слов, сколь-ко по-то-му, что Ул-ла по-доз-ри-тель-но, ис-под-лобья смот-рел на нас. Из со-сед-ней ком-на-ты вош-ла с вя-зан-кой хво-рос-та сгор-б-лен-ная, жи-лис-тая ста-ру-ха и бро-си-ла охап-ку на уг-ли пе-чи, по-хо-жей на ка-мин. Ул-ла ука-зал ей на ме-ня и крик-нул мне, оче-вид-но, при-ка-зы-вая сле-до-вать за ней. Я по-шел. Ста-ру-ха сер-ди-то пос-мат-ри-ва-ла на ме-ня. По тем-ным ко-ри-до-рам мы спус-ти-лись вниз и очу-ти-лись на кух-не. На зем-ля-ном по-лу го-рел кос-тер. Над кос-т-ром ур-чал ки-пя-щий ва-ре-вом боль-шой мед-ный ко-тел. Ста-ру-ха при-та-щи-ла ме-шок с зер-на-ми, бро-си-ла его в тем-ный угол, за-шам-ка-ла и под-ве-ла ме-ня к тя-же-лым ка-мен-ным жер-но-вам, при-ла-жен-ным в уг-лу. Я по-нял. Сел на зем-лю и на-чал кру-тить ог-ром-ные гру-бые кам-ни, пе-ре-ма-лы-вая зер-но в му-ку. Несколько раз на кух-ню за-бе-гал то один, то дру-гой хевсу-ре-нок, с лю-бо-пыт-с-т-вом смот-рел на ме-ня, но тот-час же ис-че-зал, вып-ро-ва-жи-ва-емый сер-ди-ты-ми ок-ри-ка-ми ста-рой ведь-мы. Го-ло-ва у ме-ня кру-жи-лась от вы-пи-то-го ви-на, вер-теть кам-ни я ус-тал, но кон-чить не ре-шал-ся, по-то-му что тюремщица то и де-ло пог-ля-ды-ва-ла на ме-ня да-ле-ко не дру-же-люб-но. Че-рез не-ко-то-рое вре-мя она выш-ла в од-ну из трех две-рей-; тог-да в ком-на-ту ос-то-рож-но, кра-ду-чись, вош-ла де-вуш-ка. Она не за-ме-ти-ла ме-ня, и я пе-рес-тал вер-теть кам-ни, наб-лю-дая за ней из тем-но-го уг-ла. Девушка, во-ви-ди-мо-му, ко-го-то до-жи-да-лась и че-го-то бо-ялась. Она быс-т-ро под-с-ко-чи-ла к той две-ри, из ко-то-рой уш-ла ста-ру-ха, и за-пер-ла дверь на за-сов. Свер-ху по лес-т-ни-це пос-лы-ша-лись ша-ги, и во-шел хев-сур, тот са-мый-, ко-то-рый зас-ту-пил-ся за ме-ня. - Рум! - ра-дос-т-но крик-ну-ла де-вуш-ка и под-бе-жа-ла к не-му. Но тот-час же ом-ра-чи-лась и ста-ла быс-т-ро-быс-т-ро го-во-рить, ука-зы-вая паль-цем на-верх, от-ку-да до-но-си-лись пьяные го-ло-са. Я ви-дел, как его уз-кие блес-тя-щие гла-за за-го-ре-лись, ли-цо нах-му-ри-лось, и он лас-ко-во от-ве-тил что-то, ус-по-ка-ивая ее. И в то же вре-мя я уз-нал, что по-лу-чен-ное со-об-ще-ние взвол-но-ва-ло его, по-то-му что он то и де-ло креп-ко стис-ки-вал ру-ко-ят-ку сво-ей че-кан-ной шаш-ки. Вдруг де-вуш-ка от-с-ко-чи-ла от не-го, по-то-му что в за-пер-тую дверь пос-ту-ча-ли. Он скрыл-ся на тем-ной лес-т-ни-це, ве-ду-щей на-верх. Хев-сур-ка хо-те-ла бы-ло выс-коль-з-нуть в дверь, вы-во-див-шую нап-ра-во, в тем-ный ко-ри-дор, но из ко-ри-до-ра до-нес-ся от-да-лен-ный звук ша-гов. Тог-да она мет-ну-лась в угол, где, при-та-ив-шись, си-дел я, и хо-те-ла вып-рыг-нуть в уз-кое, рас-пах-ну-тое над са-мой зем-лей ок-но. Не-ожи-дан-но стол-к-нув-шись со мной, она ис-пу-ган-но бро-си-лась на-зад, не зная, что ей те-перь де-лать. Я под-нял-ся и мах-нул ру-кой-, по-ка-зы-вая, что-бы она по-то-ро-пи-лась скрыть-ся че-рез окош-ко; она вып-рыг-ну-ла как раз в ту ми-ну-ту, ког-да в ком-на-ту во-шел Ул-ла. Ста-ру-ха про-дол-жа-ла, ру-га-ясь, сту-чать в дверь. Ул-ла от-пер за-сов и вни-ма-тель-но ос-мот-рел все уг-лы: он ко-го-то ис-кал. Во-шед-шая ста-ру-ха за-ло-по-та-ла, ки-вая то на ме-ня, то на дверь. Оче-вид-но, об-ви-ня-ла ме-ня в том, что я яко-бы зад-ви-нул за-сов. Но Ул-ла был, по-ви-ди-мо-му, дру-го-го на этот счет мне-ния. Он по-до-шел ко мне. Под-нял ме-ня за пле-чи и спро-сил о чем-то. Без тру-да я до-га-дал-ся, что он хо-чет уз-нать, кто за-пер дверь. Я прит-во-рил-ся бес-п-рос-вет-но пьяным. Тог-да он при-шел в ярость, из-бил ме-ня на-гай-кой и ушел, ру-га-ясь. Я сва-лил-ся в тем-ный угол, вздра-ги-вая от бо-ли и бес-силь-ной зло-бы. Ста-ру-ха уш-ла опять. Я ле-жал мол-ча, го-лод-ный-, избитый, из-му-чен-ный-, оди-но-кий и без на-деж-ды на чью-ли-бо по-мощь. Вдруг что-то упа-ло из ок-на на пол: я нас-то-ро-жил-ся, по-том под-полз и под-нял. Это бы-ли ле-пеш-ка и ку-сок бе-ло-го сы-ра. Но я не ус-пел раз-г-ля-деть ни-че-го, кро-ме ру-ки, про-су-нув-шей все это в уз-кое от-вер-с-тие ка-мен-но-го ок-на. Мусульманская пос-ло-ви-ца го-во-рит: "Це-луй ту ру-ку, кисть ко-то-рой ты не в си-лах свер-нуть". Это из-ре-че-ние как нель-зя луч-ше под-хо-ди-ло ко мне. Я был ра-бом Ул-лы. Я ис-пол-нял бес-п-ре-кос-лов-но все его при-ка-за-ния: чис-тил и сед-лал его ко-ня, сди-рал шку-ры с уби-тых на охо-те джей-ра-нов, раз-во-дил кос-т-ры и по-мо-гал ста-ру-хе ва-рить обед. Я ста-рал-ся уго-дить Ул-ле и не-на-ви-дел его: я го-тов был пе-ре-ре-зать ему гор-ло, ес-ли бы пред-с-та-вил-ся удоб-ный слу-чай. Мо-жет быть, по-это-му он ни-ког-да не до-ве-рял мне ни кин-жа-ла, ни шаш-ки, ни вин-тов-ки. За ма-лей-ший прос-ту-пок он бес-по-щад-но сте-гал ме-ня на-гай-кой. Он не-на-ви-дел ме-ня то-же, и ес-ли я ос-та-вал-ся жив, то толь-ко по-то-му, что я был ему ну-жен. А для че-го - я уз-нал это мно-го поз-же. Улла был стар-шим сы-ном ста-ро-го Гор-га - гла-вы боль-шо-го ро-да хев-су-ров. Ул-ла был си-лен, хи-щен и влас-то-лю-бив. Он за-ни-мал за-мок сво-его от-ца, в то вре-мя как боль-шин-с-т-во хев-су-ров жи-ло в зем-лян-ках, по-хо-жих на зве-ри-ные но-ры. Горг был уже дряхл, и Ул-ла, прик-ры-ва-ясь его име-нем и под-дер-ж-кой-, без-на-ка-зан-но хо-зяй-ни-чал здесь, в са-мом ок-ра-ин-ном и да-ле-ком уг-лу Хев-су-ре-тии. Час-то он с от-ря-дом всад-ни-ков скры-вал-ся на нес-коль-ко дней для то-го, что-бы ди-ки-ми тро-па-ми спус-тить-ся вниз, на-пасть вне-зап-но на осе-тин-с-кий по-се-лок, уг-нать скот и пог-ра-бить. Воз-в-ра-ща-ясь с до-бы-чей-, он со-зы-вал хев-су-ров сво-его пле-ме-ни, и в по-ко-ях ка-мен-но-го зам-ка на-чи-на-лись пи-ры, по-пой-ки и уве-се-ле-ния. Он ни-ког-да - да и все хев-су-ры так-же - не рас-ста-вал-ся с ору-жи-ем. Его бо-ялись, а мно-гие не-на-ви-де-ли. Кро-ме то-го, бы-ла у не-го ста-рая враж-да, глу-бо-кая и неп-ри-ми-ри-мая, но к ко-му имен-но - дол-го я по-нять не мог. Иногда с юга при-ез-жа-ли к Ул-ле ка-кие-то всад-ни-ки; тог-да Ул-ла ста-но-вил-ся дик и мра-чен. Це-лые но-чи нап-ро-лет шли го-ря-чие спо-ры. И на вре-мя при-ез-да этих всад-ни-ков я бес-по-щад-но из-го-нял-ся не толь-ко из ком-нат, но час-то да-же и со дво-ра. Но что это бы-ли за та-ин-с-т-вен-ные вра-ги, из-за че-го во-об-ще шла враж-да, я не по-ни-мал, тем бо-лее что еще пло-хо по-ни-мал язык хев-су-ров. Была ночь. Я воз-в-ра-щал-ся из со-сед-не-го ле-са с пол-ным вед-ром ди-ких яб-лок, из ко-то-рых ва-рил-ся по-том слад-кий-, тя-гу-чий мед. Я заб-лу-дил-ся, но знал, что за-мок ос-тал-ся не-да-ле-ко, впра-во от ме-ня, и по-то-му усел-ся пе-ре-дох-нуть у края тро-пы. Прош-ло не бо-лее де-ся-ти ми-нут до то-го, как я ус-лы-шал чьи-то кра-ду-щи-еся, то-роп-ли-вые ша-ги. Спря-тав-шись за кус-ты, я уви-дел, что по тро-пин-ке идет за-ку-тав-ша-яся в пок-ры-ва-ло жен-щи-на. "Нора, сес-т-ра Ул-лы! И ку-да это она так поз-д-но?" В ка-чес-т-ве ра-ба я был лю-бо-пы-тен: пос-та-вил вед-ро и ти-хонь-ко по-шел за ней. Ша-гов че-рез сто она ос-та-но-ви-лась пе-ред дверью ста-рой-, по-лу-раз-ва-лив-шей-ся зем-лян-ки, ог-ля-ну-лась и вош-ла ту-да. Че-рез ми-ну-ту по ще-лям за-ве-шан-но-го об-рыв-ка-ми ко-жи ок-на про-лил-ся тус-к-лый свет. Я хо-тел бы-ло проб-рать-ся бли-же, но мне по-чу-ди-лось, что еще кто-то кра-дет-ся в тем-но-те; тог-да я вер-нул-ся к ос-тав-лен-но-му вед-ру и ско-ро на этот раз на-шел до-ро-гу в за-мок. Ста-ру-хи не бы-ло до-ма, свер-ху до-но-си-лись тя-же-лые ша-ги Ул-лы. "Улла ша-га-ет,- по-ду-мал я,- зна-чит, Ул-ла сер-дит". Потом он спус-тил-ся по ле-сен-ке и при-ка-зал мне осед-лать ко-ня. Выбежав, что-бы ис-пол-нить при-ка-за-ние, я уви-дел, что во дво-ре сто-яли уже чьи-то три чу-жих ло-ша-ди. Ед-ва я ус-пел за-тя-нуть под-п-ру-гу, как во двор то-роп-ли-во вош-ла ста-ру-ха. Ул-ла был еще до-ма, вни-зу. Она зак-ры-ла за со-бой дверь. Я под-к-рал-ся к ок-ну. - Ну? - ос-ве-до-мил-ся Ул-ла не-тер-пе-ли-во. - Она там. Я ви-де-ла, как она дош-ла до то-го мес-та. - А он? - А его нет. Она ждет его. Толь-ко смот-ри, он ос-то-ро-жен. На-до ти-хо проб-рать-ся: вер-хом нель-зя. - А ты не врешь? -по-доз-ри-тель-но спро-сил Ул-ла. Ста-ру-ха от-ча-ян-но за-мо-та-ла го-ло-вой-; по-том пос-мот-ре-ла на вед-ро с яб-ло-ка-ми и, взды-хая, за-ме-ти-ла: - А этот здесь. Ох-хо-хо, пло-хой че-ло-век, хит-рый че-ло-век! Его убить на-до, Ул-ла! Он все смот-рит, все слу-ша-ет.- И, по-вер-нув го-ло-ву, она ус-та-ви-лась пря-мо на тем-ную ды-ру, к ко-то-рой я при-ник. Я спря-тал го-ло-ву меж-ду кам-ней и за-та-ил ды-ха-ние. - Нет. Не твое де-ло! -отре-зал Ул-ла. -Он мне бу-дет ну-жен. -И ушел к се-бе на-верх. "Ах ты, ста-рая ведь-ма! -по-ду-мал я. -Ну, по-го-ди же ты у ме-ня!" И вмес-то то-го, что-бы за-рыть-ся в лис-т-ву, на-ва-лен-ную воз-ле ло-ша-ди-но-го стой-ла, да за-лечь спать, я прок-рал-ся за во-ро-та и пус-тил-ся бе-жать к зем-лян-ке, что-бы ус-петь пре-дуп-ре-дить Но-ру о гро-зя-щей опас-нос-ти. По до-ро-ге, у са-мой поч-ти зем-лян-ки, я по-пал в ру-ки дво-их до-зор-ных. - Куда? -крик-нул один, хва-тая ме-ня за гор-ло. Я прох-ри-пел: - Берегитесь! Ста-ру-ха прос-ле-ди-ла Но-ру, и Ул-ла пол-зет сю-да. По-видимому, это со-об-ще-ние силь-но встре-во-жи-ло их, по-то-му что один тот-час же зас-вис-тел пе-рес-вис-та-ми пти-цы ко-ла-юн. Тот-час же из зем-лян-ки, сжи-мая ру-ко-ять сво-ей кри-вой шаш-ки, выс-ко-чил Рум, а за ним Но-ра. - Бежим в за-мок! -ска-за-ла мне Но-ра. -Ту-да есть дру-гая до-ро-га. Я про-бе-русь ти-хонь-ко к се-бе в ком-на-ту и зап-русь на за-сов. До ут-ра я не впу-щу его. А ут-ром вер-нет-ся отец, и бить ме-ня при от-це он не пос-ме-ет. - Беги, Но-ра, -ска-зал ей Рум. -А я спря-чусь по-сво-ему. Ес-ли что-ни-будь бу-дет нуж-но, сей-час же пе-ре-дай че-рез не-го. -Он ука-зал на ме-ня. -Бе-ги, Но-ра, ждать при-дет-ся не-дол-го. Нора схва-ти-ла ме-ня за ру-ку и по-та-щи-ла за со-бой. У Но-ры ко-шачьи гла-за, а слух - как у ле-ту-чей мы-ши. Мы выш-ли к дру-гой сто-ро-не зам-ка. На-вер-ху бы-ло тем-но, и толь-ко сла-бый свет на сучь-ях рос-ше-го во дво-ре де-ре-ва по-ка-зы-вал, что вни-зу еще не спит ста-ру-ха. Мы под-к-ра-лись к во-ро-там, но... И во-ро-та и ка-лит-ка ока-за-лись за-пер-ты из-нут-ри. Ста-ру-ха бы-ла хит-рей-, чем мы пред-по-ла-га-ли. - Что те-перь де-лать? - Погоди,- от-ве-тил я, по-ду-мав, и по-та-щил Но-ру в сто-ро-ну, к ручью. Там ле-жа-ла ог-ром-ная по-луг-ни-лая ко-ло-да, на-пол-нен-ная во-дой. Еще три дня то-му на-зад я по-ло-жил вымачивать в эту во-ду длин-ный-, креп-кий ар-кан, ко-то-рым при-тя-ги-ва-ют к стол-бу мо-ло-дых, еще не объ-ез-жен-ных ко-ней. Я на-шел его, вы-нул из во-ды и при-нял-ся не-удач-но заб-ра-сы-вать на один из зуб-цов ка-мен-ной сте-ны. Но-ра вых-ва-ти-ла ар-кан из мо-их рук, свер-ну-ла его коль-цом, са-ма изог-ну-лась, вып-ря-ми-лась - и рем-ни ле-гонь-ко свис-т-ну-ли в тем-но-те: пет-ля проч-но ох-ва-ти-ла выс-туп. Тог-да, упи-ра-ясь но-га-ми в тре-щи-ны стен, я заб-рал-ся на трех-са-жен-ную вы-со-ту, снял пет-лю и зак-ре-пил ее за свой по-яс; вни-зу Но-ра про-де-ла-ла то же с кон-цом рем-ня. По-том я спус-тил-ся по дру-гую сто-ро-ну сте-ны и раз-жал ру-ки. Я был по край-ней ме-ре пу-да на пол-то-ра тя-же-лей Но-ры, и ре-мен-ный ар-кан сво-бод-но под-нял ее к зуб-цам как раз в то вре-мя, ког-да мои но-ги по-чув-с-т-во-ва-ли под со-бой зем-ля-ную кры-шу ло-ша-ди-но-го стой-ла. Те-перь ей ос-та-ва-лось спус-кать-ся вниз. Она хо-те-ла спрыг-нуть, но вов-ре-мя со-об-ра-зи-ла, что стук от прыж-ка мо-жет прив-лечь вни-ма-ние ста-ру-хи. Я стал бли-же к сте-не, по-ка-зы-вая зна-ком, что-бы де-вуш-ка бро-си-лась мне на ру-ки; она от-ри-ца-тель-но по-ка-ча-ла го-ло-вой. - Прыгай, Но-ра, не то ста-ру-ха вый-дет или Ул-ла ус-пе-ет вер-нуть-ся. Она бы-ла лег-ка и уп-ру-га, как гиб-кая гут-та-пер-че-вая кук-ла, и ед-ва упа-ла мне на ру-ки, как с си-лой от-тол-к-ну-лась от ме-ня, бо-ясь, что-бы я не удер-жал ее хо-тя бы на мгно-ве-ние. - Нора, -взволнованно про-шеп-тал я, свер-ты-вая ар-кан,- те-перь про-бе-рись на-верх, а ког-да вер-нет-ся Ул-ла, вый-ди са-ма и, ес-ли он бу-дет спра-ши-вать, ска-жи ему пря-мо, что ста-ру-ха врет. По-том, по-го-ди, ска-жи мне, за что Ул-ла не-на-ви-дит Ру-ма и по-че-му он не хо-чет, что-бы Рум взял те-бя в же-ны? Но она ни-че-го не от-ве-ти-ла и убе-жа-ла прочь. Едва я за-рыл-ся в лис-т-ву на обыч-ный свой ноч-лег, как во-ро-та заг-ре-ме-ли от влас-т-но-го сту-ка. Я под-бе-жал, от-к-ли-ка-ясь на зов Ул-лы, по-том гром-ко зак-ри-чал ста-ру-хе, что-бы она та-щи-ла ключ. Старуха впус-ти-ла Ул-лу с его то-ва-ри-ща-ми и тот-час же сно-ва за-пер-ла во-ро-та на за-мок. - Воды! -крик-нул он. Я бро-сил-ся за вед-ром. Ли-цо Ул-лы бы-ло в кро-ви и че-рез лоб тя-нул-ся нег-лу-бо-кий-, но длин-ный шрам. - Сес-т-ра не вер-ну-лась? -спро-сил он у ста-ру-хи. - Нет, не вер-ну-лась, Ул-ла! Я зак-рыла за то-бой во-ро-та и от-к-ры-ла толь-ко те-бе. Она убе-жа-ла с ним, Ул-ла! - Да, убе-жа-ла, - хмypo от-ве-тил он. -Мы нар-ва-лись на за-са-ду, и кто-то ру-ба-нул ме-ня шаш-кой по лбу, но я отом-щу им... Они ско-ро бу-дут знать, что зна-чит свя-зы-вать-ся с Ул-лой-! Он ушел на-верх. Через нес-коль-ко ми-нут раз-дал-ся ярос-т-ный крик. Сно-ва пос-лы-ша-лись тя-же-лые ша-ги Ул-лы, спус-кав-ше-го-ся кни-зу. В ру-ке он дер-жал уже не-из-мен-ную на-гай-ку. - Старуха! -спро-сил он, мед-лен-но под-хо-дя к ней. -Бы-ли во-ро-та все вре-мя за-пер-ты? - Были, Ул-ла, -в стра-хе пя-тясь к стен-ке, от-ве-ти-ла она. - Был ключ все вре-мя у те-бя? - У ме-ня, Ул-ла. - И ник-то без ме-ня не мог вой-ти сю-да? - Никто не мог, и ник-то не при-хо-дил. Тогда Ул-ла взмах-нул на-гай-кой и стал сте-гать ста-ру-ху по спи-не. Ста-ру-ха взвы-ла от-ча-ян-но. Про-дол-жая хлес-тать, он при-го-ва-ри-вал: - Ты нав-ра-ла мне, ста-рая кол-дунья. Ты то-же с ни-ми за-од-но. Ты зна-ла, что там нет ни-ко-го, кро-ме за-са-ды. Ты на-роч-но нав-ра-ла мне, что-бы ме-ня там уби-ли. Не знаю, дол-го ли про-дол-жал бы он хлес-тать ста-ру-ху, ес-ли бы не пос-лы-шал-ся со сто-ро-ны до-ро-ги то-пот двух-трех де-сят-ков ко-ней. - Отец при-ехал! -крик-нул Ул-ла и вы-шел во двор. Я бро-сил-ся за-жи-гать фа-кел. Во двор въеха-ла це-лая ора-ва всад-ни-ков. Впе-ре-ди кра-со-вал-ся на ко-не ста-рый се-дой Гор-га, хо-зя-ин зам-ка и отец Ул-лы. Фа-кел зад-ро-жал у меня в ру-ках, и я су-евер-но по-пя-тил-ся на-зад от ви-да ожив-шей- сред-не-ве-ко-вой кар-ти-ны: хев-су-ры были су-ро-вы, ус-та-лы и блед-ны; ру-ко-ят-ки са-бель брен-ча-ли оголь-ца же-лез-ных сет-ча-тых коль-чуг. У мно-гих ры-ца-рей были уз-кие, длин-ные щи-ты, а млад-ший сын Гор-га дер-жал дли-н-ную, тон-кую пи-ку с -на-са-жен-ной на ос-т-рие сруб-лен-ной го-ло-вой. Рядом с ло-шадь-ми сто-ял с пе-ре-вя-зан-ны-ми сза-ди ру-ка-ми длин-но-во-ло-сый плен-ник. Пленника бро-си-ли в тот же под-вал, в ко-то-рый был ког-да-то бро-шен и я. Ког-да хо-зя-ева и гос-ти скры-лись, я под-полз по зем-ле к ок-ну под-ва-ла. - Кто ты? - оклик-нул я по-хев-сур-с-ки. - Грузин,- от-ве-тил плен-ник,- а ты? - Я рус-ский. К мо-ей ве-ли-чай-шей ра-дос-ти он спро-сил ме-ня тог-да по-рус-ски: - Зачем ты здесь, и что ты здесь де-ла-ешь? Ко-рот-ко я объ-яс-нил ему... - А ты, за-чем ты сю-да по-пал, и по-че-му они свя-за-ли те-бя? - Они убь-ют ме-ня ско-ро, -отве-тил он. -Нас мно-го, мы приш-ли в цен-т-раль-ную Хев-су-ре-тию сни-зу, мы под-го-ва-ри-ва-ли здеш-них хев-су-ров свер-г-нуть сво-их ро-до-на-чаль-ни-ков и ус-та-но-вить здесь то-же Со-вет-с-кую власть. Мно-гие сог-ла-си-лись, осо-бен-но там, ни-же. Но боль-шин-с-т-во, а глав-ное, поч-ти все ро-до-вые вож-ди ос-та-лись враж-деб-ны. Ул-ла один из са-мых страш-ных вра-гов вся-кой влас-ти, кро-ме соб-с-т-вен-ной. Но есть и дру-гие. В ва-шем краю жи-вет гла-ва не-боль-шо-го, но храб-ро-го ро-да, он наш, и он го-то-вит вос-ста-ние. - Его имя? - спро-сил я, при-ни-кая к ре-шет-ке. Плен-ник за-мол-чал. Но, по-ко-ле-бав-шись, от-ве-тил мне: - Его имя Рум. По-мо-ги ему, ес-ли ког-да-ни-будь смо-жешь. - Хорошо, -ответил я и по-полз на-зад, по-то-му что мне по-чу-ди-лись ша-ги. Я окон-ча-тель-но за-рыл-ся в лис-т-ву и слу-шал, как плен-ни-ка ве-дут на-верх. Утром я вско-чил на но-ги, про-тер гла-за и вдруг ос-та-но-вил-ся, су-до-рож-но сжи-мая ка-мен-ный выс-туп сте-ны: по обе-им сто-ро-нам во-рот бы-ли креп-ко при-ла-же-ны два копья с на-са-жен-ны-ми на ос-т-рия че-ло-вечь-ими го-ло-ва-ми, и на од-ном из ос-т-ри-ев я уз-нал го-ло-ву ноч-но-го плен-ни-ка. Комната Ул-лы при-ле-га-ла к од-ной из трех ка-мен-ных ба-ше-нок зам-ка. Эта-то ба-шен-ка дав-но прив-ле-ка-ла мое вни-ма-ние: две дру-гие бы-ли от-к-ры-ты, а у этой всег-да за-пер-та на тя-же-лые же-лез-ные зам-ки око-ван-ная же-ле-зом дверь. Я не ви-дел, что-бы этот за-мок ког-да-ни-будь от-пи-рался. Но од-наж-ды ночью в уз-ких про-дол-го-ва-тых бой-ни-цах заб-рез-жил сла-бый свет. Оче-вид-но, у Ул-лы пря-мо из ком-на-ты вел ход в баш-ню. Но что де-лал там Ул-ла поз-д-ней ночью, по-нять я не мог. Кро-ме то-го, от мо-его взгля-да не скры-лись еще дру-гие стран-нос-ти: так, каж-дое ут-ро и каж-дый ве-чер ста-ру-ха нак-ла-ды-ва-ла в гли-ня-ную плош-ку ва-ре-но-го мя-са, отрезала ло-моть ле-пеш-ки и та-щи-ла все это в по-ло-ви-ну, за-ни-ма-емую Ул-лой. Сна-ча-ла я объ-яс-нял это прос-то про-жор-ли-вос-тью Ул-лы. Но за-ме-тив, что то же са-мое она про-де-ла-ла дваж-ды в его от-сут-с-т-вие, я за-по-доз-рил тай-ну. Как- то раз ночью, ког-да я уже спал, за-ко-пав-шись в лис-т-ву, кто-то ти-хонь-ко за-те-ре-бил мое пле-чо. Это бы-ла Но-ра. - Тише, -сказала она ше-по-том, -ти-ше. Ул-ла до-ма. Ска-жи, ты не уме-ешь ле-чить? - Нет, -ответил я, ни-че-го не по-ни-мая. - Старуха ска-за-ла Ул-ле, что ты ночью про-бо-вал заб-рать-ся по кир-пи-чам к ок-нам баш-ни, что-бы заг-ля-нуть ту-да. В ту баш-ню Ул-ла ни-ко-го не пус-ка-ет, и ник-то, кро-ме не-го и ста-ру-хи, не зна-ет, что там та-кое. И Ул-ла хо-чет убить те-бя. Я слы-ша-ла их раз-го-вор. Она спро-си-ла: "За-чем ты его дер-жишь, Ул-ла?" А он от-ве-тил: "Я ско-ро убью его, ста-ру-ха. Я уз-наю толь-ко, уме-ет он ле-чить бо-лез-ни или нет. Мно-гие рус-ские уме-ют. И ес-ли нет, то я убью его сра-зу, а ес-ли да, то по-том". - Он раз-ве бо-лен, Но-ра? - Нет, он здо-ров, как бык, и я не знаю, за-чем ты ему. Ты ска-жи, что уме-ешь, по-том бе-ги от-сю-да прочь! - Но ку-да, Но-ра? Я не знаю, ку-да. Я дав-но убе-жал бы: я за-пу-та-юсь, ме-ня пой-ма-ют, и тог-да все рав-но убь-ют. - Потом, -шепнула она, нас-то-ро-жив-шись, -по-том ска-жу, -и чер-ною тенью мет-ну-лась прочь. Два дня я хо-дил нас-то-ро-жен-ный-, взвол-но-ван-ный-, го-то-вый каж-дую ми-ну-ту бро-сить-ся на-угад в го-ры и в ле-са. Два дня Ул-ла ни о чем не спра-ши-вал ме-ня. В за-мок то и де-ло при-ез-жа-ли всад-ни-ки, о чем-то со-ве-ща-лись, к че-му-то го-то-ви-лись. Но-ры не бы-ло вид-но, ме-ня же не вы-пус-ка-ли ни-ку-да. Как- то под ко-нец ве-че-ра, ког-да я по-шел за хво-рос-том, сва-лен-ным в глу-хом, за-рос-шем тра-вой уг-лу по ту сто-ро-ну зам-ка, я по-чув-с-т-во-вал, что в спи-ну мне ле-гонь-ко уда-рил-ся ка-ме-шек. Я обер-нул-ся, пос-мот-рел на-верх и уви-дел в узень-ком окош-ке ли-цо Но-ры. Она де-ла-ла мне ру-кой ка-кие-то зна-ки. Я по-до-шел, но не мог ра-зоб-рать ее слов, а гром-ко го-во-рить бы-ло нель-зя. Я по-нял од-но: Но-ру за-пер-ли, и она хо-чет ска-зать мне что-то важ-ное. К но-чи, ког-да ста-ру-ха по-та-щи-ла на-верх мис-ку с руб-ле-ным мя-сом, я проб-рал-ся сно-ва под ок-но Но-ры. - Слушай. Ул-ла си-лой вы-да-ет ме-ня за-муж. Зав-т-ра ночью кто-то при-едет с за-па-да че-рез Джай-ранью тро-пу и уве-зет ме-ня от-сю-да сов-сем. Про-бе-рись к Ру-му, ска-жи ему. Я не хо-чу. Пусть он де-ла-ет, что на-до, пусть на-па-дет на за-мок и уве-зет ме-ня. Сей-час здесь еще ма-ло всад-ни-ков, а ког-да они при-едут - бу-дет уже поз-д-но. Как проб-рать-ся к Ру-му, ког-да ме-ня не вы-пус-ка-ют за во-ро-та? За-мок Ру-ма да-ле-ко - верст за двад-цать пять. Ес-ли бе-жать ту-да, то бе-жать уж сов-сем. Не ус-пел я еще при-нять окон-ча-тель-ное ре-ше-ние, как ме-ня поз-вал Ул-ла. Он дол-го вни-ма-тель-но смот-рел на ме-ня, ос-ве-до-мил-ся о сво-ем ко-не, ос-ве-до-мил-ся о пор-ван-ной уз-деч-ке. По-том, как бы нев-з-на-чай-, спро-сил, умею ли я ле-чить лю-дей. - Да,- от-ве-тил я пря-мо,- да, Ул-ла, я умею ле-чить лю-дей-, я знаю, ка-кой на-пи-ток го-то-вить от вся-ких бо-лез-ней. Улла по-мол-чал, по-ду-мал, по-том ска-зал: - Сделай мне на-пи-ток от та-кой бо-лез-ни, ког-да все те-ло на-чи-на-ет пор-тить-ся и на нем яз-вы. Я от-ве-тил: - От этой бо-лез-ни, Ул-ла, на-пит-ка не де-ла-ют, а де-ла-ют мазь. Для это-го мне нуж-но наб-рать трав в ле-су. - Хорошо. Сту-пай и со-би-рай тра-вы, но ес-ли ты не вер-нешь-ся к зав-т-раш-не-му ве-че-ру, ес-ли ты поп-ро-бу-ешь убе-жать, то пер-вый хев-сур, ко-то-ро-му ты по-па-дешь-ся на гла-за, сде-рет с те-бя ко-жу, ибо я так при-ка-зы-ваю. И ед-ва заб-рез-жил рас-свет, как я с кор-зи-ной в ру-ках вы-шел в лес. Сна-ча-ла на-роч-но шел на за-пад, по-том, ког-да за-мок скрыл-ся из ви-ду, кру-то по-вер-нул на юг. Часа че-рез три пу-ти я ус-тал и при-сел от-дох-нуть. Ко мне по-до-шел ста-рый-, во-ору-жен-ный пас-тух. - Что ты де-ла-ешь и ку-да идешь? -по-доз-ри-тель-но спро-сил он. - Я со-би-раю ле-чеб-ные тра-вы для Ул-лы, сы-на ста-ро-го Гор-га,- от-ве-тил я.-Дай мне на-пить-ся во-ды, доб-рый че-ло-век. Мы се-ли и раз-го-во-ри-лись. - Улла си-лен? -спро-сил я. -По-че-му Ул-лу все бо-ят-ся? - Улла си-лен и хи-тер. Ник-то так не бро-са-ет копье, как бро-са-ет его Ул-ла, и ник-то столь-ко раз не при-чи-нит кровь же-лез-ным коль-цом, как храб-рый Ул-ла. Ког-да бу-дет осен-ний праз-д-ник, ты уви-дишь сам. А ког-да вни-зу бы-ла большая вой-на и на цар-с-кой до-ро-ге во-ева-ли рус-ские с рус-ски-ми и рус-ские с гру-зи-на-ми и гру-зи-ны с ар-мя-на-ми, ког-да все во-ева-ли друг с дру-гом, тог-да Ул-ла с от-ря-дом слав-ных хев-су-ров спус-тил-ся с гор вниз и мно-го мед-ных пат-ро-нов и ру-жей при-вез в за-мок. И с тех пор он стал ко-ман-до-вать и при-ка-зы-вать всем. Он жес-ток и дик, но ник-то не сме-ет сде-лать ему что-ни-будь нап-ро-тив. - А дав-но это? - Я ска-зал: шесть зим то-му на-зад. Тог-да вни-зу бы-ла боль-шая вой-на, я не знаю из-за че-го, но я слы-шал, что лю-ди уби-ли сво-их на-чаль-ни-ков и уби-ли сво-его ца-ря. Из-за это-го и на-ча-лась вой-на. - И ни-ко-го нет, кто смог бы по-бе-дить Ул-лу? Ста-рик нах-му-рил-ся. - Нет, здесь ник-то не смо-жет. Есть один: он де-рет-ся на саб-лях и ме-чет копье не ху-же Ул-лы. Он то-же во вре-мя боль-шой вой-ны спус-кал-ся вниз, но он не при-вез с со-бой ни ру-жей-, ни мед-ных пат-ро-нов; он при-вез с со-бой толь-ко сму-ту да раз-дор. Он то-же си-лен и ло-вок, но он мо-лод еще, и не ус-то-ять ему про-тив Ул-лы. - Кто он? - Рум, -ответил ста-рик, -Рум, к ко-то-ро-му по но-чам ез-дят всад-ни-ки, за-те-яв-шие не-доб-рое. Я встал, поп-ро-щал-ся и быс-т-ро по-шел даль-ше. - Рум! -ска-зал я, -Но-ру се-год-ня ночью уве-зут тай-ком да-ле-ко-да-ле-ко. Ул-ла от-дал ее в же-ны че-ло-ве-ку, ко-то-рый се-год-ня ночью при-едет че-рез Джай-ранью тро-пу. - Нору? Ут-ром? - Да, ут-ром. Ее гла-за зап-ла-ка-ны. Она тос-ку-ет о те-бе и ждет, что-бы ты се-год-ня ночью на-пал на за-мок и увез ее с со-бой. - Хорошо, -крикнул он. -Я на-па-ду се-год-ня ночью на за-мок Ул-лы. Потом, отой-дя от ме-ня, он дол-го мол-чал. - Нет, -сказал он ми-ну-ту спус-тя, -я не на-па-ду се-год-ня на за-мок. Нель-зя. Еще не нас-та-ла по-ра на-чи-нать от-к-ры-тую вой-ну с Ул-лой. Еще нель-зя! Но все рав-но. Но-ру ник-то не уве-зет зав-т-ра из зам-ка! - Рум! -ска-зал я, под-хо-дя бли-же. -Я знаю, что ты го-то-вишь вос-ста-ние. Он вздрог-нул и тиг-ро-вым прыж-ком бро-сил-ся ко мне. - Что ты ска-зал?... Кто ска-зал те-бе? И я от-ве-тил: - Мне ска-зал это че-ло-век, голова ко-то-ро-го тор-чит сей-час на пи-ке у во-рот зам-ка. Он пов-ерил мне, и ты мо-жешь ве-рить мне то-же. Рум опус-тил ру-ку с кин-жа-лом. - Шпионов у Ул-лы так мно-го...-как бы объ-яс-няя свою вспыль-чи-вость, ти-хо про-го-во-рил он. Мы сто-яли на мшис-том хол-ме. По-за-ди, вре-за-ясь в не-бо, тор-ча-ли вер-ши-ны ска-лис-тых гор. - Рум, -спросил я, -че-го ты хо-чешь и че-го до-би-ва-ешь-ся? - Жизни, -помолчав, ска-зал он. -Мы мер-т-вый на-род. Мы жи-вем в ка-мен-ных но-рах ты-ся-чу лет все там же и все так же! Я был вни-зу, я ви-дел, что там ра-бо-та-ют, жи-вут сво-бод-но, спо-кой-но. Я ви-дел там та-кое, че-му здесь да-же не ве-рит мне ник-то. Что у нас есть? По-лу-сы-рое мя-со, су-хие ле-пеш-ки, конь, шаш-ка и всег-да, всег-да од-но и то же. Ул-ла го-во-рит, что за-то мы сво-бод-ны, за-то нас ник-то еще не по-ко-рил. Это не так! Нас прос-то по-за-бы-ли, и мы, за-бив-ши-еся сю-да, в гор-ную глушь, мы, ма-лень-кое пле-мя, прос-то ни-ко-му не нуж-ны! На-до все ме-нять, на-до пе-ре-ре-зать гор-ло всем гла-ва-рям, та-ким, как Ул-ла, по-то-му что они ме-ша-ют жить! Все рав-но по-ста-ро-му не жи-вут. Ста-ри-ки го-во-рят, что пер-во-го че-ло-ве-ка, ко-то-рый при-нес в го-ры вин-тов-ку, ра-зор-ва-ли на кус-ки, ког-да он выс-т-ре-лил. А сей-час? А сей-час за вин-тов-ку от-да-ют двух бы-ков. Ста-ри-ки го-во-рят, что ког-да-то один хит-рый гру-зин при-нес в го-ры ма-лень-кие кус-ки блес-тя-ще-го зер-ка-ла и ме-нял их на мас-ло у жен-щин. Тог-да всем жен-щи-нам, у ко-то-рых наш-ли зер-ка-ла, об-ва-ри-ва-ли ки-пят-ком ли-ца, что-бы они не ду-ма-ли о сво-ей кра-со-те, а гру-зи-ну на-би-ли рот ос-кол-ка-ми би-тых сте-кол и за-ши-ли гу-бы ко-жа-ным шну-ром! А те-перь вся-кая де-вуш-ка ста-ра-ет-ся дос-тать зер-ка-ло, и у са-мо-го Ул-лы ви-сит боль-шой ку-сок на сте-не. Все рав-но, раз ста-рое ухо-дит, на-до, что-бы оно ско-рей уш-ло. Облокотившись ру-кой на шаш-ку, он нас-то-ро-жил слух и ус-та-вил-ся в не-бо. Я яс-но слы-шай-^как от-ку-да-то из-да-ле-ка до-но-сит-ся ед-ва уло-ви-мое, но зна-ко-мое жуж-жа-ние. Я прик-рыл гла-за ла-донью и то-же взгля-нул ту-да, ку-да, ока-ме-нев, ус-та-вил-ся Рум. И уви-дел в си-не-ве осен-не-го не-ба, над ле-са-ми, над гро-ма-да-ми неп-рис-туп-ных гор ле-тя-щий с се-ве-ра на юг аэроп-лан... Долго смот-ре-ли мы, как ис-че-зал он за об-ла-ка-ми, скло-нив-ши-ми-ся на грудь мо-гу-чих гор. Мол-ча-ли. Я ду-мал: "Ди-кая гор-ная стра-на Хев-су-ре-тия, в ко-то-рую так труд-но проб-рать-ся и из ко-то-рой еще труд-нее выб-рать-ся, -толь-ко ма-лень-кое пят-ныш-ко под взо-ром быс-т-ро-лет-ных всад-ни-ков воз-ду-ха". Рум ска-зал: - Эту же-лез-ную пти-цу то-же сде-ла-ли лю-ди сни-зу. Я всег-да смот-рю на нее, ког-да она про-ле-та-ет по не-бу. Я от-дал бы свою се-реб-ря-ную шаш-ку, ко-ня и свой за-мок за то, что-бы у ме-ня бы-ла своя же-лез-ная пти-ца. - Зачем те-бе, Рум? - Так, -ответил он ук-лон-чи-во. -Так. По-мо-ему, тот, у ко-го есть эта пти-ца, зна-ет все, что толь-ко мож-но уз-нать во всем ми-ре. Оставить ме-ня у се-бя в зам-ке Рум не мог. - Ты слы-шал уже, что я го-во-рил. Мне нель-зя сей-час от-к-ры-то ссо-рить-ся с Ул-лой. По-тер-пи еще нем-но-го, по-дож-ди до осен-не-го праз-д-ни-ка. Я ус-пел вер-нуть-ся до-мой к но-чи. По пу-ти нар-вал без раз-бо-ра вся-ких трав. Весь за-мок был ос-ве-щен, и мно-го ко-ней сто-яло во дво-ре. С ми-ну-ты на ми-ну-ту ожи-да-ли при-ез-да же-ни-ха. Ул-ла ве-се-лил-ся: мно-го бы-ло при-го-тов-ле-но ви-на для гос-тей-, мно-го на-ва-ре-но жир-ной ба-ра-ни-ны и на-жа-ре-но на вер-те-ле соч-ных лом-тей вкус-но-го ка-бань-его мя-са. Жених опаз-ды-вал. Гос-тей на-чи-нал раз-би-рать го-лод. Ул-ла то и де-ло по-сы-лал то од-но-го, то дру-го-го за во-ро-та, что-бы уз-нать, не слыш-но ли то-по-та. - Едут! - крик-ну-ли на-ко-нец. - Ге! Хо-ро-шо. Эй, ста-ру-ха! Оде-та ли Но-ра? Пусть сей-час вый-дет встре-чать гос-тей. Нора выш-ла. Ее зап-ла-кан-ные гла-за блес-те-ли, и она чуть дро-жа-ла. Она ви-де-ла, что по-мощь не приш-ла, что ждать по-мо-щи поз-д-но уже... Зас-к-ри-пе-ли во-ро-та. Ул-ла вы-бе-жал встре-чать, и вдруг я ус-лы-шал бе-ше-ные кри-ки, прок-ля-тия и жа-лоб-ный вой ста-ру-хи... Я вы-бе-жал с фа-ке-лом во двор. Человек де-сять всад-ни-ков, спрыг-нув с се-дел, ос-то-рож-но при-ни-ма-ли на ру-ки чье то без-жиз-нен-ное те-ло. Всад-ни-ки бы-ли ок-ро-вав-ле-ны, мно-гие из-ра-не-ны. До зам-ка до-еха-ла толь-ко по-ло-ви-на; вто-рая по-ло-ви-на нар-ва-лась на за-са-ду в уз-ком про-хо-де Джай-рань-ей тро-пы. Нору уве-ли. Холодная зло-ба ох-ва-ти-ла Ул-лу. - Я знаю, кто это! Я знаю, чьи это про-дел-ки! -го-во-рил он, ша-гая из уг-ла в угол. И так же, как да-ве-ча Рум, по-мол-чав до-ба-вил: - Но сей-час нель-зя, сей-час еще ра-но. Мы по-дож-дем до осен-не-го праз-д-ни-ка и тог-да рас-счи-та-ем-ся за все. - Улла, -- обратилась к не-му ста-ру-ха вкрад-чи-во. -- А от-ку-да Рум мог уз-нать, что мы ждем гос-тей с Джай-рань-ей тро-пы? Улла по-до-шел ко мне и креп-ко стис-нул мне гор-ло. - Ты где был? - Я рвал тра-вы в ле-су не-да-ле-ко от зам-ка, бла-го-род-ный Ул-ла, -с тру-дом от-ве-тил я. -- Я нар-вал мно-го хо-ро-ших ле-чеб-ных трав. Пальцы раз-жа-лись, и я по-ле-тел в угол. Ул-ла стал со-ве-щать-ся о чем-то с всад-ни-ка-ми. "И тот до осен-не-го праз-д-ни-ка, и этот то-же! Ну и бу-дет праз-д-ник!" -по-ду-мал я. На сле-ду-ющий день я дос-тал дег-тя, рас-то-лок в сту-пе нес-коль-ко ди-ких яб-лок, сва-рил в кот-ле все тра-вы, сме-шал их в од-ну мас-су, сло-жил в гли-ня-ный гор-шок и по-нес "ле-кар-с-т-во" Ул-ле. Я во-шел к не-му в ком-на-ту. По-ви-ди-мо-му, он толь-ко что вы-шел. В уг-лу я за-ме-тил ма-лень-кую, око-ван-ную же-ле-зом двер-ку и ос-то-рож-но по-дер-гал ее: двер-ка бы-ла за-пер-та. Я при-ник ухом и яс-но ус-лы-шал, как за ней нес-коль-ко раз ляз-г-ну-ла о кам-ни же-лез-ная цепь. Я выс-ко-чил на-зад, сел у по-ро-га ниж-не-го эта-жа, по-дож-дал, по-ка вер-нул-ся со дво-ра Ул-ла, и про-тя-нул гор-шок с мазью. Он взял и не ска-зал ни сло-ва. "Кто брен-чит в уг-ло-вой баш-не це-пя-ми?" Долго ло-мал я го-ло-ву. Мо-жет быть, там прос-то мед-ведь? Нет, не мед-ведь! Это не мед-ве-дю ста-ру-ха но-сит каж-дое ут-ро ва-ре-ное мя-со и кус-ки овечь-его сы-ра... Плен-ник... раб Ул-лы. Но это не по-хо-же на Ул-лу. Ул-ла дав-но убил бы его и выс-та-вил го-ло-ву над во-ро-та-ми зам-ка. По-че-му-то он бе-ре-жет его, для не-го он спра-ши-вал ле-кар-с-т-во. По-че-му к этой ком-на-те не до-пус-ка-ет он ни-ко-го, да-же сво-их дру-зей-? Долго я со-об-ра-жал, но ни-че-го со-об-ра-зить не мог. Приблизился боль-шой осен-ний праз-д-ник. В зам-ке шли при-го-тов-ле-ния. Вер-нув-ши-еся с гор-ных -пас-т-бищ ста-да ба-ра-нов еле во-ло-чи-ли гну-щи-еся от тя-жес-ти курдюч-но-го жи-ра но-ги. Креп-кие ви-на бы-ли при-го-тов-ле-ны из пре-лых ди-ких яб-лок. Ло-ша-дей пе-рес-та-ли кор-мить жир-ны-ми тра-ва-ми и дер-жа-ли на су-хом се-не, что-бы бы-ли лег-че. И хев-су-ры, раз-бив-шись куч-ка-ми, с ут-ра до ве-че-ра тре-ни-ро-ва-лись в ме-та-нии ко-пий-, в борь-бе, в схват-ках на саб-лях. И не важ-но, что то у од-но-го, то у дру-го-го пос-ле дру-жес-кой схват-ки ок-ра-ши-ва-лись кровью ко-жа-ные ру-ба-хи - хев-сур кро-ви не бо-ит-ся! Опять поз-вал ме-ня Ул-ла, по-ка-зал ста-рую, зат-ре-пан-ную кар-тин-ку и спро-сил: - Знаешь ты, что это та-кое? - Это пу-ле-мет, Ул-ла. Это та-кое ружье, ко-то-рое мо-жет стре-лять ты-ся-чу раз, по-ка ты ус-пе-ешь вы-пус-тить две обой-мы. - А ты ви-дел та-кое ружье? - Видел ли, Ул-ла? Я не толь-ко ви-дел, я и сам мно-го раз стре-лял из та-ко-го ружья! - А ты мо-жешь пос-т-ро-ить та-кое ружье? Я вспом-нил слу-чай-, ког-да, соз-най-ся я в не-уме-нии ле-чить, сам об-рек бы се-бя на смерть, и от-ве-тил твер-до: - Могу, Ул-ла. Но толь-ко для это-го мне нуж-но мно-го вре-ме-ни и ве-щей. - Хорошо, -- усмехнулся он и вы-шел. А я по-ду-мал: "Спро-си ты ме-ня сей-час, мо-гу ли я пос-т-ро-ить бо-евой аэроп-лан, я, ве-ро-ят-но, то-же от-ве-тил бы, что мо-гу, по-то-му что ко-му охо-та по-ды-хать, ког-да осен-ний праз-д-ник уже близ-ко!" Но пе-ре-хит-рил ме-ня на этот раз Ул-ла, и до-ро-го обош-лась бы мне моя ложь. Со всех сто-рон к зам-ку Ул-лы съез-жа-лись хев-су-ры. Старшие го-во-ри-ли, что дав-ным-дав-но не бы-ло та-ко-го люд-но-го праз-д-ни-ка. Ди-кие ле-са ожи-ви-лись кри-ка-ми; по по-ля-нам го-ре-ли кос-т-ры. Мно-гие гос-ти но-че-ва-ли под от-к-ры-тым не-бом - жа-ри-ли, ва-ри-ли, пи-ли при-ве-зен-ные с со-бой ви-на. Рум с от-ря-дом всад-ни-ков при-ехал поз-д-но ве-че-ром. Ул-ла приг-ла-сил его к се-бе в за-мок, и Рум, отоб-рав с со-бой де-ся-ток на-ибо-лее пре-дан-ных ему хев-су-ров, въехал во двор. Пили мно-го. Сто-лы бы-ли ус-тав-ле-ны кув-ши-на-ми с мо-ло-дым ви-ном и пес-т-ры-ми за-кус-ка-ми. Я за-ме-тил, что Рум толь-ко прик-ладыв-ал рог к гу-бам, де-лая вид, что пьет, а сам зор-ко смот-рел за всем, что де-ла-лось вок-руг. Смот-реть бы-ло за чем. Ста-но-ви-лось ве-се-ло, по-доз-ри-тель-но ве-се-ло! Ул-ла то и де-ло вста-вал, вы-хо-дил, что-то ко-му-то при-ка-зы-вал... Раз, вос-поль-зо-вав-шись тем, что Ул-ла вы-шел, Рум сам нап-ра-вил-ся в ко-ри-дор. В ко-ри-до-ре он стол-к-нул-ся с Но-рой. - Нора, -шепотом про-го-во-рил он, -зав-т-ра под ве-чер мы на-па-да-ем. К это-му вре-ме-ни подъ-едет от-ряд дру-га мо-его, Алим-бе-ка. -И еще ти-ше до-ба-вил: -В ущелье воз-ле Чер-ной ска-лы те-бя бу-дет ждать сво-бод-ная ло-шадь и три всад-ни-ка. Во вре-мя схват-ки бе-ги ту-да - они бу-дут ждать те-бя до тех пор, по-ка ты не при-бе-жишь или по-ка я не при-ка-жу им уй-ти. Он вер-нул-ся об-рат-но. Он так и не уз-нал, что Ул-ла, на-роч-но вы-пус-тив-ший Но-ру, чут-ко вслу-ши-вал-ся в раз-го-вор, при-ник-нув ухом к ок-ну. Улла сно-ва вы-шел к гос-тям; ли-цо его бы-ло оза-бо-че-но. Он до-са-до-вал, что взрыв шу-ма из со-сед-ней ком-на-ты по-ме-шал ему рас-слы-шать пос-лед-ние сло-ва Ру-ма, об-ра-щен-ные к Но-ре. Он на-лил и под-нял пол-ный рог ви-на. Все за-мол-ча-ли. - Пью за си-лу и мощь воль-ной Хев-су-ре-тии и за по-ги-бель всех ее из-мен-ни-ков и пре-да-те-лей-! - при этом Ул-ла вы-зы-ва-юще пос-мот-рел на Ру-ма. Рум вздрог-нул и ух-ва-тил-ся ру-кой за ру-ко-ять шаш-ки, но пе-ре-си-лил се-бя и про-мол-чал; к куб-ку он не прит-ро-нул-ся. Ул-ла сно-ва злоб-но пос-мот-рел на не-го. - Пей! -ска-зал он. - Нет,- от-ве-тил Рум, -мне не нра-вит-ся твой тост, Ул-ла. - Скажи свой,- вы-зы-ва-юще пред-ло-жил тот. Рум встал и то-же на-лил ку-бок. - Пью за счас-тье Хев-су-ре-тии и за друж-бу с людь-ми из до-лин, сбро-сив-ши-ми сво-их влас-те-ли-нов и при-зы-ва-ющи-ми нас сде-лать то же са-мое! Криками одоб-ре-ния и не-го-до-ва-ния пок-ры-лись его слова. Ул-ла с по-тем-нев-шим ли-цом выр-вал у Ру-ма рог и вып-лес-нул вино на зем-лю. Все пов-с-ка-ка-ли с мест, и схват-ка, ка-за-лось, бы-ла не-из-беж-на. Но Ул-ла вдруг ос-тыл. В его рас-че-ты не вхо-ди-ло на-чи-нать сей-час, ибо он го-то-вил бо-лее вер-ный удар. Рум то-же вспомнил, что от-ряд Алим-бе-ка при-бу-дет толь-ко зав-т-ра к ве-че-ру. В де-ло вме-ша-лись ста-ри-ки и вы-нес-ли ре-ше-ние: Ул-ла дол-жен драть-ся с Ру-мом на саб-лях, один на один, зав-т-ра, пос-ле окон-ча-ния борь-бы и кон-с-ких сос-тя-за-ний. Оба нак-ло-ни-ли го-ло-вы в знак сог-ла-сия. Рум встал, за ним вста-ла его ох-ра-на, и че-рез нес-коль-ко ми-нут их ко-ни за-то-па-ли, уда-ля-ясь из зам-ка. Зеленая до-ли-на пе-ред зам-ком еще с ут-ра на-ча-ла на-пол-нять-ся кон-ны-ми и пе-ши-ми хев-су-ра-ми. На-ко-нец праз-д-ник на-чал-ся. Впереди на тра-ве рас-се-лись ог-ром-ным кру-гом ста-ри-ки-за-ко-но-да-те-ли, судьи и блюс-ти-те-ли ве-ко-вых тра-ди-ций. Их об-с-ту-пи-ло плот-ное коль-цо зри-те-лей и учас-т-ни-ков. Вышли в се-ре-ди-ну кру-га двое. Гул смолк. Ста-ри-ки по-да-ли им два же-лез-ных коль-ца с тре-мя же-лез-ны-ми ши-па-ми на каж-дом. Коль-ца эти на-де-ва-ют-ся на боль-шой па-лец пра-вой ру-ки. Один из ста-ри-ков хлоп-нул в ла-до-ши. Противники бы-ли без коль-чуг в мяг-ких ко-жа-ных ру-баш-ках. Оба чуть-чуть скло-ни-ли го-ло-вы и, за-щи-щая при-под-ня-той ле-вой ру-кой ли-ца, ста-ли, кра-ду-чись, под-хо-дить друг к дру-гу. Сош-лись близ-ко. Один стре-ми-тель-но прыг-нул впе-ред. Он взмах-нул пра-вой ру-кой-, что-бы уда-рить про-тив-ни-ка коль-цом по ли-цу. Но тот вов-ре-мя зак-рыл-ся ру-ка-вом и в свою оче-редь взмах-нул ру-кой. Широкая крас-ная ца-ра-пи-на про-тя-ну-лась по ще-ке про-тив-ни-ка. - Первая кровь! -зак-ри-ча-ли зри-те-ли. Через нес-коль-ко ми-нут по той же ще-ке про-тя-ну-лась вто-рая по-ло-са. Зри-те-ли за-вол-но-ва-лись, но тут ра-не-ный-, вос-поль-зо-вав-шись про-ма-хом про-тив-ни-ка, нас-ко-чил на не-го так вне-зап-но, что тот не ус-пел под-нять ру-ку, и сра-зу три кро-ва-вых по-ло-сы за-але-ли на его ли-це. - Го-го-го! Хо-ро-шо! Да-вай еще! Через нес-коль-ко ми-нут оба ли-ца бы-ли це-ли-ком ок-ро-вав-ле-ны, а ба-раньи ру-ба-хи ок-ра-ше-ны тон-ки-ми струй-ка-ми сте-ка-ющей кро-ви. Схватка окон-чи-лась. Тогда ста-ри-ки сос-чи-та-ли, сколь-ко ца-ра-пин у каж-до-го из бой-цов: у пер-во-го - че-ты-ре, у вто-ро-го - шесть. Пер-вый вы-иг-рал две ца-ра-пи-ны - двух бы-ков сво-его про-тив-ни-ка. Пары вы-хо-ди-ли и вы-хо-ди-ли без кон-ца. Глаза зри-те-лей раз-го-ра-лись все яр-че, ру-ки все ча-ще тя-ну-лись к кин-жа-лам. Потом пош-ли кон-с-кие сос-тя-за-ния. Кучка всад-ни-ков, че-ло-век трид-цать, еще дав-но ум-ча-лась ку-да-то. Но вот они вне-зап-но для ме-ня по-ка-за-лись на вер-ши-не го-ры, об-ра-щен-ной к нам об-ры-вис-тым ска-том. - Что они бу-дут де-лать? -спро-сил я. -За-чем они ту-да заб-ра-лись? - Они бу-дут спус-кать-ся вниз, и кто пер-вый спус-тит-ся, тот вы-иг-ра-ет. Я ах-нул: ка-мен-ный скат был нас-толь-ко крут и гла-док, что от-ту-да и пол-з-ком не спус-тишь-ся, а тут еще на ко-нях! От нас всад-ни-ки ка-за-лись чер-ны-ми точ-ка-ми. Сни-зу да-ли сиг-наль-ный выс-т-рел, и чер-ные точ-ки по-пол-з-ли по ска-ту. Это бы-ла дьяволь-с-ки рис-ко-ван-ная иг-ра. С од-ной сто-ро-ны, нуж-но ста-рать-ся спус-тить-ся пер-вым, с дру-гой - вся-кая по-пыт-ка чуть по-дог-нать ло-шадь мо-жет окон-чить-ся тем, что и всад-ник и конь по-ле-тят че-рез го-ло-ву вниз. В яс-ном воз-ду-хе вид-но бы-ло, как ло-ша-ди взви-ва-ют-ся, са-дят-ся на круп и цеп-ля-ют-ся за каж-дый ус-туп, за каж-дую впа-дин-ку... Минут че-рез двад-цать не-боль-шая часть всад-ни-ков уже опе-ре-ди-ла дру-гих; че-рез пять-де-сят впе-ре-ди шли толь-ко трое. На-ко-нец до по-дош-вы го-ры им ос-та-лось сов-сем нем-но-го - нес-коль-ко са-жен. Тог-да один из них за-хо-тел рис-к-нуть и пус-тить ло-шадь пря-мо вниз. Дру-гой по-нял его и ре-шил сде-лать то же са-мое. Тре-тий по-бо-ял-ся. Оба ко-ня вдруг прыг-ну-ли впе-ред; сдер-жать их бы-ло уже поз-д-но. Тотчас же пер-вый конь упал на пе-ред-ние но-ги, а всад-ник, пе-ре-ле-тев че-рез го-ло-ву, грох-нул-ся о зем-лю и по-ка-тил-ся вмес-те со сво-им ко-нем вниз. Конь вто-ро-го со все-го раз-ма-ха вре-зал-ся но-га-ми в ще-бень, поч-ти у са-мо-го под-но-жия го-ры, и в сле-ду-ющую се-кун-ду ог-ром-ным прыж-ком дос-тиг мяг-кой зе-ле-ной лу-жай-ки под ска-том. Бешеными кри-ка-ми, поч-ти во-ем, при-вет-с-т-во-ва-ла тол-па по-бе-ди-те-ля. Наступил не-боль-шой пе-ре-рыв пе-ред бит-вой Ул-лы с Румом. Улла, то-ро-пясь, под-с-ка-кал к зам-ку, ис-чез там, по-том вы-шел с од-ним из гла-ва-рей сво-ей шай-ки. Боль-шой от-ряд хев-су-ров скрыл-ся с по-ля-ны. Я по-нял за-мы-сел Ул-лы. Проб-рал-ся к Ру-му, ко-то-рый не-тер-пе-ли-во, с ми-ну-ты на ми-ну-ту, ожи-дал по-мо-щи, и ска-зал ему: - Беда, Рум. Ул-ла, оче-вид-но, уз-нал все. Смот-ри, здесь ма-ло ос-та-лось его лю-дей-: он отос-лал всех нав-с-т-ре-чу от-ря-ду Алим-бе-ка. Тяжелый удар сшиб ме-ня с ног. Это Ул-ла, за-ме-тив, что я пе-ре-го-ва-ри-ва-юсь с Ру-мом, на-ехал на нас сбо-ку и уда-рил ме-ня древ-ком копья. Рум вых-ва-тил шаш-ку, не до-жи-да-ясь сиг-на-ла ста-ри-ков. Ул-ла то-же. Но Ул-ла не хо-тел драть-ся один на один. Он ру-ба-нул один раз с ко-ня по спе-шив-ше-му-ся Ру-му, и, ког-да кли-нок его шаш-ки ляз-г-нул о кли-нок Ру-ма, он уда-рил ко-ня на-гай-кой-, и вся мас-са его всад-ни-ков ри-ну-лась за ним прочь к зам-ку. Рум то-же вско-чил на ко-ня. Мед-лить бы-ло нель-зя: с обе-их сто-рон заг-ро-хо-та-ли пер-вые оди-ноч-ные выс-т-ре-лы. Всадники Ру-ма, сом-к-нув-шись ко-лон-на-ми, по-нес-лись во весь опор на за-мок, у во-рот ко-то-ро-го ос-та-но-вил-ся Ул-ла со сво-ими. Ка-за-лось, что разъ-ярен-ная ла-ви-на под-ня-тых ша-шек сме-тет сей-час Ул-лу с его не-боль-шим от-ря-дом и раз-г-ро-мит в прах весь за-мок. Но тут слу-чи-лось то, че-го ни-ког-да еще здесь не слу-ча-лось, то, че-го ник-то не ожи-дал и не мог ожи-дать: уг-ло-вая ба-шен-ка мол-ча-ли-во-го зам-ка заг-ро-хо-та-ла вдруг ги-бель-ным трес-ком со-тен выс-т-ре-лов. "Пулемет, -- сообразил я, бро-са-ясь на зем-лю. -- У Ул-лы в баш-не пу-ле-мет". И по-ва-ли-лись ше-рен-га-ми, де-сят-ка-ми ско-шен-ные всад-ни-ки. Ис-пу-ган-но ша-рах-ну-лись неп-ри-выч-ные к гро-хо-ту ди-кие ко-ни, дрог-ну-ли под ги-бель-ным ог-нем и бро-си-лись на-зад ос-тат-ки лю-дей Ру-ма. Тотчас же яс-т-ре-бом ки-нул-ся за ни-ми сам Ул-ла. Рум был ра-нен. Ул-ла на-ле-тел на не-го и уда-рил копь-ем. Но коль-чу-га Ру-ма, не стер-пев-шая пу-ле-мет-ной пу-ли, вы-дер-жа-ла удар тя-же-ло-го копья. Рум по-шат-нул-ся и ру-ба-нул Ул-лу по-пе-рек ли-ца; ве-рен, но слаб был удар отя-же-лев-шей руки Ру-ма... В сле-ду-ющую се-кун-ду он упал с го-ло-вой-, -- над-руб-лен-ной всад-ни-ком, на-ле-тев-шим сза-ди... Я ле-жал свя-зан-ным в уг-ло-вой- ба-шен-ке. Не-да-ле-ко от ме-ня, при-ко-ван-ный цепью к сте-не, си-дел на со-ло-ме осе-тин-пу-ле-мет-чик, плен-ник Ул-лы. И я по-нял те-перь, ко-му но-си-ла ста-ру-ха обед, кто брен-чал це-пя-ми; я уз-нал тай-ну ка-мен-ной баш-ни. Осетин уми-рал. Все те-ло его бы-ло изъ-еде-но и сож-же-но эк-зе-мой. Он выг-ля-дел ске-ле-том с глу-бо-ко вва-лив-ши-ми-ся гла-за-ми и бес-к-ров-ным ртом. Я про-бо-вал спро-сить его о чем-то. Пу-ле-мет-чик от-к-рыл рот, и я уви-дел чер-ный об-ру-бок язы-ка. Потом во-шел Ул-ла и ска-зал мне: - Этот к зав-т-ре-му дню из-дох-нет, и те-бя нуж-но бы убить, по-то-му что ты пре-да-тель, но мне не-кем бу-дет за-ме-нить его. Ты го-во-рил мне, что зна-ешь хо-ро-шо пу-ле-мет, и зав-т-ра я при-кую те-бя на его мес-то. Он пе-ре-ко-сил свое изу-ро-до-ван-ное шаш-кой Ру-ма ли-цо, пнул каж-до-го из нас но-гой и ушел, ос-та-вив ме-ня до-ду-мы-вать мысль о том, что лю-бо-му пут-ни-ку при-хо-дит по-ра за-кан-чи-вать свой путь. И я поп-ро-сил плен-но-го осе-ти-на: - Тебе все рав-но уми-рать. Вло-жи пат-рон в пу-ле-мет, на-ве-ди его на ме-ня и выс-т-ре-ли мне в го-ло-ву. Он пос-мот-рел на ме-ня и, сог-ла-ша-ясь, мот-нул го-ло-вой. Настала ночь. Он про-тя-нул ру-ку к ко-ро-бу пу-ле-ме-та, но тот-час же бо-яз-ли-во при-ник к со-ло-ме, по-то-му что в со-сед-ней ком-на-те за-шур-ша-ли лег-кие ша-ги. Скрип-ну-ла дверь. Вошла Но-ра. В ру-ках ее был кин-жал, и я за-ме-тил, что с не-го по кап-ле сте-ка-ет на ка-мен-ные пли-ты по-ла кровь. Глаза Но-ры блуж-да-ли по уг-лам и яр-ко блес-те-ли. Она по-дош-ла ко мне, пе-ре-ре-за-ла ве-рев-ки и ска-за-ла: - Иди за мной, все клю-чи у ме-ня. Мы прош-ли че-рез ком-на-ту Ул-лы. Я по-пал но-гой в ка-кую-то лу-жу. Спус-ти-лись вниз. Ос-то-рож-но прок-ра-лись ми-мо спя-щих впо-вал-ку хев-су-ров. В тус-к-ло ос-ве-щен-ном ко-ри-до-ре я бро-сил не-ча-ян-ный взгляд на пол и уви-дел, что от мо-их под-ме-ток на по-лу ос-та-ют-ся крас-ные сле-ды. Весь двор был за-бит зас-нув-ши-ми. Ед-ва не сту-пая на го-ло-вы спя-щих, мы проб-ра-лись к во-ро-там. Но-ра от-пер-ла ма-лень-кую ка-лит-ку и зак-ры-ла ее на ключ сна-ру-жи. Если бы да-же сей-час спох-ва-ти-лись, то бро-сить-ся за на-ми из зам-ка бы-ло бы не так-то лег-ко. Долго бе-жа-ли мы из-ви-ва-ющи-ми-ся тро-па-ми. Пры-га-ли с кам-ня на ка-мень. Нес-коль-ко раз я па-дал, но, не чув-с-т-вуя бо-ли, под-ни-мал-ся и бе-жал за Но-рой даль-ше. Наконец выб-ра-лись к ущелью Чер-ной ска-лы. И тут при лун-ном све-те я раз-г-ля-дел спо-кой-ные си-лу-эты трех всад-ни-ков, до-жи-дав-ших-ся нас. Мы ос-та-но-ви-лись пе-ре-дох-нуть. Но-ра по-дош-ла к од-но-му и ти-хо ска-за-ла что-то, ука-зы-вая на ме-ня. По узень-кой тро-пе над чер-ной про-пас-тью мы пош-ли даль-ше. Всад-ни-ки да-ле-ко сза-ди ве-ли ко-ней в по-во-ду. - Нора,- ска-зал я,- ес-ли Ул-ла спох-ва-тил-ся нас, то уже от-ря-же-на по-го-ня. - Нет, -и она вы-ну-ла из скла-док платья кин-жал,- боль-ше не спох-ва-тит-ся. И я по-нял тог-да, что кровь на мо-их по-дош-вах бы-ла кровью Ул-лы. Ско-ро де-вуш-ка ос-та-но-ви-лась и взя-ла ме-ня за руку. - Скажи,- поп-ро-си-ла она ти-хо,- ста-ри-ки го-во-рят, что ког-да че-ло-век по-гиб-нет, то пос-ле смер-ти он уле-та-ет в да-ле-кую стра-ну звезд. Ска-жи, ког-да я ум-ру, я встре-чу там Ру-ма? И, так как здесь был не дис-пут о заг-роб-ной жиз-ни, не сто-ило об-ру-ши-вать-ся на мис-ти-ку и не-ма-те-ри-алис-ти-чес-кое по-ни-ма-ние про-цес-сов. Я твер-до сол-гал ей: - Да, встре-ти-тесь. На этом мес-те тро-пин-ка бы-ла нас-толь-ко уз-ка, что дво-им нель-зя бы-ло ид-ти ря-дом. Я по-шел впе-ред и, пог-ля-дев на не-бо, усы-пан-ное звез-да-ми, вспом-нил Ру-ма с его меч-той иметь "же-лез-ную пти-цу", что-бы знать и ви-деть все, что толь-ко мож-но уз-нать в этом ми-ре. И я по-ду-мал, улыб-нув-шись: "Рум! Не толь-ко те-бе, но и мне нуж-на пти-ца, ко-то-рая на-учи-ла бы ме-ня ви-деть и по-ни-мать все. Но еще до сих пор я не встре-тил ее ни в го-лу-бом не-бе, ни в зе-ле-ных лу-гах. И ес-ли да-же я и встре-тил ее слу-чай-но, то еще не уз-нал ее..." Я вздрог-нул от шо-ро-ха осы-па-ющих-ся кам-ней. Я обер-нул-ся и уви-дел, что на узень-кой тро-пин-ке над про-пас-тью не бы-ло ни-ко-го, кро-ме ме-ня. Но-ра, тос-ку-ющая о Ру-ме, ис-чез-ла в тем-ной пус-то-те про-пас-ти... Далекий сон -- стра-на уми-ра-ющих ры-ца-рей-, стра-на же-лез-ных коль-чуг и ка-мен-ных зам-ков -- этот сон уп-лыл прочь. И док-тор Вла-ди-кав-каз-с-кой нервной кли-ни-ки, не Мо-исей Аб-ра-мо-вич по-жи-мал мне ру-ку и го-во-рил: - Ну, смот-ри-те, боль-ше ни-ка-ких пот-ря-се-ний. Трав-ма. Ис-те-роп-си-хо... Об-раз жиз-ни - са-мый ре-гу-ляр-ный. Боль-ше пей-те мо-ло-ка, и что-бы ни-ка-ких Хев-су-ре-тий. Я вы-шел на ули-цу. Лег-кое сол-н-це... Мяг-кой улыб-кой рас-п-лы-ва-лась зо-ло-тис-тая осень. Я жад-но хлеб-нул гло-ток све-же-го воз-ду-ха и улыб-нул-ся сам. - Хорошо жить! "Рита..."- вспомнил опять. Но на этот раз это имя выз-ва-ло толь-ко смут-ные очер-та-ния, тень, не-яс-ную и приз-рач-ную. Я по-за-был ли-цо Ри-ты... Девять су-ток плыл па-ро-ход по Вол-ге от Ста-лин-г-ра-да вверх. Девять су-ток я выз-до-рав-ли-вал час за ча-сом. И ког-да на де-ся-тые за-ре-ве-ла си-ре-на у прис-та-ни, где кон-чал-ся мой путь, ког-да за-мель-ка-ли зна-ко-мые до-ма, приб-реж-ные буль-ва-ры и ули-цы, я сме-шал-ся с ве-се-лой-, бод-рой тол-пой и со-шел на дав-но по-ки-ну-тый мною бе-рег... И вот я, вер-нув-ший-ся из оче-ред-но-го пу-те-шес-т-вия по обык-но-ве-нию обод-ран-ным и ус-та-лым, ва-ля-юсь те-перь, не сни-мая са-пог, по кро-ва-тям, по ди-ва-нам и, оку-тав-шись го-лу-бым, как ла-дан, ды-мом тру-боч-но-го та-ба-ка, ду-маю о том, что по-ра от-дох-нуть, при-вес-ти все в сис-те-му. Рита за-му-жем за Ни-ко-ла-ем. Они офи-ци-аль-но за-ре-гис-т-ри-ро-ва-лись в заг-се, и она но-сит его фа-ми-лию. Вчера, ког-да за-кан-чи-вал один из очер-ков для оче-ред-но-го но-ме-ра мо-ей га-зе-ты, Ри-та не-ожи-дан-но вош-ла в ком-на-ту. - Гайдар! -- крик-ну-ла она, под-хо-дя ко мне и про-тя-ги-вая ру-ку. -Ты вер-нул-ся? - К ко-му, Ри-та? - Сюда... К се-бе, -отве-ти-ла она, чуть зап-нув-шись. -Гай-дар! Ты не сер-дишь-ся на нас? Я те-перь знаю все... Нам пи-са-ли из гру-зин-с-ко-го по-сел-ка, как бы-ло де-ло. Но мы же не зна-ли. Мы бы-ли сер-ди-ты на те-бя за ту ночь! Ты прос-ти нас. - Прощаю охот-но, тем бо-лее что это мне ни-че-го не сто-ит. Как жи-вешь, Ри-та? - Ничего, -ответила она, чуть опус-кая го-ло-ву. -Жи-ву... Во-об-ще... Она по-мол-ча-ла, хо-те-ла что-то ска-зать, но не ска-за-ла. Под-ня-ла ма-то-вые гла-за и, пос-мот-рев мне в ли-цо, спро-си-ла: - А ты? Я не знаю, что это у нее за ма-не-ра заг-ля-ды-вать в чу-жие ок-на... Но на этот раз што-ры мо-их окон бы-ли наг-лу-хо спу-ще-ны, и я от-ве-тил ей: - Я жа-ден, Ри-та, и хва-таю все, что мо-гу и сколь-ко мо-гу. Чем боль-ше, тем луч-ше. И на этот раз я вер-нул-ся с бо-га-той и до-ро-гой до-бы-чей. - С ка-кой-? - С опы-том, за-кал-кой и об-ра-за-ми встреч-ных лю-дей. Я пом-ню их всех: быв-ше-го кня-зя, быв-ше-го ар-тис-та, быв-ше-го кур-сан-та. И каж-дый из них уми-рал по-сво-ему. Пом-ню быв-ше-го бас-ма-ча, быв-ше-го ры-ца-ря Ру-ма, быв-шую ди-кар-ку-узбеч-ку, ко-то-рая зна-ла "Лель-ни-на". И каж-дый из них рож-дал-ся по-сво-ему... (1926- 1927) OCR и вычитка Угленко Александр

Аркадий Гайдар

Всадники неприступных гор

Часть первая

Вот уже восемь лет, как я рыскаю по территории бывшей Российской империи. У меня нет цели тщательно исследовать каждый закоулок и всесторонне изучить всю страну. У меня просто – привычка. Нигде я не сплю так крепко, как на жесткой полке качающегося вагона, и никогда я не бываю так спокоен, как у распахнутого окна вагонной площадки, окна, в которое врывается свежий ночной ветер, бешеный стук колес, да чугунный рев дышащего огнем и искрами паровоза.

И когда случается мне попасть в домашнюю спокойную обстановку, я, вернувшийся из очередного путешествия, по обыкновению, измотанный, изорванный и уставший, наслаждаюсь мягким покоем комнатной тишины, валяюсь, не снимая сапог, по диванам, по кроватям и, окутавшись похожим на ладан синим дымом трубочного табака, клянусь себе мысленно, что эта поездка была последнею, что пора остановиться, привести все пережитое в систему и на серо-зеленом ландшафте спокойно-ленивой реки Камы дать отдохнуть глазам от яркого блеска лучей солнечной долины Мцхета или от желтых песков пустыни Кара-Кум, от роскошной зелени пальмовых парков Черноморского побережья, от смены лиц и, главное, от смены впечатлений.

Но проходит неделя-другая, и окрашенные облака потухающего горизонта, как караван верблюдов, отправляющихся через пески в далекую Хиву, начинают снова звенеть монотонными медными бубенцами. Паровозный гудок, доносящийся из-за далеких васильковых полей, чаще и чаще напоминает мне о том, что семафоры открыты. А старуха-жизнь, поднимая в морщинистых крепких руках зеленый флаг – зеленую ширь бескрайних полей, подает сигнал о том, что на предоставленном мне участке путь свободен.

И тогда оканчивается сонный покой размеренной по часам жизни и спокойное тиканье поставленного на восемь утра будильника.

Пусть только не подумает кто-либо, что мне скучно и некуда девать себя и что я, подобно маятнику, шатаюсь взад и вперед только для того, чтобы в монотонном укачивании одурманить не знающую, что ей надо, голову.

Все это – глупости. Я знаю, что мне надо. Мне 23 года, и объем моей груди равен девяносто шести сантиметрам, и я легко выжимаю левой рукой двухпудовую гирю.

Мне хочется до того времени, когда у меня в первый раз появится насморк или какая-нибудь другая болезнь, обрекающая человека на необходимость ложиться ровно в девять, предварительно приняв порошок аспирина, – пока не наступит этот период, как можно больше перевертеться, перекрутиться в водовороте с тем, чтобы на зеленый бархатный берег выбросило меня порядком уже измученным, усталым, но гордым от сознания своей силы и от сознания того, что я успел разглядеть и узнать больше, чем за это же время увидели и узнали другие.

А потому я и тороплюсь. И потому, когда мне было 15 лет, я командовал уже 4-й ротой бригады курсантов, охваченной кольцом змеиной петлюровщины. В 16 лет – батальоном. В 17 лет – пятьдесят восьмым особым полком, а в 20 лет – в первый раз попал в психиатрическую лечебницу.

Весною я окончил книгу. Два обстоятельства наталкивали меня на мысль уехать куда-либо. Во-первых, от работы устала голова, во-вторых, вопреки присущему всем издательствам скопидомству деньги на этот раз заплатили без всякой канители и все сразу.

Я решил уехать за границу. Две недели для практики я изъяснялся со всеми, вплоть до редакционной курьерши, на некоем языке, имеющем, вероятно, весьма смутное сходство с языком обитателей Франции. И на третью неделю я получил в визе отказ.

И вместе с путеводителем по Парижу я вышвырнул из головы досаду за неожиданную задержку.

– Рита! – сказал я девушке, которую любил. – Мы поедем с тобой в Среднюю Азию. Там есть города Ташкент, Самарканд, а также розовый урюк, серые ишаки и всякая такая прочая экзотика. Мы поедем туда послезавтра ночью со скорым, и мы возьмем с собой Кольку.

– Понятно, – сказала она, подумав немного, – понятно, что послезавтра, что в Азию, но непонятно, зачем брать с собой Кольку.

– Рита, – ответил я резонно. – Во-первых, Колька любит тебя, во-вторых, он хороший парень, а в-третьих, когда через три недели у нас не будет ни копейки денег, то ты не станешь скучать, пока один из нас будет гоняться за едой либо за деньгами на еду.

Рита засмеялась в ответ, и, пока она смеялась, я подумал, что ее зубы вполне пригодны для того, чтобы разгрызть сухой початок кукурузы, если бы в том случилась нужда.

Она помолчала, потом положила мне руку на плечо и сказала:

– Хорошо. Но пусть только он на все время пути выкинет из головы фантазии о смысле жизни и прочих туманных вещах. Иначе мне все-таки будет скучно.

– Рита, – ответил я твердо, – на все время пути он выкинет из головы вышеозначенные мысли, а также не будет декламировать тебе стихи Есенина и прочих современных поэтов. Он будет собирать дрова для костра и варить кашу. А я возьму на себя все остальное.

– А я что?

– А ты ничего. Ты будешь зачислена «в резерв Красной Армии и Флота» до тех пор, пока обстоятельства не потребуют твоей посильной помощи.

Рита положила мне вторую руку на второе плечо и пристально посмотрела мне в глаза.

Я не знаю, что это у нее за привычка заглядывать в чужие окна!

– В Узбекистане женщины ходят с закрытыми лицами. Там цветут уже сады. В дымных чайханах перевитые тюрбанами узбеки курят чилим и поют восточные песни. Кроме того, там есть могила Тамерлана. Все это, должно быть, очень поэтично, – восторженно говорил мне Николай, закрывая страницы энциклопедического словаря.

Но словарь был ветхий, древний, а я отвык верить всему, что написано с твердыми знаками и через «ять», хотя бы это был учебник арифметики, ибо дважды и трижды за последние годы сломался мир. И я ответил ему:

– Могила Тамерлана, вероятно, так и осталась могилою, но в Самарканде уже есть женотдел, который срывает чадру, комсомол, который не признает великого праздника ураза-байрам, а потом, вероятно, нет ни одного места на территории СССР, где бы в ущерб национальным песням не распевались «Кирпичики».

Николай нахмурился, хотя не знаю, что может он иметь против женотдела и революционных песен. Он наш – красный до подошвы, и в девятнадцатом, будучи с ним в дозоре, мы бросили однажды полную недоеденную миску галушек, потому что пора было идти сообщать о результатах разведки своим.

Мартовской вьюжной ночью хлопьями бил снег в дрожащие стекла мчащегося вагона. Самару проезжали в полночь. Был буран, и морозный ветер швырялся льдинками в лицо, когда я и Рита вышли на перрон вокзала.

Было почти пусто. Ежась от холода, прятал в воротник красную фуражку дежурный по станции, да вокзальный сторож держал руку наготове у веревки звонка.

– Мне не верится, – сказала Рита.

– Во что?

– В то, что там, куда мы едем, тепло и солнце. Здесь так холодно.

– А там так тепло. Идем в вагон.

Николай стоял у окна, чертил что-то пальцем по стеклу.

– Ты о чем? – спросил я, дергая его за рукав.

– Буран, вьюга. Не может быть, чтобы там цвели уже розы!

– Вы оба об одном и том же. Я не знаю ничего про розы, но что там уж зелень – это ясно.

– Я люблю цветы, – сказал Николай и осторожно взял Риту за руку.

– Я тоже, – ответила ему она и еще осторожней отняла руку.

– А ты? – И она посмотрела на меня. – Что ты любишь? Я ответил ей:

– Я люблю свою шашку, которую снял с убитого польского улана, и люблю тебя.

– Кого больше? – спросила она, улыбаясь. И я ответил:

– Не знаю.

А она сказала:

– Неправда! Ты должен знать. – И, нахмурившись, села у окна, в которое мягко бились пересыпанные снежными цветами черные волосы зимней ночи.

Поезд догонял весну с каждой новой сотней верст. У Оренбурга была слякоть. У Кзыл-Орды было сухо. Возле Ташкента степи были зелены. А Самарканд, перепутанный лабиринтами глиняных стен, плавал в розовых лепестках уже отцветающего урюка.

Сначала мы жили в гостинице, потом перебрались в чайхану. Днем бродили по узеньким слепым улицам странного восточного города. Возвращались к вечеру утомленные, с головой, переполненной впечатлениями, с лицами, ноющими от загара, и с глазами, засыпанными острою пылью солнечных лучей.

Тогда владелец чайханы расстилал красный ковер на больших подмостках, на которых днем узбеки, сомкнувшись кольцом, медленно пьют жидкий кок-чай, передавая чашку по кругу, едят лепешки, густо пересыпанные конопляным семенем, и под монотонные звуки двухструнной домбры-дютора поют тягучие, непонятные песни.

Как-то раз мы бродили по старому городу и пришли куда-то к развалинам одной из древних башен. Было тихо и пусто. Издалека доносился рев ишаков и визг верблюдов да постукивание уличных кузнецов возле крытого базара.

Мы с Николаем сели на большой белый камень и закурили, а Рита легла на траву и, подставив солнцу лицо, зажмурилась.

Часть первая

Вот уже восемь лет, как я рыскаю по территории бывшей Российской империи. У меня нет цели тщательно исследовать каждый закоулок и всесторонне изучить всю страну. У меня просто - привычка. Нигде я не сплю так крепко, как на жесткой полке качающегося вагона, и никогда я не бываю так спокоен, как у распахнутого окна вагонной площадки, окна, в которое врывается свежий ночной ветер, бешеный стук колес, да чугунный рев дышащего огнем и искрами паровоза.

И когда случается мне попасть в домашнюю спокойную обстановку, я, вернувшийся из очередного путешествия, по обыкновению, измотанный, изорванный и уставший, наслаждаюсь мягким покоем комнатной тишины, валяюсь, не снимая сапог, по диванам, по кроватям и, окутавшись похожим на ладан синим дымом трубочного табака, клянусь себе мысленно, что эта поездка была последнею, что пора остановиться, привести все пережитое в систему и на серо-зеленом ландшафте спокойно-ленивой реки Камы дать отдохнуть глазам от яркого блеска лучей солнечной долины Мцхета или от желтых песков пустыни Кара-Кум, от роскошной зелени пальмовых парков Черноморского побережья, от смены лиц и, главное, от смены впечатлений.

Но проходит неделя-другая, и окрашенные облака потухающего горизонта, как караван верблюдов, отправляющихся через пески в далекую Хиву, начинают снова звенеть монотонными медными бубенцами. Паровозный гудок, доносящийся из-за далеких васильковых полей, чаще и чаще напоминает мне о том, что семафоры открыты. А старуха-жизнь, поднимая в морщинистых крепких руках зеленый флаг - зеленую ширь бескрайних полей, подает сигнал о том, что на предоставленном мне участке путь свободен.

И тогда оканчивается сонный покой размеренной по часам жизни и спокойное тиканье поставленного на восемь утра будильника.

Пусть только не подумает кто-либо, что мне скучно и некуда девать себя и что я, подобно маятнику, шатаюсь взад и вперед только для того, чтобы в монотонном укачивании одурманить не знающую, что ей надо, голову.

Все это - глупости. Я знаю, что мне надо. Мне 23 года, и объем моей груди равен девяносто шести сантиметрам, и я легко выжимаю левой рукой двухпудовую гирю.

Мне хочется до того времени, когда у меня в первый раз появится насморк или какая-нибудь другая болезнь, обрекающая человека на необходимость ложиться ровно в девять, предварительно приняв порошок аспирина, - пока не наступит этот период, как можно больше перевертеться, перекрутиться в водовороте с тем, чтобы на зеленый бархатный берег выбросило меня порядком уже измученным, усталым, но гордым от сознания своей силы и от сознания того, что я успел разглядеть и узнать больше, чем за это же время увидели и узнали другие.

А потому я и тороплюсь. И потому, когда мне было 15 лет, я командовал уже 4-й ротой бригады курсантов, охваченной кольцом змеиной петлюровщины. В 16 лет - батальоном. В 17 лет - пятьдесят восьмым особым полком, а в 20 лет - в первый раз попал в психиатрическую лечебницу.

Но в редакции я наткнулся на запертую дверь, возле которой щелкающая семечки сторожиха объяснила мне, что сегодня начался мусульманский праздник ураза-байрам и никого в редакции нет и не будет три дня подряд.

«Здравствуйте! Начинается!» - подумал я.

Приближался вечер, а ночевать было негде. Мы случайно наткнулись на проломанную каменную стену; пробрались в отверстие. За стеной - глухой сад. В глубине сада какие-то развалины. Мы выбрали закоулок поглуше - комнату без пола и с крышей, до половины снесенной прочь. Натаскали охапку мягкой душистой травы, завалили вход в наше логово какими-то чугунными скамейками, укрылись плащами и легли спать.

Рита! - спросил Николай, дотрагиваясь до ее теплой руки. - Тебе не страшно?

Нет, - ответила Рита, - мне не страшно, мне хорошо.

Рита! - спросил я, укутывая ее крепче полой плаща. - Тебе не холодно?

Нет, - ответила Рита, - мне не холодно, мне хорошо. - И рассмеялась.

Ты чего?

Так. Теперь мы совсем бесприютные и беспризорные. Я никогда еще не ночевала в развалинах. Но я ночевала однажды на крыше вагона, потому что в вагоне ночью лезли ко мне солдаты.

Кто? Красные?

Неправда. Красные не могли лезть, ты выдумываешь. - возмутился Николай.

Могли, сколько угодно, - сказал я. - Поверь мне, я был больше тебя там и знаю лучше тебя.

Но он не хочет сдаваться и вставляет напоследок:

Если это правда, что они лезли к беззащитной женщине, то это были, очевидно, отборные негодяи и бывшие дезертиры, которых вовремя позабыли расстрелять.

Суждения Николая отличаются красочностью и категоричностью, а его система делать выводы всегда ставит меня в тупик, и я говорю:

Смотри проще.

Гайдар! - шепчет мне на ухо возмущенная Рита. - И ты тоже раньше смотрел проще?

И я отвечаю:

Да, смотрел.

Но Рита прижимается ко мне и горячо шепчет:

Ты врешь, ты непременно врешь. Я не верю, чтобы ты был такой.

И кладет мне голову на свое любимое место - на правую сторону моей груди.

Николай лежит молча. Ему что-то не спится, и он окликает меня.

Знаешь, что? По-моему, ты все-таки… все-таки… очень беспринципный человек!

Может быть. А ты?

Я-то? - Он смеется. - У меня есть основные положения, которым я не изменяю никогда. В этом отношении я - рыцарь.

Например?

Ну, мало ли что… Например, ты… что бы вокруг тебя, да и вообще, ни делалось скверного, всему и всегда ты находишь оправдание. Это нечестно, по-моему.

Не оправдания, а объяснения, - закрывая глаза, поправляю я.

Минута, другая. Засыпаем. В просвете сломанной крыши пробивается зеленый луч и падает на синие волосы Риты. Рита улыбается. Рита спит. Рите снится сон, которого я не вижу…

Проснулись мы рано. Стояло яркое солнечное утро. От промытой росой травы поднимался теплый ароматный пар. Было тихо в заброшенном саду. Где-то невдалеке журчала вода: в углу сада находился фонтанный бассейн, заросший мхом.

Умывшись из бассейна светлой, холодной водой, мы выбрались через пролом на обсаженную деревьями улицу и пошли бродить по незнакомому городу. Зашли на базар, купили чурек - круглую пышную лепешку фунта на два с половиной, купили колбасы и направились в грязную базарную чайхану, одну из тех, в которых целый чайник жидкого зеленого напитка подают за семь копеек. И пока старый текинец возился возле огромного пятиведерного самовара, вытирая полой своего халата предназначенные для нас чашки, Николай достал нож и крупными ломтями нарезал колбасу.

Старик тащил уже нам поднос с посудой и чайником, но, не дойдя до стола, внезапно остановился, едва не выронил посуду и, перекривив осунувшееся лицо, закричал нам:

Эйэ, ялдаш, нельзя!.. Э-э, нельзя!.. - А сам указывал на наш стол.

И мы сразу же поняли, что это аппетитные ломти колбасы привели почтенного старца в столь яростное негодование.

Эх, мы! - сказал я Николаю, поспешно упрятывая колбасу в карман. - И как это мы не сообразили раньше?

Старик сунул нам прибор на стол и ушел, вспоминая имя Аллаха и отплевываясь.

Но мы все-таки перехитрили его. Мы сидели в пустом темном углу, и я под столом передавал Рите и Николаю куски. Ребята заталкивали их в середину хлебного мякиша и потом, чуть не давясь от смеха, принимались есть набитый запретной начинкой чурек.

Пошли за город. За городом - холмы, на холмах - народ. Праздник, гулянье…

Узбеки Самарканда по большей части низкорослы и полны. Одеты они в засаленные ватные халаты с рукавами, на целую четверть спускающимися ниже пальцев. На головах тюрбаны, на ногах туфли. Здесь же туркмены носят халаты тонкие, красные, туго перетянутые узенькими поясами; на головах огромные черные папахи, густо свисающие кудрявой овечьей шерстью.

Я взял одну из таких папах и ужаснулся. По-моему, она весила никак не меньше трех-четырех фунтов.

Видели и здешних женщин. Опять-таки ничего похожего на Узбекистан. Лица монгольского типа - открытые, на голове словно круглая камилавка, на камилавку натянут рукав яркого цветного халата; другой рукав без толку мотается по спине. На руках медные браслеты, длиной от кисти до локтя; груди в медных блестящих полушариях, как у мифических амазонок; по лбу тянутся золотые монеты, спускающиеся по обеим сторонам лица; на ногах деревянная обувь, разрисованная металлическими гвоздями; высокие, выше московских, каблуки. Проходили мимо армянки в накидках и персиянки в черных шелковых покрывалах, похожие на строгих католических монахинь.

Мы забрались на холмы. Внизу была долина, а невдалеке начиналась цепь гор. На горах были видны белые пятна нерастаявшего снега. Там за вершинами, в нескольких километрах отсюда, чужая сторона, чужой край - Персия!

Спустились в сухую песчаную лощину. Было интересно идти по извивающемуся и завивающемуся руслу высохшего ручья, ибо из-за отвесных кручин обрывов ничего, кроме палящего солнца, - будь оно проклято! - не было видно и нельзя было определить, куда выйдешь.

Смотри! - крикнула Рита, отскакивая. - Смотри, змея! Мы остановились. Поперек дороги, извиваясь черной лентой, ползла полуторааршинная гадюка. Николай поднял большой камень и швырнул в нее, но промахнулся, и змея, засверкав стальной чешуей, шмыгнула вперед. Но Николай и Рита пришли в неописуемый азарт: на берегу, поднимая камни, они неслись за ускользающей змеей до тех пор, пока в голову ей не попал тяжелый булыжник; она остановилась, закорчилась и зашипела. Долго еще они швыряли в нее камни, и, только когда она совсем перестала шевелиться, подошли поближе.

Я возьму ее в руки, - сказала Рита.

Гадость всякую! - возмутился Николай.

Ничего не гадость. Смотри, мы, кажется, всю ее разбили огромными кирпичинами, а на ней ни одной кровинки, ни царапины! Она вся - как из стали. - Рита потрогала змею тросточкой, потом хотела прикоснуться пальцем, но не решилась.

Смотри-ка, а ведь она еще жива!

Не может быть! - возразил Николай. - Я напоследок бросил ей на башку десятифунтовую глыбу.

Но змея была жива. Мы сели на уступ и закурили. Змея пошевелилась, потом медленно, точно просыпаясь от глубокого сна, изогнулась и тихонько, как больной, шатающийся от слабости, поползла дальше.

Николай и Рита посмотрели друг на друга, но ни одного камня, ни одного куска глины вдогонку ей не бросили. Тогда я встал и одним рывком острого охотничьего ножа отсек гадюке голову.

Крик негодования и бешенства сорвался с уст Риты.

Как ты смел! - крикнула она мне. - Кто тебе позволил?…

Мы здесь будем отдыхать на лужайке, и я не хочу, чтобы рядом с нами ползала змея, обозленная тем, что ее не добили до смерти. И потом… чего это вы с Николаем не кипятились, когда сами три минуты назад добивали ее камнями?

Да, но она выжила все-таки! Она страшно цеплялась за жизнь, и можно было бы оставить, - чуть-чуть смущенно заступился за Риту Николай. - Ты знаешь, существовал обычай, что преступнику, сорвавшемуся с петли, даровали жизнь.

Глупый обычай, - ответил я. - Или не надо начинать, или, если уж есть за что, то пусть он сорвется десять раз, а на одиннадцатый все-таки должен быть повешен. При чем здесь случай и при чем здесь романтика?

Спали опять там же. Ночью разбудил внезапный шум. Где-то близко разговаривали. И мы решили, что это какие-нибудь бездомные бродяги ищут ночлега.

Пусть идут. И им места хватит, - сказал я. - А кроме того, вход в нашу берлогу завален, и вряд ли они в темноте полезут сюда.

Мы уже стали было задремывать снова, но вдруг в темноте развалин мелькнул свет электрического фонаря.

Это не бездомные, это милицейский обход, - шепнул я. - Давайте молчать, может быть, они не заметят.

Нет никого, - громко сказал кто-то. - А там нечего и смотреть, там все завалено садовыми скамейками.

Давай, полезай все-таки.

Кто- то полез, но плохо наваленные скамьи с грохотом полетели вниз. Послышались громкие ругательства. Потом снова вспыхнул огонек фонарика, и, прорвавшись в образовавшийся проход, узенький желтый луч нащупал нас.

Ага, - послышался торжествующе-злорадный голос. - Трое даже и одна баба. Демченко, сюда!

В темноте щелкнул повертываемый барабан нагана. Я чувствовал, что рука Риты чуть-чуть дрожит и что Колька собирается открыть бешеную словесную атаку.

Спокойней и ни слова. Вы все испортите. Разговариваю только я.

Давай, давай, не канителься. Выходи! - послышалось категорическое приказание. - А если кто бежать, враз пулю.

Нам посветили. Мы выбрались и, нащупываемые светом фонарика, остановились, не видя никого.

Вы что здесь делали? - спросил старший обхода.

Спали, - спокойно ответил я. - Куда теперь нужно идти?

Что это за место нашли для спанья? Марш в отделение!

Я улыбнулся. Я умышленно не вступал в пререкания, ибо знал, что через двадцать - тридцать минут нас отпустят. Старший обхода был чуть-чуть смущен тем, что мы были спокойны, и даже насмешливо посматривали на него. Он сразу сбавил тон и сказал уже вежливей:

Идите за нами, сейчас разберемся.

Но тут случилось то, чего я больше всего опасался. Один из агентов навел на лицо Риты свет и сказал своему товарищу, усмехаясь:

Проститутка, да еще какая… Фью! - И прежде, чем я успел что-либо предпринять, Николай, сорвавшись с места, со всего размаха ударил по лицу говорившего. Фонарь упал к ногам и потух. Я бросился к Рите. Николаю крепко скрутили руки. Я плюнул с досады и молча позволил закрутить себе. Рите руки не связывали. И под конвоем четырех настороженных человек, опустивших наганы к земле, мы тронулись по темным улицам.

Сволочи, меня кто-то в драке по губам саданул, и идет кровь, - сплевывая, сказал Николай.

Ей-богу, мало тебе, - пробормотал я откровенно. - И на кой черт это твое ненужное рыцарское заступничество? Кто тебя просил о нем?

Сумасшедший ты какой-то! - прошептала ему Рита. - Ну, что от меня убавилось, когда они назвали меня?… Чудак, право!

И она достала платок и осторожно вытерла его запекшиеся губы.

В отделении милиции мы пробыли до утра. Утром нас допрашивал старший милиционер. Потребовал предъявить документы и был весьма озадачен, когда прочитал в моих, что «предъявитель сего есть действительно собственный корреспондент газеты „Звезда“, специальный корреспондент газеты „Смычка“» и т. д.

Он почесал голову и сказал, недоумевая:

Так вы, значит, вроде как рабкор. Скажите, пожалуйста, как же это вам не стыдно по таким местам ночевать?

Видите ли, товарищ, - объяснил ему я, - наше такое дело. И ночевали мы там потому, что это нужно было для впечатлений. В гостинице что? В гостинице все одно и то же. А тут можно наткнуться на что-нибудь интересное.

Он недоверчиво посмотрел на меня, потом покачал головой:

Это, значит, чтобы описывать все, надо по чужим садам ночевать? Да чего же там интересного-то?

Как чего? Мало ли чего! Ну, вот, например, вчерашний обход. Ведь это же тема для целого рассказа!

Гм, - откашлялся он. И, нахмурив брови, обмакнул перо в чернильницу. - И это вы всегда таким образом эту самую тему ищете?

Всегда! - с азартом ответил я. - Мы спим на вокзалах, бываем в грязных чайханах, ездим в трюме пароходов и шатаемся по разным глухим закоулкам.

Он посмотрел еще раз на меня и, по-видимому, убежденный горячностью моих доводов, сказал с сожалением:

Так то ж собачья эта у вас служба! А я думаю, как возьму газеты, и откуда это они все описывают? - Но тут он хитро сощурил глаза и, мотнув головою на Николая, сидящего с Ритой поодаль, спросил меня:

А это он что, тоже для темы милиционера вчера… съездил?

Я объяснил тогда, как было дело, причем, снизив голос, соврал, что этот человек - известный поэт, то есть пишет стихи, и что он уж от роду такой - чуть тронутый. Что его абсолютно нельзя раздражать, ибо тогда он будет бросаться на людей до тех пор, пока его не увезут в психиатрическую лечебницу.

Милиционер молча выслушал, потом опять почесал рукой затылок и сказал авторитетно:

Да, конечно, уж если поэт… Это все такой народ. - И он махнул рукой. - Ото я читал в газете - один повесился в Москве недавно.

Конечно, повесился, - подтвердил я. - Да что там один, они дюжинами скоро вешаться будут, потому что народ все неуравновешенный, разве только один Маяковский… Вы про Маяковского слыхали, товарищ?

Про какого?

Про Маяковского, говорю.

Нет, - сказал он, подумав. - Как будто знакомая фамилия, а точно сказать не могу.

Мне понравился этот спокойный, флегматичный милиционер. Нас скоро отпустили, но на Николая составили все-таки протокол и взяли с него обязательство уплатить 25 рублей штрафа по приезде на место постоянного жительства.

Жили мы в этом городе, как птицы небесные. Днем до одури бродили, валялись на солнце, по крутым холмам возле города. Иногда днем я или Николай уходили в редакцию, писали очерки, фельетоны, брали трехрублевые авансы в счет гонорара, а гонорар самый мы оставляли для покупки билетов на дальнейший путь.

Ночевать мы ухитрялись так: станция там маленькая, не узловая. Последний поезд уходит в десять вечера, после чего со станции выметают всю публику, а потом впускают человек двадцать - тридцать, тех, кто в целях экономии доехал сюда бесплацкартным товаро-пассажирским поездом, чтобы уже здесь сесть на проходящий дальше плацкартный.

Тогда я отправлялся к агенту, показывал корреспондентское удостоверение и говорил, что в городе свободных номеров нет, а ехать нам дальше только завтра. Агент давал записку на одну ночь. Агенты дежурили посменно. Их было семь человек, и семь раз, семь ночей я получал разрешение; но на восьмой раз я увидел дежурившего в первую ночь…

В маленьком полутемном вокзальном помещении мы и встретились тогда с человеком, которого прозвали «третий год».

Дело было так. Мы лежали на каменном полу возле стола и собирались засыпать, когда вдруг чей-то огромный дырявый башмак очутился на кончике скамейки над моей головой и надо мной мелькнуло черное, заросшее лохматой щетиной лицо человека, бесцеремонно забравшегося спать на стол.

Эй, эй, дядя, пошел со стола! - закричал сонный красноармеец железнодорожной охраны. - И откуда ты взялся здесь?

Но ввиду того, что человек не обращал никакого внимания на окрик, красноармеец подошел к нам и, не имея возможности добраться до стола, снял винтовку и легонько потолкал прикладом развалившегося незнакомца. Тот приподнял голову и сказал негодующе:

Прошу не прерывать отдых уставшего человека.

Дай-ка документы!

Человек порылся, вынул засаленную бумагу и подал.

Какого года рождения? - удивленно протянул красноармеец, прочитав бумагу.

1903-го, - ответил тот. - Там, кажется, написано, товарищ.

Третьего года! Ну и ну! - покачал головой охранник. - Да тебе, милый, меньше трех десятков никак дать нельзя! Ну и дядя! - И, возвращая документы, он спросил уже с любопытством. - Да ты хоть какой губернии будешь?

Прошу не задавать мне вопросов, не относящихся к исполнению вами прямых ваших обязанностей! - гордо ответил тот и, спокойно повернувшись, улегся спать.

С того раза мы встречались здесь с ним каждый вечер. Мы познакомились.

Некопаров, - отрекомендовался он нам. - Артист вообще, но в данную минуту вследствие людской малопорядочности принужден был силою обстоятельств поступить на презренную службу в качестве счетовода при железнодорожном управлении.

Он был в рваных огромных ботинках, в затрепанных донельзя брюках, предательски расползающихся на коленках, в старой, замасленной пижаме, а на его огромной всклоченной голове лихо сидела чуть державшаяся на затылке панама.

Костюм его был замечателен еще тем, что не имел ни одной пуговицы даже там, где им больше всего быть полагается, и все у него держалось на целой системе обрывков бечевки и мочалы и на булавках. Говорил он густым модулирующим голосом, авторитетно, спокойно и чуть-чуть витиевато.

В шесть часов утра являлись носильщики с метлами, кричали, бесцеремонно дергали за ноги особенно крепко разоспавшихся. В клубах поднятой с пола пыли раздавался тогда кашель и зевки выпроваживаемых на улицу людей.

Мы вышли на крыльцо вокзала. Идти было рано - ни одна харчевня еще не была открыта. Солнце еще только-только начинало подниматься над зелеными шапками тополей, и было прохладно.

Холодно, - вздрагивая, проговорил наш новый знакомый. - Костюм у меня с дефектами и плохо греет. Игра судьбы. Был в революцию упродкомиссаром, потом после нэпа - агентом по наблюдению за сбором орехов возле Афонского монастыря, был наконец последнее время артистом, и сейчас артист в душе. И представьте, играл Несчастливцева в труппе Сарокомышева! Сколько городов объездили, и всюду успех! Попали в Баку. Но этого проходимца Сарокомышева посадили за что-то, и труппа распалась. Встретился я тогда с одним порядочным человеком. Разговорились. Так, я говорю ему, и так. «Батенька! - говорит он мне. - Да вы ведь и есть тот самый человек, которого я, может, три года ищу. Поедемте в Ташкент! Там у меня труппа почти готовая. Ждут не дождутся. Видите, телеграмму за телеграммой шлют!» Показал две. Там, действительно, коротко и ясно: «Приезжай. Ждать больше нельзя». Ну, натурально, купили мы с ним билеты, переехали Каспий, доехали досюда, он и говорит: «Надо остановку дня на три сделать. Тут актриса одна живет, мы с собой ее прихватим». Ну, остановились. Живем день в гостинице, живем другой. Что же ты, говорю я ему, меня с актрисой никак не познакомишь? «Нельзя, - отвечает он мне, - потерпи немного. Она женщина гордая и не любит, чтоб к ней без дела шлялись». А я про себя думаю: врешь ты, что гордая, а вероятно, ты с ней шашни-машни завел и потому, при моей видной наружности, познакомить меня с ней боишься. И только это просыпаюсь я на третий день и смотрю: бог ты мой! А где же мои брюки, а также и все прочие принадлежности туалета?

Так и исчез? - задыхаясь от смеха, спросила Рита.

Так и исчез!

Заявляли?

Нет. То есть, я хотел, но предпочел во избежание всяких осложнений, умолчать.

Каких же осложнений? - спросил я. Но он пропустил мимо ушей этот вопрос и продолжал:

Стучу я тогда в стенку. Приходит ко мне какая-то морда, а я говорю: позовите мне хозяина гостиницы. Так и так, - говорю я хозяину, - выйти мне не в чем по причине совершившегося хищения, будьте настолько человеколюбивы, войдите в положение! «А мне-то какое дело до вашего положения? - отвечает он. - Вы лучше скажите, кто мне за номер теперь платить будет, да, кроме того, за самовар, да сорок копеек за прописку?» - Ясно, говорю я, что никто! А, кроме того, не найдется ли у вас каких-нибудь поношенных брюк? - Он и слушать ничего не хотел, но тогда я, будучи доведен событиями до отчаяния, заявил ему: хорошо, в таком случае я без оных, в натуральном виде, выйду сейчас в вашу столовую, вследствии чего получится колоссальный скандал, так как я видел через дверь, что туда сейчас прошла приезжая дама с дочкою, из тринадцатого номера, а кроме того, там за буфетом сидит ваша престарелая тетка - женщина почтенная и положительная.

Тогда он разразился ругательствами, ушел и, вернувшись, принес мне это отрепье. Я ужаснулся, но выбора не было.

Что же вы теперь думаете делать?

Костюм… Прежде всего, как только первая получка, так сразу же костюм. А иначе в таком виде со мной разговаривать никто не хочет. А потом женюсь.

Женюсь, говорю. В этом городе вдов очень много. Специально сюда за этим ездят. Все бывшие офицерские жены, а мужья у них в эмиграции. Тут в два счета можно. Меня наша курьерша обещала познакомить с одной. Домик, говорит, у нее свой, палисадник с цветами и пианино. Костюм только надо. Ведь не явишься же свататься в таком виде? - И он огорченно пожал плечами.

Чаю бы недурно стакан, - сказала Рита, вставая. - Буфет в третьем классе открылся уже.

Мы поднялись и позвали его с собой.

С удовольствием бы, - ответил он, галантно раскланиваясь. - Однако предупреждаю: временно нищ, как церковная крыса, и не имею ни сантима, но, если позволите…

С Ритой он был вежлив до крайности, держал себя с достоинством, как настоящий джентльмен, хотя правой рукой то и дело незаметно поддергивал штаны.

Впоследствии, когда нас безнадежно выперли с вокзала, он оказал нам неоценимую услугу: на запасных путях он разыскал где-то старый товарный вагон, в котором ночевали обыкновенно дежурные смазчики, подвыпившие стрелочники и случайно приехавшие железнодорожные рабочие.

Он устроился сначала там сам, потом похлопотал и за нас перед тамошними обитателями, и мы тоже въехали туда.

Однажды вечером все замызганные обитатели дырявого вагона дружными хлопками и поощрительными криками приветствовали возвращение Некопарова.

Он был одет в новенькие брюки в полоску, в рубаху «апаш», на ногах его были желтые ботинки «джимми» с узкими, длинными носками. Вся щетина была снята, волосы зачесаны назад, и вид у него был гордый и самодовольный.

Вы великолепны! - сказал ему я. - Ваш успех у вдовы гарантирован, и вы смело можете начинать атаку.

Некопаров вынул пачку папирос «Ява, 1-й сорт, б» и предложил закурить; потом он извлек из кармана апельсин и преподнес его Рите. Очевидно, он был доволен тем, что в свою очередь может сделать приятное нам.

Весь вечер он услаждал слух обитателей вагона ариями из «Сильвы». У него был не сильный, но приятный баритон.

Подвыпивший деповский слесарь, проживающий здесь по той причине, что его уже третий день за пропитую получку не пускала домой жена, расчувствовался совсем, достал из кармана полбутылки и на глазах у всех единолично выпил прямо из горлышка «за здоровье и счастье уважаемого товарища - артиста Некопарова».

А Некопаров произнес ответную речь, в которой благодарил всех присутствующих за оказанный ему радостный прием. Потом кто-то внес дельное предложение, что недурно было бы для такого радостного события выпить вскладчину. Предложение было принято. И Некопаров, как виновник торжества, выложил два целковых, а остальные - кто полтинник, кто двугривенный. В общем, набрали. Послали Петьку-беспризорного за четвертью водки, за ситным и за студнем. Не за тем студнем, который вокзальные торговки грязными лапами продают по гривеннику за фунт, а за тем, который в кооперативном киоске отвешивают в бумагу по тридцати копеек за кило.

И такая это была веселая ночь! Уж не стоит и говорить, что Некопаров в единственном числе изобразил весь первый акт пьесы Островского «Лес»! Или что чумазый Петька-беспризорный, настукивая обглоданными костями, как кастаньетами, пел ростовское «Яблочко»! Взялась под конец откуда-то гармония. И Некопаров, пошатываясь, встал и сказал:

Прошу внимания, уважаемые граждане! По счастливому совпадению обстоятельств в нашем темном и неприглядном убежище, посреди грубых и малокультурных, но вместе с тем и очень милых людей…

Посреди раклов, - поправил кто-то.

Вот именно, посреди людей, волею судьбы опустившихся до грязного пола пропахшего нефтью вагона, оказалась женщина из другого, неизвестного мира, мира искусств и красоты! И я беру на себя смелость от имени всех здесь собравшихся просить ее принять участие в нашем скромном празднике.

Он подошел к Рите и, вежливо поклонившись, подал ей руку. Гармонист дунул «танго». И Некопаров, гордясь своей дамой, выступил в середину молча расступившегося круга.

Было полутемно в закопченном, тусклом вагоне. В углу яростно трещало пламя в раскаленной докрасна железной печке, и по загорелым, обросшим щетиной лицам бегали красные пятна и черные тени, а в глазах, жадно всматривающихся в изгибы мрачного танца, вспыхивали желтые огоньки.

Чего танец?

Так… Эх, есть и живут же люди! - с оттенком зависти сказал он.

Но никто не понял, про что это, собственно, он говорит.

Потом Рита, под прихлопывания и присвистывания, танцевала с Петькой-беспризорным «русскую». К вагону подошел охранник и, постучав прикладом в дверь, закричал, чтобы не шумели. Но охранника дружным хором послали подальше, и он ушел, ругаясь.

Однако под конец перепились здорово: перед тем, как лечь спать, в вагон понатащили каких-то баб, потом потушили огни и возились с бабами по темным углам до рассвета.

Город начинал надоедать. Город скучный, сонный. Как-то развернул я газету и рассмеялся: там было извещение о том, что «созывается особая междуведомственная комиссия по урегулированию уличного движения». Что же тут регулировать? Разве что редко-редко придется остановить пару-другую нагруженных саксаулом ишаков и пропустить десяток навьюченных верблюдов, отправляющихся в пески Мервского оазиса.

Через три дня мы на заработанные деньги взяли билеты до Красноводска. Заходили прощаться в вагон. Некопаров был грустен.

Черт его знает! - говорил он. - Получил жалованье, купил костюм, а до следующей получки еще десять дней. Жрать нечего. Следовательно, придется завтра продать ботинки.

Думаю, что к моменту получки он был опять в своем замечательном облачении.

Слева - горы, справа - пески. Слева - зеленые, орошенные горными ручьями луга, справа - пустыня. Слева - кибитки, как коричневые грибы, справа - ветви саксаула, как издохшие змеи, иссушенные солнцем. Потом пошла голая, растресканная глина. Под раскаленным солнцем, точно пятна экземы, проступал белый налет соли.

Тебе жарко, Рита?

Жарко, Гайдар! Даже на площадке не лучше. Пыль и ветер. Я жду все - приедем к морю, будем купаться. Смотри в окно, вон туда. Ну, что это за жизнь?

Я посмотрел. На ровной, изъеденной солью глине, окруженная чахоточными клочьями серых трав, одиноко стояла рваная кибитка. Возле нее сидела ободранная собака да, поджав под себя ноги, медленно прожевывал жвачку облезший, точно ошпаренный кипятком, верблюд; не поворачивая головы, он уставился равнодушно в прошлое тысячилетий, в мертвую стену бесконечной цепи персидских гор.

Вот уже две недели, как мы с Николаем работаем грузчиками в Красноводске. Две долгих недели таскаем мешки с солью и сушеной рыбой, бочонки с прогорклым маслом и тюки колючего прессованного сена.

Возвращаемся домой в крохотную комнатушку на окраине города, возле подошвы унылой горы, и там Рита кормит нас похлебкой и кашей. Две недели подряд похлебка из рыбы и каша из пшенной крупы. Зарабатываем мы с Николаем по рубль двадцать в день, и нам нужно во что бы то ни стало сколотить денег, чтобы переехать море, ибо больше от Красноводска никуда пути нет.

«Проклятый богом», «каторжная ссылка», «тюремная казарма» - это далеко еще не все эпитеты, прилагаемые населением к Красноводску. Город приткнулся к азиатскому берегу Каспийского моря, моря, у берегов которого жирной нефти больше, чем воды. Вокруг города мертвая пустыня - ни одного дерева, ни одной зеленой полянки. Квадратные, казарменного типа дома; пыль, въедающаяся в горло, да постоянный блеск желтого от пыли, горячего беспощадного солнца.

Вечером, когда становилось чуть прохладней, мы раскидывали плащи по песку двора, варили ужин, делились впечатлениями и болтали.

А ну, сколько нам надо еще денег?

Еще десять. Значит, неделя работы с вычетом на еду.

Ух, скорей бы! Каждый день, когда отсюда уходит пароход, я не нахожу себе места! Я бы сошла с ума, если бы меня заставили здесь жить. Ну, чем здесь можно жить?

Живут, Рита, живут и не сходят с ума. Рождаются, женятся, влюбляются - все честь честью.

Рита вспомнила что-то и засмеялась.

Знаешь, я была на базаре сегодня. Ко мне подошел грек. Так, довольно интеллигентное лицо. Он торгует фруктами. В общем, мы разговорились. Проводил он меня до самого дома. Но хитрый, все звал к себе в гости. Все намекал на то, что я ему нравлюсь и все такое. Потом я зашла к нему в лавку и попросила его взвесить мне фунт компота. Смотрю, он свесил не фунт, а два и, кроме того, наложил полный кулек яблок. Я спрашиваю его: сколько? А он засмеялся и говорит: «Для всех рубль, а для вас ничего». Я взяла все, сказала: «спасибо» и ушла.

Взяла? - с негодованием переспросил Николай. - Ты с ума сошла, что ли?

Вот еще, что за глупости! Конечно, взяла. Кто его за язык тянул предлагать? Ему рубль что? А для нас, глядишь, на один день раньше уедем.

Однако Николай нахмурился и замолчал. И молчал до тех пор, пока она не шепнула ему тихонько что-то на ухо.

Перед тем, как лечь спать, Рита подошла ко мне и обняла за шею.

Отчего ты какой-то странный?

Чем странный, Рита?

Почему же «все-таки», Рита? Она смутилась, пойманная на слове:

Зачем ты придираешься? Милый, не надо! Скажи лучше, что ты думаешь?

И я ответил:

Думаю о том, что завтра должен прийти пароход «Карл Маркс» с грузом, и у нас будет очень много работы.

И больше ни о чем? Ну, поговори со мной, спроси меня о чем-нибудь?

Я видел, что ей хочется вызвать меня на разговор, я чувствовал, что я спрошу ее о том, о чем собираюсь спросить уже давно. И потому я ответил сдержанно:

Спрашивать дорогу у человека, который сам стоит на перепутье, бесполезно. И я ни о чем не спрошу тебя, Рита, но когда ты захочешь сказать мне что-либо, скажи сама.

Она задумалась, ушла. Я остался один. Сидел, курил папиросу за папиросой, слушал, как шуршит осыпающийся со скалы песок да перекатываются гальки по отлогому берегу.

Вошел в комнату. Рита уже спала. Долго молча любовался дымкою опущенных ресниц. Смотрел на знакомые черточки смуглого лица, потом укутал ей ноги сползшим краем одеяла и поцеловал ее в лоб - осторожно, осторожно, чтобы не услышала.

В тот день работа кипела у нас вовсю. Бочонки перекатывались, как кегельные шары, мешки с солью чуть не бегом таскали мы по гнущимся подмосткам, и клубы белой пыли один за другим взметывались над сбрасываемыми пятипудовиками муки.

Мы работали в трюме, помогая матросам закреплять груз на крюк стального троса подъемного крана. Мы обливались потом, мокрая грудь казалась клейкой от мучной пыли, но отдыхать было некогда.

Железные цепи крана скрипели, шипел выбивающийся пар, стопудовые пачки груза то и дело взлетали наверх.

Я не могу больше! - пересохшими губами пробормотал, подходя ко мне, Николай. - У меня все горло забито грязью и глаза засыпаны мукой.

Ничего, держись, - облизывая языком губы, отвечал я. - Крепись, Колька, еще день-два.

Полундра! - крикнул разгневанно трюмовой. - Долой с просвета!

И Николай еле успел отскочить, потому что сверху тяжело грохнулась спущенная пачка плохо прилаженных мешков; один из них, сорвавшись, ударил сухим жестким краем Николая по руке.

Эх, ты!.. Мать твою бог любил! - зло выругался матрос. - Не суй башку под кран!

Через несколько минут Николай, сославшись на боль в зашибленном локте, ушел домой.

Мы работали еще около двух часов. Матрос то и дело крыл меня крепкой руганью то в виде предостережений, то в виде поощрения, то просто так. Работал я как наводчик-артиллерист в пороховом дыму. Ворочал мешки, бросался к ящикам, сдергивал войлочные тюки. Все это надо было быстро приладить на разложенные на полу цепи, и тотчас же все летело из трюма вверх, в квадрат желтого, сожженного неба…

Пошатываясь от усталости, выбрались на палубу, сели на скамейку, закурили. Тело клейкое, горячее, ныло и зудело. Но не хотелось ни умываться, ни спускаться по сходням на берег. Хотелось сидеть молча, курить и не двигаться. И только когда заревела сирена корабля, спустился и лениво пошел домой.

Сирена заревела еще раз, послышался лязг цепей, крики команды, клокотание бурлящей воды и, сверкая огнями, пароход медленно поплыл дальше, к берегам Персии.

Рита и Николай сидели у костра. Они не заметили, что я подходил к ним. Николай говорил:

Все равно… Рано или поздно… Ты, Рита, чуткая, восприимчивая, а он сух и черств.

Не всегда, - помолчав, ответила Рита, - иногда он бывает другим. Ты знаешь, Николай, что мне нравится в нем? Он сильнее многих и сильнее тебя. Не знаю, как тебе объяснить, но мне кажется, что без него нам сейчас было бы намного труднее.

При чем тут сила? Просто он больше обтрепан. Что это ему, в первый раз, что ли? Привычка, и все тут!

Я подошел. Они оборвали разговор. Рита принесла мне умыться.

Холодная вода подействовала успокаивающе на голову, и я спросил:

Обедали?

Нет еще. Мы ждали тебя.

Вот еще, к чему было ожидать? Вы голодны, должно быть, как собаки!

Перед тем как лечь спать, Рита неожиданно попросила:

Гайдар, ты знаешь сказки. Расскажи мне!

Нет, Рита, я не знаю сказок. Я знал, когда был еще совсем маленьким, но с тех пор я позабыл.

А почему же он знает, почему он не позабыл? Он же старше тебя! Чего ты улыбаешься? Скажи, пожалуйста, что это у тебя за манера всегда как-то снисходительно, точно о маленьком, говорить о Николае? Он тоже это замечает. Он только не знает, как сделать, чтобы этого не было.

Подрасти немного. Больше тут ничего не поделаешь, Рита. Откуда у тебя эти цветы?

Это он достал. Знаешь, он сегодня зашиб себе руку и, несмотря на это, залез вон на ту вершину. Там бьет ключ, и около него растет немного травы. Туда очень трудно забраться. Почему ты никогда не достанешь мне цветов?

Я ответил ей:

У меня мало времени для цветов.

На следующий день была получка. Завтра уезжать. Чувствовали себя по-праздничному. Пошли купаться. Рита была весела, плавала по волнам русалкой, брызгалась и кричала, чтобы мы не смели ловить ее. Однако на Николая нашла какая-то дурь. Невзирая на предупреждение Риты, он подплыл к ней. И то ли потому, что я плавал в это время далеко, а ей стало неловко наедине с Николаем, то ли потому, что ее рассердила подчеркнутая его фамильярность, но только она крикнула что-то резкое, заставившее его побледнеть и остановиться. Несколько сильных взмахов - и Рита уплыла прочь, за поворот, к тому месту, где она раздевалась.

Оделись, Николай был хмур и не говорил ни слова.

Надо идти покупать билеты на завтра. Кто пойдет?

Я, - ответил он резко.

По-видимому, ему тяжело было оставаться с нами.

Ступай. - Я достал деньги и передал ему. - Мы будем, вероятно, дома.

Он ушел. Мы долго еще грелись и сохли на солнце. Рита выдумала новое занятие - швырять гальки в море. Она сердилась, что у нее получается не больше двух кругов, тогда как у меня - три и четыре. Когда пущенный ею камень случайно взметнулся над водою пять раз, она захлопала в ладоши, объявила себя победительницей и заявила, что швырять больше не хочет, а хочет взбираться на гору.

Долго в этот вечер мы лазали с ней, смеялись, говорили и к дому подходили усталые, довольные, крепко сжимая друг другу руки.

Николая, однако, еще не было.

«Вероятно, он приходил уже, не застал нас и пошел разыскивать», - решили мы.

Однако прошел час, другой, а он все не возвращался. Мы забеспокоились.

Николай вернулся в двенадцать часов ночи. Он не стоял на ногах, был абсолютно пьян, выругал меня сволочью, заявил Рите, что любит ее до безумия, потом обозвал… проституткой и, покачнувшись, грохнулся на пол. Долго он что-то бормотал и наконец уснул.

Рита молчала, уткнувшись головой в подушку, и я видел, что вот-вот она готова разрыдаться.

В карманах Николая я нашел двадцать семь копеек; билетов не было, и все остальное было пропито, очевидно, в кабаке с грузчиками.

Утро было тяжелое. Николай долго молчал, очевидно, только теперь начиная сознавать, что он наделал.

Я подлец, - глухо сказал он, - и самое лучшее было бы броситься мне с горы вниз башкой.

Глупости, - спокойно оборвал я. - Ерунда… С кем не бывает. Ну, случилось… Ну, ничего не поделаешь. Я сегодня пойду в конторку и скажу, чтобы нас зачислили на погрузку опять. Поработаем снова. Беда какая!

Днем Николай лежал. У него после вчерашнего болела голова. А я опять таскал мешки, бочонки с прогорклым маслом и свертки мокрых, невыделанных кож.

Когда я вернулся, Риты не было дома.

Как ты себя чувствуешь, Николай? Где Рита?

Голова прошла, но чувствую себя скверно. А Риты нет. Она ушла куда-то, когда я еще спал.

Вернулась Рита часа через два. Села, не заходя в комнату, на камень во дворе, и только случайно я увидел ее.

Рита, - спросил я, кладя ей руку на плечо. - Что с тобой, детка?

Она вздрогнула, молча стиснула мне руку… Я тихо гладил ей голову, ничего не спрашивая, потом почувствовал, что на ладонь мне упала крупная теплая слеза.

Что с тобой? О чем ты? - И я притянул ее к себе. Но вместо ответа она уткнулась мне головой в плечо и разрыдалась.

Так, - проговорила она через несколько минут. - Так, надоело. Проклятый город, пески… Скорей, скорей надо отсюда!

Хорошо, - сказал я твердо. - Мы будем работать на погрузке по шестнадцать часов, но мы сделаем так, что пробудем здесь не больше десяти дней.

Однако вышло все несколько иначе. На другой день, когда я вернулся, Николай хмуро передал мне деньги.

Где ты достал? - удивленно спросил я.

Все равно, - ответил он, не глядя мне в глаза. - Это все равно где!

И вечером огромная старая калоша - ржавый корабль «Марат» - отчалила вместе с нами от желтых берегов, от глиняных скал «каторжного» города.

Кавказ встретил нас приветливо. За три дня в Баку мы заработали почти столько же, сколько за две недели работы в Красноводске.

Мы поселились в плохоньком номере какого-то полупроститутского притона. Были мы обтрепаны, истерты, и у шпаны, заполнявшей соседние пивные, сошли за своих. Рита в представлении героев финок и кокаина была нашей шмарой, и к ней не приставали… Обедали мы в грязных, разбросанных кругом базара харчевнях. В них за двугривенный можно было получить «хаши» - кушанье, к которому Рита и Николай долго не смели притрагиваться, но потом привыкли.

«Хаши» - блюдо кавказского пролетария. Это выполосканная, разрезанная на мелкие кусочки вареная требуха, преимущественно желудок и баранья голова. Наворотят требухи полную чашку, потом туда наливается жидкая горчица и все это густо пересыпается крупной солью с толченым чесноком.

В этих харчевнях всегда людно. Там и безработные, и грузчики, и лица без определенной профессии, те, которые околачиваются около чужих чемоданов по пристаням и вокзалам. Шныряют услужливые личности в толстых пальто, во внутренних карманах которых всегда найдутся бутылки с крепким самогоном.

Гривенник в руку - и незаметно, непостижимым образом наполняется чайный стакан, потом быстро опрокидывается в горло покупателя, и снова толстое пальто застегнуто, - и дальше, к соседнему столу.

В дверях покажется иногда милиционер, окинет пытливым взглядом сидящих, безнадежно покачает головою и уйдет: пьяные не валяются, драки нет, явных бандитов не видно, в общем, сидите, мол, сидите, голубчики, до поры до времени.

И вот в одной из таких харчевен я случайно встретился с Яшкой Сергуниным - с милым по прошлому, по дружбе огневых лет Яшкой.

Хрипел граммофон, как издыхающая от сапа лошадь. Густые клубы пахнущего чесноком и самогоном пара поднимались над тарелками. Яшка сидел за крайним столиком и, вопреки предостережениям хозяина-грека, доставал открыто из кармана полбутылки, отпивал прямо из горлышка и принимался снова за еду.

Долго я всматривался в одутловатое, посиневшее лицо, глядел на мешки под ввалившимися глазами и узнавал Яшку, и не мог узнать его. Только когда повернулся он правой стороной к свету, когда увидел широкую полосу сабельного шрама поперек шеи, я встал и подошел к нему, хлопнул его по плечу и крикнул радостно:

Яшка Сергунин… Милый друг! Узнаешь меня?

Он, не расслышав вопроса, враждебно поднял на меня тусклые, отравленные кокаином и водкой глаза, хотел выругаться, а может быть, и ударить, но остановился, смотрел с полминуты пристально, напрягая, по-видимому, всю свою память. Потом ударил кулаком по столу, перекривил губы и крикнул:

Сдохнуть мне, если это не ты, Гайдар!

Это я, Яшка. Идиот ты этакий! Сволочь ты… Милый друг, сколько лет мы с тобой не виделись? Ведь еще с тех пор…

Да, - ответил он. - Верно. С тех пор… С тех самых пор. Он замолчал, нахмурился, вынул бутылку, отпил из горлышка и повторил:

Да, с тех самых пор.

Но было вложено в эти слова что-то такое, что заставило меня насторожиться. Боль, словно капля крови, выступившая из надорванной старой раны, и враждебность ко мне, как к камню, из-за которого надорвалась эта рана…

Ты помнишь? - сказал я ему. Но он оборвал меня сразу.

Оставь! Мало ли что было. На вот, пей, если хочешь, - и добавил с издевкой: - Выпей за упокой.

За упокой чего?

Всего! - грубо ответил он. Потом еще горячей и резче: - Да, всего, всего, что было!

А было хорошо, - опять начал я. - Помнишь Киев, помнишь Белгородку? Помнишь, как мы с тобой все варили и никак не могли доварить гуся? Так и съели полусырым! А все из-за Зеленого.

Из-за Ангела, - хмуро поправил он.

Нет, из-за Зеленого. Ты забыл, Яшка. Это было под Тирасполем. А нашу бригаду? А Сорокина? А помнишь, как ты выручал меня, когда эта чертова ведьма - петлюровка меня в чулане заперла?

Помню. Все помню! - ответил он. И бледная тень хорошей, прежней Яшкиной улыбки легла на отупевшее лицо. - Разве это все… Разве это все забудешь, Гайдар! Э-э-эх! - точно стон сорвалось у него последнее восклицание. Губы перекосились, и хрипло, бешено он бросил мне: - Оставь, тебе сказано!.. Не к чему все это. Оставь, сволочь!

Окутался клубами махорочного дыма, допил до конца свой стакан самогона, и растаяла навсегда призрачная тень Яшкиной улыбки.

Зачем ты в Баку? Так шляешься или по ширме лазишь?

Ты что, ты, может, в партии еще?

Так. Подлец на подлеце верхом сидит. Бюрократы все…

Неужели же все? Он промолчал.

Я на киче был. Вышел, работу хотел - нету. Тут тысячи безработных возле порта шляются. Пошел к Ваське. Помнишь Ваську, он у нас комиссаром второго батальона был? Тут теперь. В Совнаркоме здешнем работает. Два часа в приемной его дожидался. Так-таки в кабинет и не пустил, а сам зато вышел. «Извини, - говорит, - занят был. Сам знаешь. А насчет работы - ничего не могу. Тут безработица, сотни человек за день приходят. А ты к тому же не член союза». Я чуть не захлебнулся. Два часа держать, а потом: «ничего не могу!» Сволочь, говорю ему, я хоть и не член союза, так ты знаешь же меня, кто я и какой я! Передернуло его. Народ в приемной, а я такое завернул. «Уходи, - говорит, - ничего не могу. И осторожней выражайся - это тебе не штаб дивизии в девятнадцатом». А! - говорю я ему. - Не штаб дивизии, подлец ты этакий! Как развернулся да хряснул его по роже!

Сидел три месяца. А мне наплевать, хоть три года. Теперь мне на все вообще наплевать. Мы свое отжили.

Мы, - ответил он упрямо. - Те, которые ненавидели… ничего не знали, ни на что не смотрели, вперед не заглядывали и дрались, как дьяволы, а теперь никому и ни зачем…

Яшка! Да ведь ты теперь даже не красный!

Нет! - с ненавистью ответил он. - Задушил бы всех подряд - и красных, и белых, и синих, и зеленых!

Замолчал. Пошарил рукой в бездонных рваных карманах, вытащил опять полбутылки.

Я встал. Тяжело было.

И я еще раз посмотрел на Яшку, того самого, чья койка стояла рядом с моей, чья голова была горячей моей! Яшку-курсанта, Яшку - талантливого пулеметчика, лучшего друга огневых лет! Вспомнил, как под Киевом, с надрубленной головой, он корчился в агонии и улыбался. И еще тяжелей стало от боли за то, что он не умер тогда с гордой улыбкой, с крепко зажатым в руке замком, выхваченным из короба попавшего к петлюровцам пулемета…

Мечется Кура, стиснутая плитами каменных берегов, бьет мутными волнами о каменные стены древних построек Тифлиса. Ворочает камни, дымится пеною, бьет о скалы и злится старая ведьма - Кура.

В Тифлисе огней ночью больше, чем звезд в августе.

Тифлисская ночь - как сова: трепыхается, кричит в темноте, хохочет, будоражит и не дает спать…

А у нас - все одно и то же: вокзалы, каменные плиты холодного пола, сон как после порции хлороформа, - и толчок в спину.

Э-эй, вставайте, граждане, документы!

В Тифлисе агенты дорожной ЧК затянуты узенькими ремешками в рюмочку. Маузер с серебряной пластинкой, шпоры с польским звоном, сапоги в звездных блестках, и лицо - всегда только что от парикмахера.

Вставай и выметайся с вокзала, товарищ! Кто ты? Даю документы - не смотрит.

Дай другой. Покажи, что это у тебя за толстая бумага в записной книжке вложена?

Это… это договор.

Что такое за договор?

Плюньте, товарищ агент! Ничего опасного: договор - это еще не заговор. Просто написал книгу, продал ее и заключил договор.

А, так, значит, ты книжный торговец! Нет, нельзя на вокзале. Выметайтесь!

На небе звезды, под звездами - земля. На земле в углу, за вокзалом, сваленная куча бревен. Сели.

Черной, зловещей тенью плывет милиционер. Прошел раз, прошел два, остановился. И не сказал даже ни слова, а просто махнул рукой, что означает: «А ну-ка, выметайтесь, нельзя здесь сидеть, не полагается».

Ушли. Но поймите, товарищ милиционер! В асфальте сырого тротуара, в бревнах для постройки не будет ямы оттого, что на них отдохнут трое уставших бродяг.

Полосатые, как костюмы каторжников, версты показали нам, что первая сотня пройдена. Далеко позади Тифлис, далеко солнечная долина древнего Мцхета, позади каменная крепость развалившегося Анаури. А дорога все вьется, кружит, забирает в горы, и снежные вершины Гудаурского перевала все ближе и ближе.

Мы идем пешком по Грузии. Идем пятый день, ночуем в горах у костра. Пьем дешевую, но холодную и вкусную ключевую воду, варим баранью похлебку, кипятим дымный чай и идем дальше.

Гайдар! - сказала мне наконец обожженная солнцем и оборванная Рита. - Скажи, зачем все это? Зачем ты выдумал эту дорогу? Я не хочу больше ни Грузии, ни Кавказа, ни разваленных башен. Я устала и хочу домой!

Николай раздраженно вторил:

Было бы гораздо проще сесть на поезд в Тифлисе, доехать до Сталинграда, а оттуда - домой. Ты измучишь ее, и вообще заставлять женщину лазать по этим чертовым горам - глупо. Я рассердился:

Еще проще и умнее спать на мягкой полке вагона первого класса или сидеть дома. Не так ли? Посмотри, Рита, видишь впереди белый коготь снежной горы? В спину жжет солнце, а оттуда дует холодный снежный ветер!

Но Николай продолжал бормотать:

Чего хорошего нашел? Сумасшествие! Это кончится тем, что она схватит воспаление легких. Ты играешь ее здоровьем!

Так всегда: чем нежнее, чем заботливей становится он, тем холоднее и сдержанней я…

Когда Рите понравился какой-то цветок, Николай едва не сломал себе голову, взбираясь на отвесную скалу. Сорвал и принес ей. А в этот же вечер, возвращаясь с куском бараньего мяса, купленным в домишке, до которого, если дважды подряд добраться, то на третий сдохнешь, я увидел, что Николай у костра целует Риту в губы. «Очевидно, за цветок», - подумал я и, усмехнувшись, посмотрел на свои руки, но в руках у меня цветка не было, а был только ломоть мяса на ужин…

Вечером в этот день встречный отряд конной милиции предупредил нас, что где-то близко рыщут всадники из банды Чалакаева - горного стервятника, неуловимого и отъявленного контрреволюционера.

Ночью мне не спалось. Все время чудился шорох внизу, чей-то шепот и лошадиное фырканье. Я спустился вниз к ручью и, осторожно раздвинув кусты, увидел при лунном свете пятерых всадников.

Встревоженный, я быстро полез обратно предупредить спящих товарищей и затушить угли костра. На бегу я налетел на какого-то человека, который со всего размаха ударил меня в плечо. В темноте мы схватились мертвой, цепкой хваткой. Я был, очевидно, сильней, потому что повалил человека и душил его за горло, наступив коленом на откинутую руку, сжимавшую кинжал.

Человек не мог размахнуться и, направив клинок к моему правому бедру, медленно вдавливал мне острие в тело. И клинок входил все глубже и глубже. Окаменев, стиснув зубы, я продолжал зажимать ему горло, пока он не захрипел. Наконец он подсунул под мою грудь свою левую руку и попробовал перехватить в нее клинок. Если бы ему это удалось, я погиб бы наверняка.

Я отпустил горло и скрутил ему руку; клинок, звякнув, упал куда-то на камни, а мы, сжимая друг друга, начали перекатываться по земле. Я видел, что он пытается вытащить из кобуры револьвер. «Хорошо, - мелькнула у меня счастливая мысль, - пусть вытаскивает». Я быстро отпустил его руки. Пока он расстегивал кнопку кобуры, я поднял тяжелый камень и со всего размаха ударил его по голове. Он вскрикнул, рванулся: хрястнули сломанные кусты, и, не выпуская друг друга, мы оба полетели вниз.

Когда я очнулся, незнакомец лежал подо мной и не дышал. Он разбился о камни. Я разжал пальцы. Скорее наверх, скорей к Рите. Встал, шагнул, но тотчас же зашатался и сел.

«Хорошо, - подумал я, - хорошо, а все-таки я подыму тревогу, и они успеют скрыться». Вынув из-за пояса убитого наган, я нажал собачку и дважды бабахнул в воздух.

Горное эхо загрохотало по ущелью громовыми перекатами. И не успели еще утихнуть запутавшиеся в уступах скал отголоски выстрелов, как далеко справа послышались тревожные крики.

Они бросятся сейчас сюда, вся ватага, должно быть. А я не могу бежать! У меня кружится от удара голова. Но тотчас же я вспомнил Риту. Риту, которую нужно было спасти во что бы то ни стало! Усевшись на камни, я усмехнулся и, подняв черный горячий наган, начал садить в звезды выстрел за выстрелом.

Минут через пять раздался лошадиный топот. Я отполз на два шага к берегу, под которым клокотали волны сумасшедшей Арагвы. Всадники переговаривались о чем-то по-грузински, но я понял только два, самые нужные мне слова: «Они убежали!»

Больше ничего мне и не надо было. В следующую же секунду конь одного из всадников захрапел, споткнувшись о труп моего противника. Остановились, соскочили с седел. Посыпались крики и ругательства. Потом зажглась спичка. И ярко вспыхнула зажженная кем-то бумага.

Но прежде чем глаза бандитов успели разглядеть что-либо, я, закрыв глаза, бросился вниз, в черные волны бешеной Арагвы.