Произведения а бека. Александр Альфредович Бек 'Волоколамское шоссе'. Личная жизнь Александра Бека

3 января 2003 года исполнилось сто лет со дня рождения выдающегося русского писателя Александра Бека , автора правдивого талантливого романа о защитниках Москвы – «Волоколамское шоссе». На страницах нашего журнала о своем отце рассказывает Татьяна Бек, известный поэт и литературовед.

…Вновь звезда его засияла, Предрекают горы успеха - И спектакли, и сериалы… Но не будет живого Бека. …Я судьбу его нынче вспомнил, Я искал в ней скрытого толка, Но единственно, что я понял: Жить в России надобно долго. В. Корнилов Памяти Александра Бека

Александр Бек родился в Саратове, в семье генерала медицинской службы, главного врача большого военного госпиталя Альфреда Владимировича Бека. Бек – из обрусевших датчан: согласно семейной легенде (отец – с его пристрастием к фактам и документам – уже в 60-е удостоверился в ее точности, покопавшись в ленинградских архивах), прадеда, Христиана Бека «выписал» из Дании сам Петр I в качестве опытного почтмейстера – организовать российскую почту. Не отсюда ли идет, думаю я теперь, такая упорная и чуть старомодная любовь Александра Бека к эпистолярному общению? Он ведь и свою позднюю автобиографическую повесть назвал, с оглядкой на Пушкина , «Почтовая проза».

Еще вехи судьбы: учился в саратовском реальном училище, особенно успевая в математике, – учитель так и говорил: «А для Бека у меня есть особая задачка – потрудней». Лет в шестнадцать рванул добровольцем на гражданскую войну в Красную Армию, был ранен – в детстве мне эта глубокая рваная вмятина на ноге казалась ужасно страшной... Затем чуть прихрамывающий юноша Бек попал в дивизионную многотиражку, где получил свою первую профессию «труженик газеты»: сам писал репортажи, сам правил и вычитывал, сам крутил маховик типографской машины-«американки». Потом учился в Свердловском университете на историческом отделении. Потом был простым рабочим на заводе имени Землячки, а вечерами на замоскворецкой окраине посещал журналистский кружок «Правды». Свои заметки и зарисовки подписывал диковинным псевдонимом «Ра-Бе»: я слышу тут неповторимо-лукавый отцовский юмор – и рабочий Бек, и ребе... Потом был литературным критиком-неудачником, о чем позднее вспоминал не без самоиронии: «Представляете, я был еще левее РАППа!» РАПП разгромили, на чем непобедоносная карьера Бека-критика благополучно завершилась.

В начале 30-х Бек случайно (но «чем случайней, тем вернее», как сказал поэт) попал в литературную бригаду, которая от редакции, возглавляемой Горьким и носившей имя «История фабрик и заводов», была командирована в Сибирь – коллективно создавать историю Кузнецкстроя. Именно здесь писатель (а он долго сам себя считал лишь «журналистом» или еще «горе-писакой») нащупал свой уникальный метод: беседовать с героями будущих книг, выуживать из них драгоценные детали, собирать крупицы и нити, из которых затем сплетется ткань повествования. Участники этого проекта, который позднее был назван «Кабинетом мемуаров», именовались неуклюжим словом «беседчики» и вместе с прикрепленной к каждому стенографисткой «раскручивали» наркомов, инженеров, хозяйственников, изобретателей, рабочих на драгоценные исповеди (архив «Кабинета» в годы сталинского террора был конфискован и погиб). Таким образом, предполагалось создать огромную документальную летопись эпохи. «Наше дело – талантливо слушать, то есть настроить собеседника, чутко, заинтересованно ему внимать, вызывать вопросами красноречивые подробности, словом, добиться задушевного яркого рассказа», – вспоминал писатель позднее. Так он с самого начала определил свою творческую задачу, сочетавшую доскональное изучение натуры и лишь потом установку на воображение и обобщение. Мало того: здесь же, в недрах «Кабинета мемуаров», берет исток исключительный и сугубый интерес Бека к талантливым труженикам и даже, можно сказать и так, маньякам своего дела (певцом талантов назовет он сам себя на склоне лет). Мало кто из «беседчиков», – а в этом качестве начинал даже романтик Паустовский , – остался верен этой строгой школе. Пожалуй, только он – тот, о ком сам Виктор Шкловский с изумленной резкостью сказал сразу: «Бек вскрывает людей, как консервные банки!»… До войны писатель выпустил документально-художественную книгу «Доменщики», куда вошла повесть «Курако» и другие очерковые новеллы и «монологи». Уже здесь был отчетливо явлен уникальный бековский стиль: сжатый лаконизм, острая сюжетная драматургия, безупречная достоверность повествования и – как правило – уход автора в тень персонажа, говорящего от первого лица. Все эти принципы, обогащенные внезапным вдохновением, лягут в основу «Волоколамского шоссе».

Незадолго до войны писатель засел за большую вещь, которую завершил лишь много лет спустя. Это – «Жизнь Бережкова» (окончательное заглавие – «Талант»), повествующая об отечественных авиаконструкторах и насыщенная, вспомним любимое словцо Бека, ионами дара, натиска и дерзания. Писатель трудился над романом, когда в окошко дачи, где он работал, постучался сосед: «Вы ничего не знаете? Началась война!». Бек отыскал бечевку, связал в несколько пачек материалы, записи и черновики романа, упрятал эти связки под крыльцо и с первой же электричкой уехал в Москву. А уже две недели спустя, в составе группы писателей-добровольцев вступил в народное ополчение, в Краснопресненскую стрелковую дивизию и снова хлебнул долю вояки – «бравого солдата Бейка», как его прозвали в батальоне… Борис Рунин, автор мемуарного очерка «Писательская рота» (1985), свидетельствовал, что остроумный, рисковый, отважный Бек быстро стал душой дивизии – как сказали бы сейчас – неформальным лидером. И это – несмотря на самый, с точки зрения военной нормы, непрезентабельный вид: «Огромные ботинки, обмотки, которые у него поминутно разматывались и волочились по земле, серого цвета обмундирование, а в довершение всего нелепо, капором, сидящая на голове пилотка, не говоря уж об очках...» Товарищи по роте моментально отдали должное могучему интеллекту своего полуюродивого товарища (впрочем, вряд ли кто-то из них предполагал, что этот сугубо штатский очеркист вскоре напишет самую острую и самую точную книгу о войне) – Борис Рунин вспоминает: «Человек недюжинного ума и редкостной житейской проницательности, Бек, очевидно, давно уже привык разыгрывать из себя этакого чудаковатого простофилю. Его врожденная общительность сказывалась в том, что он мог с самым наивным видом подсесть к любому товарищу по роте и, настроив его своей намеренной детской непосредственностью на полную откровенность, завладеть всеми помыслами доверчивого собеседника… Видимо, таким способом он удовлетворял свою ненасытную потребность в человеческих контактах. Думаю, что вопреки своему кажущемуся простодушию Бек уже тогда лучше, чем кто-либо из нас ориентировался в специфических условиях ополченческого формирования, да и в прифронтовой обстановке вообще. Словом, это был один из самых сложных и самых занятных характеров среди нас...» А я вскоре после смерти отца написала стихотворение «Военкор» – таким я и до сих пор вижу его, замышляющего в конце 1941 года «Волоколамское шоссе»:

Смотрят военные ели, Как у дороги, один, В широкополой шинели Он голосует на Клин. В кузове долго трясется С чувством неясной вины... Как ему трудно дается Тайная тайных войны! (Это увидится снова Взглядом иным, молодым. Но драгоценнее слово, Сказанное – сквозь дым). Смотрят военные ели, Как он замерзшей рукой, Пряча блокнот от метели, Пишет про утренний бой, Как, разомлев от привала, Правды прилежный писец, Он, улыбаясь устало, Просит налить ему щец.

«В этой книге я всего лишь добросовестный и прилежный писец», – с подчеркнутого якобы самоумаления, а на самом деле с заостренного сигнала о предельной натуральности (что называется, «точь-в-точь как в жизни») начинается «Волоколамское шоссе». Характерно, что Бек так никогда и не дал жанрового определения своей сокровенной книге, лишь однажды в дневнике 1942 года назвав ее «хроникой битвы под Москвой» и лишь условно каждую из отдельных частей окончательной тетралогии именуя «повестями». Книга, она и есть книга! В преданность этому слову Бек, по всей видимости, вкладывал тот же особый смысл, что и Твардовский , который о «Василии Теркине» (любимая вещь Бека) писал: «Жанровое обозначение «Книги про бойца», на котором я остановился, не было результатом стремления просто избежать обозначения «поэма», «повесть» и т.п. Имело значение в этом выборе то особое, знакомое мне с детских лет звучание слова «книга» в устах простого народа, которое как бы предполагает существование книги в единственном экземпляре…» Интересно, что только так и воспринималась книга Бека на фронте, хотя вышла она в свет (первые две повести) в сдвоенных номерах журнала «Знамя». Критик М.Кузнецов вспоминал, что когда он, молодой сотрудник армейской газеты, прибыл в 44-м году с редакционным заданием в одну из дивизий, то был тут же вызван к генералу: «Скажите, – спросил генерал, держа в руках «Знамя», – можно ли в типографии армейской газеты срочно издать вот это? Я бы эту книжку раздал каждому офицеру своей дивизии». Тот же генерал долго расспрашивал журналиста о Беке и в заключение заявил: «Он, конечно, профессиональный военный, ставший писателем, он или полковник, или постарше». Мы же бравого солдата Бейка уже себе представляем... Творческие принципы писателя берут исток в «Диалогах» Цицерона и «Истории» Геродота, с одной стороны, и в «Севастопольских рассказах» Льва Толстого , с другой. Он был именно историком современности, он сумел синтезировать философскую хронику и животрепещущий репортаж… Расскажу драматичнейший эпизод из творческой истории «Волоколамского шоссе». Дело в том, что, начав писать книгу и взяв для этого отпуск от журнала «Знамя», где Бек числился корреспондентом, он снял комнату на подмосковной станции Быково, где самозабвенно работал. Когда однажды ему понадобилось наведаться в Москву, он из боязни пожара или любой другой неприятности сложил в вещмешок все материалы к «Волоколамскому шоссе» и почти законченную рукопись... В вагоне дачного поезда, который вез его из Москвы в Быково, Бек по рассеянности (а также сосредоточившись на бидоне с супом, который ему всучила родня) мешок – оставил. Пропажу обнаружить не удалось. Отчаяние писателя было безграничным, но он нашел в себе силы и... Процитируем позднейшие воспоминания Бека: «Мне ничего не оставалось, как писать повесть заново. Но теперь она потеряла сугубо документальный характер – ведь у меня же не было моего архива. Пришлось дать волю воображению, фигура центрального героя, сохранившего свою подлинную фамилию, все более приобретала характер художественного образа, правда факта уступала место правде искусства...» Так прихотлива бывает порою судьба книг: отчаянная коллизия, как видим, дала неожиданный творческий эффект.

В майском-июньском номерах журнала «Знамя» за 1943 год вышла первая часть книги – «Панфиловцы на первом рубеже (повесть о страхе и бесстрашии)», а ровно через год – следующая: «Волоколамское шоссе», с подзаголовком – «Вторая повесть о панфиловцах». Читательское признание было невероятным и единодушным. Журналы зачитывали до дыр и в армии, и в тылу, передавали из рук в руки, обсуждали, изучали. Не меньшим было признание товарищей по перу. Так, Константин Симонов в статье «Об Александре Беке» (1963) вспоминал, что, когда впервые прочел «Волоколамское шоссе», был потрясен именно железной достоверностью и непобедимо подробной правдой книги («она была чужда всякого украшательства, гола, точна, экономна»), написанной штатским человеком, знающим войну как дело. Критика военного времени в первую очередь отмечала безусловную психологическую глубину и жанровую новизну «повестей». С моей же точки зрения, важнейшей экзистенциальной проблемой этой книги стал феномен преодоленного страха, который побеждается на войне совестью, стыдом и одухотворенной дисциплиной. Отчасти – и смехом («Смех – это самое серьезное на фронте!»): в книге немало шутейного юмора и народной иронии – и в живых диалогах, и в обилии смеховых поговорок. Одна из первых глав так и называется «Страх». Герой, он же рассказчик, в пух и в прах разбивая «ефрейторов литературы» (синонимы – сочинители и бумагомаратели), объясняет писателю, что героизм не дар природы и не дар каптенармуса, вместе с шинелями раздающего бесстрашие, – страх как «затмение рассудка» и «мгновенная катастрофа» подточенной души преодолевается волей и азартом коллективного боя. «Когда мы отбросили немцев от Москвы, за ними побежал и генерал Страх». Бек, порою как бы переодеваясь в героя-казаха (через его национальность и, в частности, через многочисленные фольклорные аллюзии отчетливее выявлена общинно-родовая природа армейской иерархии), показывает жестокую правду боя: «жгучую радость воина, убившего того, кто вселял страх, кто шел убить». Этот мотив постоянно звучит и в военной прозе Андрея Платонова – единственное литературное явление тех лет, с которым я бы сопоставила книгу Бека, – странно, что критика полностью проигнорировала эту безусловную параллель. Платонов пишет о «яростной радости, подавляющей страх», о «великом творении: убийстве зла вместе с его источником – телом врага», о состоянии, когда «бой превращается из ужаса в житейскую необходимость». Для меня, читающей эти книги сегодня, все противоестественное вещество войны заключается именно в спокойствии, с которым констатируются законы праведного убийства и неизбежность смерти. В разгаре боя Баурджан в мыслях разговаривает с однополчанином-казахом именно с интонацией платоновских героев: «Мы с тобой люди военные, люди высокой профессии. Утрата жизни – естественное следствие нашего с тобой ремесла…». Жестокая психология войны диктует отдельно взятой личности единственный выход – подчинить свою индивидуальность строю, однако победа суждена лишь в том случае, если подчинение сублимируется в добровольную творческую волю. Иное мнение командир приказывает своим бойцам, оставившим в мирном прошлом гражданскую одежду, милую семью и штатскую профессию, положить в конверт и, «пока мы близко от дома», отправить домой.

Страх, угроза гибели, необходимость подчинения манипулировали людьми и перед войной, но они не были праведными (слепой, парализующий ужас того, неодухотворенного правотой, «мирного» тиранического строя Бек совершенно другими художественными средствами покажет двадцать лет спустя в романе «Новое назначение»), – духовный подъем и драматический мажор, пронизывающий первые главы «Волоколамского шоссе», связаны с долгожданной справедливостью и целесообразностью коллективного, но не безвольного бытия… «Сумеете ли вы передать это в книге: несвобода ради свободы?» – с сомненьем спрашивает однажды герой своего хроникера. На самом деле – а в книге с избытком присутствует провокативная игра между «писцом» и «героем» – Бек зачастую вкладывает в уста Баурджана открытия своей личной философии, которые ему, парадоксалисту и ернику, нравилось излагать не в прямых авторских отступлениях, а как бы устами собственного антагониста. Не в этом ли загадочный эффект и уникальная прелесть «Волоколамского шоссе»? Какой уж там соцреализм... У поэта Дон Аминадо в книге «Дым без отечества» (1921) есть замечательные стихи о доблести военной доли и о фальши военной риторики (читал ли их отец, – не знаю, – но одобрил бы наверняка!):

Я не могу желать от генералов, Чтоб каждый раз, в пороховом дыму, Они республиканских идеалов Являли прелести. Кому? И почему? ...Есть критики: им нужно до зарезу, Я говорю об этом, не смеясь, Чтоб даже лошадь ржала марсельезу, В кавалерийскую атаку уносясь.

У Бека ни генералы, ни офицеры, ни солдаты, ни дивизионная лошадь Лысанка (лично мой любимый персонаж в книге), которой Баурджан отдает всю свою грубую нежность, – не поют и не ржут ни «Марсельезу» , ни «Священную войну». Они просто, превосходя самих себя, работают на победу. Музыка верноподданнического лозунга Беку начисто претила. Только сухая бесстрастность, только самокритичный анализ, только креативное сомнение. И посему военное искусство в книге Бека с поразительной живостью и даже чувственностью раскрыто как творчество недремлющей мысли, обходящей и шаблонные параграфы устава, и мертвые приказы, и бессмысленно деспотические директивы… Неслучайно, когда в 1944 году в Союзе писателей СССР прошла дискуссия, посвященная военной литературе последнего времени (прения развернулись в первую очередь вокруг книги К.Симонова «Дни и ночи» и вокруг «Волоколамского шоссе»), – вещь Бека оценили чрезвычайно высоко именно как произведение, раскрывающее сферу мышления командира, руководящего боем. Самое важное (и, как мы увидим, пророческое) соображение высказал на обсуждении тот же Виктор Шкловский: «Я считаю, что, хотя лучше Бека не написали, книга Бека не дописана... Хорошо, когда у вас есть сильный натурщик, но найдите людей вокруг, осветите людей вокруг, противопоставьте ему солдат не только как объектов воли командира».

И впрямь, книга Бека не была дописана. Он это ощущал и сам. Шло время... «Волоколамское шоссе» было переведено практически на все основные языки мира, во многих странах оно вошло в обязательное чтение для слушателей военных академий (в ЦРУ по книге Бека долго изучали психологию советского командира и «загадочную русскую душу» в контексте войны), Бек работал над новыми вещами. Жизнь замысла (а «Волоколамское шоссе» с самого начала было задумано как цикл из четырех повестей, причем, как признавался Бек, главной для общей идеи он предполагал именно завершающую часть) в творческом сознании писателя не прерывалась ни на миг: она в нем подспудно дремала. Но лишь весной 56-го он подошел к реализации давнего замысла вплотную… Работа над продолжением «Волоколамского шоссе» велась таким образом: писатель поднял то немногое, что осталось от его военного архива, – сохранившиеся стенограммы разговоров с Момыш-Улы и другими участниками битвы (так, уцелела полуистлевшая тетрадь «Разные беседы» с солдатскими словечками, байками и мелкими подробностями фронтового быта), – а также провел ряд новых бесед. Размышления по ходу работы Бек, как обычно, фиксирует в дневнике, но теперь они касаются не столько формы, сколько – концепции книги. Продолжение книги демократизирует ее атмосферу, прописывает «фон». И еще – чем дальше, тем более активно (на грани абсурдизма) происходит перемещение авторского зрения в сетчатку героя-повествователя, утепление чужого взгляда писательской «подпушкой» и, к тому же, по всей видимости, бессознательное переосмысление военного космоса художником, который в начале войны жестко мобилизовал свою энергетику, сужая ее лишь до пользы дела, и который, повествуя о том же времени постфактум, уже после победы, позволил себе животворное расширение бытийного горизонта. В послевоенном продолжении «Волоколамского шоссе» – не в пример началу – постоянно форсируется и уже заголяется полемика (проще говоря – разница) меж героем-рассказчиком и автором-писцом. Бек, продолжая экспериментальную игру в смиренного писца при властном герое (властвует-то на самом деле лукавый автор!), теперь явно дистанцируется от Баурджана. Вообще, между первой и второй половинами книги – много зеркально спорящих отражений… Главным героем повествования постепенно становится не категоричный и властный рассказчик Баурджан, а мудрый и чуткий Панфилов, который позволял себе заявлять в штабе, что беспорядок «это и есть новый порядок», и который гибнет в бою под деревней Горюны (о, эта поэзия русских названий!) как гуманист и как новатор… Публикацией третьей и четвертой повестей «Волоколамского шоссе» в «Новом мире» Твардовского, которая состоялась в 1960 году, была завершена история создания этой странной и сильной, нежной и жестокой, простой и неисчерпаемой книги о военном творчестве, о страхе и бесстрашии, о ненависти в избытке любви, об универсальном и единственном, о смерти и жизни.

Александру Беку, которого постоянно пугал герой «Волоколамского шоссе»: «Наврете – кладите на стол правую руку. Раз! Правая рука долой!», предстояло еще написать другую (как говорили встарь, инакую) хронику века – роман «Новое назначение», в котором он, повторяю, переосмыслит и опрокинет свой экстремально-военный гимн дисциплине и покажет, сколь губительно для творческой индивидуальности подчинение верховно порочной «административно-командной системе»... Это особая веха, коллизия, драма и героя, и художника. Отец умер, не увидев новый роман напечатанным на родине (он, как и книжка «Волоколамское шоссе», ходил по рукам, но теперь уже в сам – и тамиздате), – зато правую руку ему никто бы отсечь не посмел… Напомню: мой отец, Александр Бек юным красноармейцем попал в страшный, парадоксальный, коварный, но и героический, но и вдохновенный отрезок исторического времени. Он бескорыстно отдал ему свой редкий дар, любя это время и место по-тацитовски, без гнева и пристрастия, он зафиксировал его в своей прозе как трагический картограф, он – разом близорукий и проницательный – ушел из жизни, не разбившись об уродливые углы вырожденческой утопии.

Александр Альфредович Бек - русский писатель, прозаик.

Родился 21 декабря 1902 года в Саратове в семье военного врача. В Саратове прошли его детские и юношеские годы, и там он окончил реальное училище. В возрасте 16 лет Бек вступил в Красную Армию. В Гражданскую войну служил на Восточном фронте под Уральском и был ранен. На автора обратил внимание главный редактор дивизионной газеты и заказал ему несколько репортажей. С этого началась его литературная деятельность. Первая повесть Александра Альфредовича «Курако» (1934) написана по впечатлениям от поездки на новостройку в город Кузнецк.

В Великую Отечественную войну Бек вступил в Московское народное ополчение, в Краснопресненскую стрелковую дивизию. Участвовал в боевых действиях под Вязьмой в качестве военного корреспондента. Дошёл до Берлина, где встретил День Победы. В 1956 году автор был членом редколлегии альманаха «Литературная Москва».

В свои последние годы он жил в Москве в доме 4 по улице Черняховского. Похоронен в Москве, на Головинском кладбище.

Александр Альфредович Бек. Родился 21 декабря 1902 (3 января 1903) года в Саратове - умер 2 ноября 1972 года в Москве. Русский советский писатель.

Отец - Альфред Владимирович Бек, генерал медицинской службы, главный врач военного госпиталя.

В Саратове прошли его детские и юношеские годы. Окончил саратовское 2-е реальное училище.

В возрасте 16 лет Александр Бек вступил в Красную Армию. В Гражданскую войну служил на Восточном фронте под Уральском и был ранен. На Бека обратил внимание главный редактор дивизионной газеты и заказал ему несколько репортажей. С этого началась его литературная деятельность. В начале своей творческой деятельности был первым редактором газеты «Красное Черноморье».

С 1931 года сотрудничал в редакциях «История фабрик и заводов» и «Люди двух пятилеток», в созданном по инициативе «Кабинете мемуаров».

Первая повесть Александра Бека - «Курако». Она была написана в 1935 году по впечатлениям от поездки на новостройку в город Кузнецк.

Очерки и рецензии Бека стали появляться в «Комсомольской правде», «Известиях».

В Великую Отечественную войну Бек вступил в Московское народное ополчение, в Краснопресненскую стрелковую дивизию. Участвовал в боевых действиях под Вязьмой в качестве военного корреспондента. Дошёл до Берлина, где встретил День Победы.

Самая известная повесть Бека «Волоколамское шоссе» была написана в 1942-1943 годах. Впервые напечатана в 1943 году под названием «Панфиловцы на первом рубеже» в журнале «Знамя». Повествует о подвиге советских солдат и офицеров из 1-го батальона 1073 сп 316-й дивизии (впоследствии 8-й гвардейской стрелковой дивизии) , которые сражались и отдавали жизни в схватке с немецкими захватчиками под Москвой на Волоколамском направлении осенью - зимой 1941 года.

С одной стороны, книга описывает организацию, воспитание батальона, принимающего участие в боях, жизнь внутри него, поведение командира, его взаимодействие с командиром дивизии. С другой - тактику боёв под Москвой и то, как и на основе чего менялась и перестраивалась старая линейная тактика сил Красной Армии в ответ на тактику в рамках новой немецкой стратегии.

Структурно произведение состоит из четырёх повестей по 10-17 глав, повествование ведется как рассказ старшего лейтенанта батальона Панфиловской стрелковой дивизии, Героя Советского Союза Бауржана Момыш-Улы. Стилистика романа отходит от примитивно-плакатного изображения войны, автор показывает бойцов как реальных людей со своими слабостями, со страхом смерти, но при этом с полным пониманием ответственности за судьбу страны в столь тяжёлый исторический момент. В романе поднята тема интернационализма и боевого братства.

Стоит отметить, что в начале 1942 года он поехал в дивизию имени Панфилова, уже отбросившую немецкие войска от подмосковных рубежей почти до Старой Руссы. Во время пребывания в дивизии писатель накапливал материал в долгих беседах с бойцами Красной Армии. В этих беседах стал слагаться образ погибшего под Москвой генерала Панфилова, с его суворовской заботой о солдатах и его характерными выражениями: «Не торопись умирать - учись воевать», «Солдат умом должен воевать», «Солдат идет в бой не умирать, а жить», «Победа куется до боя». Летом 1942 года Бек получил отпуск от журнала «Знамя» и сел за написание повести. Изначально были напечатаны первые две повести из четырёх, позже были дописаны две последние. Важнейшей, с точки зрения автора, является четвёртая повесть. В ней Бек описывает формирование новой тактики ведения оборонительных боев.

«Волоколамское шоссе» было одной из любимых книг и команданте .

Продолжением книги «Волоколамское шоссе» были повести «Несколько дней» (1960 год) и «Резерв генерала Панфилова» (1960 год).

Прототипом главного героя романа «Талант (Жизнь Бережкова)» (1956 год) был крупнейший конструктор авиационных двигателей А. А. Микулин.

В 1956 году Александр Бек был членом редколлегии альманаха «Литературная Москва».

После войны написал серию очерков о Маньчжурии, Харбине и Порт-Артуре. Ряд произведений посвящён металлургам (сборник «Доменщики», повести «Новый профиль», роман «Молодые люди» - совместно с Н. Лойко).

В центре романа «Новое назначение» (1965 год) - И. Тевосян, занимавший при должность министра металлургической промышленности и чёрной металлургии. В романе не звучали диссидентские взгляды, однако он был снят из номера после того, как был объявлен к публикации в журнале «Новый мир». Определённую роль в запрещении романа сыграла вдова Тевосяна О. А. Хвалебнова, она решила, что роман «Новое назначение» раскрывает лишние подробности частной жизни её покойного супруга. Роман был впервые опубликован в ФРГ в 1972 году, а в СССР - в 1986-м году.

Роман «На другой день» (неоконченный, 1967-1970 годов), впервые опубликованный в 1989 году (журнал «Дружба народов», 1989 год № 8, 9), посвящён молодости И. В. Сталина.

Многие работы писателя были экранизированы.

В свои последние годы он жил в Москве в доме № 4 по улице Черняховского.

Личная жизнь Александра Бека:

Жена - Наталия Всеволодовна Лойко (1908-1987), писатель и архитектор. До встречи с Беком была замужем за писателем Александром Шаровым.

Дочь - Татьяна Бек, поэтесса и литературный критик.

Татьяна Бек - дочь Александра Бека

Библиография Александра Бека:

1927 - Кружок друзей книги в рабочей библиотеке
1928 - Вечер Максима Горького в клубе
1939 - Жизнь Власа Лесовика
1939, 1953, 1958 - Курако
1945 - Волоколамское шоссе
1946 - Доменщики
1948 - Тимофей - открытое сердце
1950 - Зерно стали
1955 - Тимофей Открытое сердце
1956 - Жизнь Бережкова (Талант)
1961 - Резерв генерала Панфилова
1961 - Несколько дней
1965 - На фронте и в тылу
1967 - Мои герои
1968 - Почтовая проза. Воспоминания, статьи, письма
1972 - Новое назначение
1972 - В последний час
1974-1976 - Собрание сочинений в 4 томах
1975 - На своем веку
1990 - На другой день
1991 - Собрание сочинений в 4 томах

Экранизации Александра Бека:

1967 - За нами Москва - экранизация повести «Волоколамское шоссе»
1979 - Талант - экранизация романа «Талант (Жизнь Бережкова)»
1983 - День командира дивизии - экранизация очерка «День командира дивизии» из сборника «Несколько дней»
1990 - Канувшее время - экранизация романа «Новое назначение»

Бек Александр Альфредович (1902/март 1972), русский писатель. Повесть о героической защите Москвы в 1941 «Волоколамское шоссе» (1943-44), роман «Жизнь Бережкова» (1956). Роман «Новое назначение» (опубликован в 1986) о нравственных проблемах, порождавшихся командно-административной системой управления в 1930-50-х гг. Роман «На другой день» (не окончен, опубликован в 1989) об истоках феномена сталинщины.

Бек в тринадцать лет убежал из дома от мачехи и сурового отца, который его бил. Жил по знакомым, кое-как кончил реальное училище. В шестнадцать лет ушел воевать и больше никогда не возвращался под отчий кров. Он знал о своей семье до смешного мало и совсем не интересовался генеалогией Беков. Когда началась Отечественная война, Бек считал, что ему надлежит быть особенно храбрым, храбрее других, поскольку в его жилах течет немецкая кровь, хотя и основательно разбавленная (женились Беки на русских).

Отвоевав, Бек тогда учился в Коммунистическом университете имени Свердлова, или, попросту говоря, Свердловке (первой в СССР высшей партшколе), вместе с будущими наркомами и будущими секретарями обкомов. А пока что - веселыми голодранцами, недавно разгромившими противника и настроенными самым оптимистическим образом. Бек, похоже, пользовался среди них популярностью, отпускал шуточки, которые потом повторяли, был редактором газеты. Грызя гранит науки, как тогда выражались, все эти молодые здоровые парни жили впроголодь, постоянно думали и говорили о еде.

Затесался среди слушателей Свердловки некий фанатик-изобретатель, который все время слал правительству письма по поводу своих гениальных открытий и изобретений. С изобретениями обещали помочь, когда наладиться промышленность, а пока что стали выдавать ему какой-то усиленный паек, чтобы талант не затих. А так как он был человек непрактичный, занятый своими фантазиями, то продукты у него накапливались, залеживались.

Бек и еще двое слушателей - Коля и Агасик - убеждали изобретателя, что его письма «наверх» не имеют успеха, потому что у него скверный корявый почерк и вся документация плохо оформлена. Трое друга обманули изобретателя, сказав, что обо всем договорились, чтобы рабочие сделали хорошие и понятные чертежи и схемы, но в то же время, сказав, что им - рабочим нужны не деньги, а продукты. Поэтому у него выманили мешочки муки, бутылки растительного масла, напекли оладий, и сами наелись и накормили всю братву. В итоге про это происшествие многие узнали, изобретатель смертельно обиделся, тоже жаловался. Дело получило широкую огласку. Посчитали вымогательством, кражей, всех троих исключили из партии и из Свердловки.

Трем исключенным было по девятнадцать - двадцать лет. Коля руководил до Свердловки комсомольской работой в Туле, армянин Агасик успел не только повоевать, но и вести подпольную работу, отсидел в тюрьме. Инициатором преступного деяния был Бек, он этого и не скрывал. Во-первых, воображение по части всяких плутовских поделок у него было очень развито, фантазия работала отлично. Во-вторых, бог не обидел его аппетитом, он, большой, телесный. Земной, всегда больше других хотел, есть, хуже переносил голод.

Бек убежал из Москвы, куда глаза глядят. Раз и навсегда решил, что никакого возврата к прошлой жизни нет и быть не может. Не имея ни копейки денег, садился в товарные вагоны, ехал то в одном направлении, то в другом, метался по стране. Оказался, в конце концов, на северо-западе, плутал в лесах, сам не заметил, как перешел границу. Убедился, что его занесло в Эстонию, тогда самостоятельное буржуазное государство, пришел в отчаяние. Обратно в Советский Союз, во что бы то ни стало обратно! Граница плохо охранялась, он сумел (с всякими приключениями) перебраться на советскую территорию, чуть не умер от голода в приграничных лесах. Подобрали его в двух тифах, сыпном и брюшном, положили в больницу, несколько недель лежал в беспамятстве. Потом его арестовали для выяснения всех обстоятельств, но, впрочем, арест был недолгим, скоро отпустили.

Вся прошлая жизнь была, как перечеркнута. Вернулся в Москву, нанялся грузчиком на кожевенный завод имени Землячки. Куда еще деваться, исключенному из партии? Московской площади Бек не имел, жить было негде, ночевал на фабрике, скитался по знакомым, немытый, неухоженный, обычно полуголодный.

Грузчика Бека тянуло на стезю рабкора, в «Правде» начали появляться его короткие заметки, подписанные псевдонимом «Ра-бе» (что означало «рабочий Бек» или «рабкор Бек»). При «Правде» для рабочих был создан кружок литературно - театральной критики. Бек, завсегдатай кружка, принимал активное участие в жарких спорах. Скоро он станет профессиональным литературным критиком, создаст особую группировку (Бек, его первая жена, их приятель). Группировка будет вырабатывать свою собственную позицию, критиковать все и вся, даже РАПП, за недостаточную верность принципам пролетарского искусства. Позднее, в 50-х, 60-х, Бек любил говорить: «Мне два раза в жизни крупно повезло. Когда я женился на Наташе (вторая жена Н.В. Лойко). И когда меня исключили из партии. Свердловцы мои сокурсники, почти все стали партийными деятелями, и немалыми. А многие ли из них мирно скончались в своих постелях?»

На пороге семидесятилетия Бека вспоминают крупного, тяжеловесного, с взлохмаченными густыми волосами и остро проблескивающими маленькими медвежьими глазками, с хитрющей усмешкой. Да и все ухватки были медвежьи, походка - тоже. Хорошенько надо потрудиться, чтоб свалить с ног этакого богатыря, кряжистого. Крепко сколоченного. Что ж, эпоха потрудилась, постаралась.

Неповторимый и неукротимый.

Бывшие фронтовики при встрече приветствовали Бека: «Здорово, бравый солдат Бейк!» Так его называли на фронте за то, что он даже в самые страшные дни отступления не терял своеобразного жизнерадостного «швейковского юмора».

Бека еще называли на войне - Человек - Наоборот. Рассказывали: если армия отступала, а одна автомашина все-таки шла по какому-либо делу вперед, то корреспондент Бек уже был тут как тут, настойчиво просил, чтобы его взяли с собой.

Беку страшно нравится афоризм Домбровского: «У нас страна неограниченных возможностей».

Один из руководителей Союза писателей Марков - в период очередных неприятностей Бека (после какого-то задиристого выступления о свободе творчества на писательском собрании) - воскликнул с раздражением: «Недопустимый Бек!» Говорят, Казакевич его поправил: «Неповторимый Бек. Неукротимый Бек».