«Он в Риме был бы Брут. «Любовь к отечеству – вещь очень хорошая, но есть нечто повыше ее: любовь к истине» (П.Я. Чаадаев) Возвращение на родину. "Философические письма"
Чаадаев Петр Яковлевич (27.05 (7.06).1794, Москва, — 14(26).04.1856, там же) - русский мыслитель, философ и публицист, родился в дворянской семье(мать — дочь историка князя М. М. Щербатова).
Дедом Чаадаева по линии матери был известный историк и публицист князь М.М.Щербатов. После ранней смерти родителей Чаадаева воспитывали тетя и дядя. В 1808 поступил в Московский университет, где сблизился с писателем А.С.Грибоедовым, будущими декабристами И.Д.Якушкиным и Н.И.Тургеневым и др. видными деятелями своего времени. В 1811 оставил университет и вступил в гвардию. Участвовал в Отечественной войне 1812, в заграничном походе русской армии. В 1814 в Кракове был принят в масонскую ложу.
Без слепой веры в отвлеченное совершенство невозможно шагу ступить по пути к совершенству, осуществляемому на деле. Только поверив в недостижимое благо, мы можем приблизиться к благу достижимому.
Чаадаев Пётр Яковлевич
Вернувшись в Россию, Чаадаев продолжил военную службу в качестве корнета лейб-гвардии гусарского полка. Его биограф М.Жихарев писал: «Храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубокими, безусловными уважением и привязанностью товарищей и начальства». В 1816 в Царском Селе Чаадаев познакомился с лицеистом А.С.Пушкиным и вскоре стал любимым другом и учителем молодого поэта, которого называл «грациозным гением» и «нашим Дантом». Чаадаеву посвящены три стихотворных послания Пушкина, его черты воплотились в образе Онегина. Личность Чаадаева Пушкин охарактеризовал знаменитыми стихами К портрету Чаадаева: «Он вышней волею небес / Рожден в оковах службы царской; / Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, / А здесь он - офицер гусарской». Постоянное общение Пушкина и Чаадаева было прервано в 1820 в связи с южной ссылкой Пушкина.
Однако переписка и встречи продолжались всю жизнь. 19 октября 1836 Пушкин написал Чаадаеву знаменитое письмо, в котором спорил со взглядами на предназначение России, высказанными Чаадаевым в Философическом письме.
В 1821 Чаадаев неожиданно для всех отказался от блестящей военной и придворной карьеры, вышел в отставку и вступил в тайное общество декабристов. Не найдя в этой деятельности удовлетворения своим духовным потребностям, в 1823 отправился в поездку по Европе. В Германии Чаадаев познакомился с философом Ф.Шеллингом, с представителями различных религиозных течений, в числе которых были приверженцы католического социализма. В это время он переживал духовный кризис, который пытался разрешить, усваивая идеи западных теологов, философов, ученых и писателей, а также знакомясь с социальным и культурным укладом Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии.
В 1826 Чаадаев вернулся в Россию и, поселившись в Москве, несколько лет жил отшельником, осмысляя увиденное и пережитое за годы странствий. Начал вести активную общественную жизнь, появляясь в светских салонах и высказываясь по актуальным вопросам истории и современности. Отмечаемые современниками просвещенный ум, художественное чувство и благородное сердце Чаадаева снискали ему непререкаемый авторитет. П.Вяземский называл его «преподавателем с подвижной кафедры».
Одним из способов распространения своих идей Чаадаев сделал частные письма: некоторые из них ходили по рукам, читались и обсуждались как публицистические произведения. В 1836 он опубликовал в журнале «Телескоп» свое первое Философическое письмо, работу над которым (оригинал был написан по-французски в виде ответа Е.Пановой) начал еще в 1828. Это была единственная прижизненная публикация Чаадаева.
Всего им было написано восемь Философических писем (последнее в 1831). Чаадаев изложил в них свои историософские взгляды. Особенностью исторической судьбы России он считал «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании... Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».
В моем имении есть большой-пребольшой парк, в том парке большой-пребольшой дом, а в том доме – Кабинет Размышлений О Судьбах Отечества. И не беда, что имение, парк, дом и кабинет существуют лишь в воображении, напротив, именно воображение придает им блеск, размах и неуязвимость перед всякого рода бурями и потрясениями. Да и налогов платить не нужно.
А в Кабинете Размышлений О Судьбах Отечества стоит любимый диван. Над диваном два портрета. Справа – портрет Александра Христофоровича Бенкендорфа работы Джорджа Доу, слева портрет Петра Яковлевича Чаадаева работы Селиверстова. Не подлинники, но хорошие копии.
Под портретом Бенкендорфа – изречение в рамочке: «Прошедшее России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается её будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение; вот точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана».
И под портретом Чаадаева тоже изречение в рамочке «Тусклое и мрачное существование, лишённое силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живём одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мёртвого застоя».
В зависимости от настроения, я сажусь то под портрет Чаадаева, то под портрет Бенкендорфа.
Признаться, под Бенкендорфом мне покойнее. И сны снятся возвышенные, приятные, наполняющие гордостью и патриотизмом: то я рыбачу с лодки в Босфорском проливе, между поклёвками любуясь российскими флагами над Царьградом, то еду по Китайско-восточной железной дороге в роскошном салон-вагоне, а китаец-стюард в белоснежном кителе подает мне зелёный чай и говорит «ваше превосходительство» без малейшего акцента, то открываю амбулаторию в знойной Миклухомакландии, а облагодетельствованное население увлажняет слезами умиления и признательности черные ланиты… И даже если сон забросит меня в глухую индийскую деревушку, жители которой стенают под гнетом английского колониализма, стоит мне сказать «я русский», как меня начинают забрасывать цветами, мазать благовониями и нести на руках под радостные крики «Хинди, руси – пхай-пхай!»
А вот если снятся кошмары, как-то: за рубль дают полпенни, «поля усеяны телами мёртвых крав, кои валяются, кверх ноги вздрав», вельможи, согнав смердов в придорожную грязь, мчатся на самобеглых повозках немецкой работы, стреляя от избытка чувств кто в воздух, а кто и по сторонам, то, значит, я уснул головою к Чаадаеву. Поделом мне! Выбирать нужно сторону, если решил вздремнуть после обеда!
С момента публикации первого «философического письма» прошло почти сто восемьдесят лет. В сентябре будет ровно. Я и думал вспомнить о Чаадаеве в сентябре, но байка о Насреддине, халифе и осле (в этом трио я скромно выбираю роль осла) не позволяет откладывать «на потом». Нет у нас двадцати лет в запасе. У нас, быть может, и года-то нет.
За неполных два века, казалось бы, можно определиться, кто прав, Бенкендорф или Чаадаев? Наступило будущее, которое выше самого смелого воображения, или мы опять живём в самых тесных пределах настоящего и среди мёртвого застоя?
А разно живём. Вернее, по-разному воспринимаем. Что для одного мёртвый застой, для другого полный восторг чувств, именины сердца и торжество заветов. Одни, приземлённые материалисты, считают долю молока в пальмовой смеси белого цвета, другие, окрылённые духовностью, устремляются в небо и видят в сегодняшних невзгодах залог будущих свершений. Собственно, невзгод они тоже не видят. Какие же это невзгоды? Не хлебом единым жив человек. Не хлебом единым и мёртв.
Мой коллега считает благополучие страны в коровах. Почему в коровах, и сам не скажет: горожанин в третьем поколении, коров он никогда не держал. И родители его не держали. И даже дед с бабкой не держали, разве что колхозных видели. Прадед, правда, говорил, что среди колхозных была парочка своих, тех, что отобрали, так то прадед. А в шестидесятые можно было и своих держать. Сдашь положенное, а остальное сам пей, или продавай, никто не попрекнёт. Ан нет – переселились в город, стали токарями, инженерами и врачами.
Так вот, у коллеги даже график висит над диваном, отмечающий величину коровьего поголовья. У меня Бенкендорф с Чаадаевым, а у него график. Привязывает его к знаменательным датам. Так, в девяностом году двадцать миллионов коровок мычали в России (округлённо, Россия щедрая душа), в двухтысячном – двенадцать миллионов, а сейчас восемь. Не в коровах счастье, пытаюсь я объяснить знакомому. А в чём, спрашивает он. Может, в тракторах?
В нашем отношении к действительности, отвечаю. Мы ж не коровы, мы люди. Но отвечаю как-то неуверенно.
Нет, что менять отношение к действительности нужно, спору нет. Не застревать в прошлом. Прошлое – в утиль. Казалось бы, всего-то и заботы – снять портрет философа, оставшись в нерушимом союзе с жандармом, и жизнь тут же наладится. Даже рвать портрета не нужно, да я бы, пожалуй, и не смог порвать изображение человека, дружбой которого дорожили Пушкин и Грибоедов. Ещё не созрел – порвать. А вот убрать в серый простенок, между шкафом с немецкими философами (сто восемьдесят солидных фолиантов) и полочкой сменовеховцев было бы вполне в духе времени. И популярно, и доходно.
Хотя… Как ни велик кормящий чан, а не протолкнуться. Первый ряд занят матерыми секачами, да и второй, и третий ряды давно заполнены более прозорливыми членами общества. Вокруг них бегают тощие поросята, и если какая капля ботвиньи в результате случайного столкновения тяжеловесов вдруг вылетит из чана, то сразу же с полдюжины поросят с диким визгом «это моё!» подпрыгивают, стараясь эту каплю перехватить ещё в воздухе. Одному достается ботвинья в мизерных количествах, а у остальных порой из карманов пропадают ценные вещи. В толпе поросят попадаются такие престидижитаторы, что только диву даёшься.
Что ж, никто не мешает восхищаться видами на будущее без ботвиньи, то есть бескорыстно. Сидеть и повторят мантру «прошлое удивительно, настоящее великолепно, будущее превыше всех ожиданий». И всякое происшествие подвёрстывать к этой мантре. Радоваться, когда в злопыхателя кинут торт. Хотя почему непременно торт? Неужели нет предметов более дешёвых? А торт можно самим съесть.
Вот интересно, думаю я под Бенкендорфом, как повернулось бы колесо истории, если бы Гриневицкий метнул в Александра Освободителя не бомбу, а торт? Самый натуральный торт, на натуральном сливочном масле, пропитанный натуральным же коньяком? А ещё лучше – съел бы Гриневицкий этот торт сам, съел, облизнулся и пошёл бы записываться в уличный патруль. Уж он и в личность знал бомбистов, и тайные их сигналы распознавал бы сразу, опять же пароли, явки… Александр Освободитель же в тот вечер, оставшись живым и невредимым, даровал бы подданным Конституцию. Пусть куцую, но кому бы мычать…
Вообще же перевороты в сознании вытворяют с человеком скверные штуки. Да вот взять хоть поколения, учившиеся в советской школе. Для них Бенкендорф – шеф жандармов, а жандармы – те же черти с рогами. А бомбисты – однозначно герои. Гриневицкий, Халтурин, Каляев. У нас в городе и улица Каляева есть, и улица Халтурина. А улица Гриневицкого есть в Анадыре. Воля ваша, а это мина. Пусть проржавевшая, но если рванёт… У нас в городе старые снаряды находят постоянно. Как только начнут котлован рыть под новое здание, а то и ямку дерево посадить, так и находят. Ну, как сдетонируют? Не пора ли улицам дать имена славные, имена, при звуке которых сердце бы теплело, а взор постигал окружающее без гадких искажений? Проспект Бенкендорфа, улица Уварова, площадь Победоносцева? А там и князя-кесаря Ромодановского добрым словом помянуть, ведь нужное дело делал, измену искоренял?
Вот так предашься доброкачественным мечтам, а потом случайно увидишь Чаадаева – и словно обожжешься.
Нет, пусть висят над диваном. За спиной. Чтобы в глаза не смотреть. Оба герои, кавалеристы, в Отечественную войну являли чудеса героизма. А наступил мир – и развела жизнь.
Кто прав? Оба правы. Так бывает. Иной раз думаешь – только так и бывает.
Дед Петра Чаадаева по материнской линии - князь М.М.Щербатов (+ 1790), известный историк, сподвижник Н.И. Новикова . Мать - княжна Наталья Михайловна Щербатова (+ 1797). Отец - Яков Петрович Чаадаев (+ 1794), советник Нижегородской уголовной палаты.
Преподавателями его были профессора Ф.Г. Баузе (один из первых собирателей древнерусской письменности), К.Ф. Маттеи (исследователь рукописей Священного Писания , житий святых), Т. Булле. Последний выделял Чаадаева как одного из самых одаренных учеников.
Характерным недостатком всей системы просвещения в России того времени было то, что лекции читались только на иностранных языках. Русский язык не изучали вовсе. Позднее Чаадаев говорил о себе: "...Мне легче излагать свои мысли по-французски, чем по-русски ".
С ранних лет Чаадаев поражал окружающих необыкновенным умом, начитанностью, тягой к самообразованию. Он был собирателем книг и обладал богатой библиотекой . Одной из "жемчужин" библиотеки Чаадаева был "Апостол", изданный в году Франциском Скориной - в России было только 2 экземпляра этой книги. Чаадаев не был библиотафом ("книгохоронителем") и охотно делился книгами с профессорами и другими студентами.
В университете у Чаадаева складывается дружба с А.С. Грибоедовым и И.Д. Якушкиным.
Современники отмечали утонченный аристократизм и щегольство в одежде Петра Чаадаева.Близко знавший его, впоследствии ставший биографом, М. Жихарев писал, что «искусство одеваться Чаадаев возвел почти на степень исторического значения ». Чаадаев слыл самым блистательным из молодых людей в Москве , он пользовался также репутацией одного из лучших танцевальщиков. Явное благоговение перед его личностью впечатляло и самого Петра Чаадаева и развивало в нем черты жестокосердного себялюбия. Интеллектуальное развитие и светская образованность не заполнялись сердечным воспитанием. В дальнейшем, это окажется одним из источников своеобразия и подвижности его философских размышлений.
Военная служба
Ходил в штыковую атаку при Кульме.
Заграничное путешествие внесло существенные изменения в духовную жизнь Чаадаева и повлияло на становление его философии истории. Он продолжал пополнять свою библиотеку. Пристальное внимание Петра Яковлевича привлекали труды, в которых предпринимались попытки согласовать социально-научный прогресс с христианством . В году в Карлсбаде Чаадаев познакомился с Шеллингом .
Несмотря на то, что все время занимался лечением, здоровье его только ухудшилось. В июне года Чаадаев выехал на родину.
Возвращение на родину. "Философические письма"
Сумасшедшим «Письмо» признал и московский митрополит Филарет .
С года до самой своей кончины Чаадаев жил в Москве во флигеле на Новой Басманной улице, из-за чего получил прозвище "басманного философа".
Философские идеи
Чаадаев, несомненно, считал себя христианским мыслителем.
Следует подчеркнуть нетрадиционность его христианской философии: в ней не говориться ни о греховности человека, ни о спасении его души, ни о таинствах, ни о чем-либо подобном. Чаадаев сделал умозрительную "вытяжку" из Священного Писания и представлял христианство как универсальную силу, способствующую, с одной стороны, становлению исторического процесса и санкционирующую, с другой стороны, его благое завершение.
Такая сила, по мнению Чаадаева, наиболее выпукло проявилась в католичестве , где развилась и сформулировалась социальная идея христианства , определившая ту сферу, в которой живут европейцы, и в которой одной, под влиянием религии, человеческий род сможет исполнить свое конечное предназначение, т.е. установление земного рая . В католичестве им подчеркнуто двуединство религиозно-социального принципа, "вдвинутость" в историю.
Г.В. Плеханов писал: "Общественный интерес выступает на передний план даже в религиозных размышлениях Чаадаева ".
Толкование Чаадаевым христианства как исторически-прогрессирующего социального развития, и отождествление им дела Христа с окончательным установлением земного царства, послужили ему основой для резкой критики России и ее истории.
"Сначало дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, вот печальная история нашей юности <...> Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя ".
Фундаментальную причину такого положения России, Чаадаев видел в том, что обособившись от католического запада в период церковной схизмы "мы ошиблись на счет настоящего духа религии ", выбрав православие . Чаадаев считал необходимым России не просто слепо и поверхностно усвоить западные формы, но впитав в кровь и плоть социальную идею католицизма , от начала повторить все этапы европейской истории.
Таковы выводы "Первого Философического письма".
При всех симпатиях к католичеству Чаадаев всю жизнь оставался православным, регулярно исповедовался и причащался, перед смертью принял причастие у православного священника и был похоронен по православному обряду. Литературовед М.О. Гершензон пишет, что Чаадаев совершил странную непоследовательность, не приняв католичества и формально не перейдя, так сказать, «в католическую веру», с соблюдением установленного ритуала.
В других "Философических письмах" Чаадаев, размышляя о параллелизме материального и духовного миров, о путях и средствах познания природы и человека разворачивает философские и научные доказательства своей главной идеи : в человеческом духе нет никакой иной истины, кроме той, которую своей рукой вложил в него Бог, когда извлекал его из небытия. Следовательно неверно объяснять поступки человека исключительно через его собственную природу, как часто делают философы, "и все движение человеческого духа , - подчеркивает автор, - является следствием удивительного сочетания первоначальных понятий, брошенных самим Богом, с воздействием нашего разума... ".
Написанная Чаадаевым в ответ на обвинения в недостатке патриотизма «Апология сумасшедшего» (1837) осталась неопубликованной при жизни мыслителя. В ней, Чаадаев пересмотрел свою точку зрения на Россию, отметив, что "…мы призваны решить большую часть проблем социального порядка… ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество , "...может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина ".
Пётр Яковлевич Чаадаев
В 1836 г. в журнале «Телескоп» было опубликовано первое письмо из «Философических писем» П.Я. Чаадаева. Эта публикация закончилась большим скандалом.Публикация первого письма, по словам А. Герцена, произвела впечатление «выстрела, раздавшегося в тёмную ночь». Император Николай I, прочитав статью, высказал своё мнение: «… нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишённого». Результат публикации: журнал был закрыт, издатель Н. Надеждин сослан в Усть-Сысольск (современный Сыктывкар), а затем в Вологду. Чаадаев же официально был объявлен сумасшедшим.
Что мы знаем о Чаадаеве?
Конечно, прежде всего мы вспоминаем адресованное ему стихотворение А.С. Пушкина, которое все учат в школе:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Комментарием к этому стихотворению обычно являются слова о том, что Чаадаев – старший друг Пушкина, с которым он познакомился в лицейские годы (в 1816 г.). Пожалуй, это всё.
А между тем, Чаадаеву посвящены 3 стихотворения Пушкина, его черты воплотились в образе Онегина.
О личности Чаадаева Пушкин в стихотворении «К портрету Чаадаева» писал так:
Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он – офицер гусарской.
Пушкин и Чаадаев
В 1820 г. началась южная ссылка Пушкина, и их постоянное общение прервалось. Но переписка и встречи продолжались всю жизнь. 19 октября 1836 г. Пушкин написал Чаадаеву знаменитое письмо, в котором спорил со взглядами на предназначение России, высказанными Чаадаевым в первом «Философическом письме ».
Из биографии П.Я. Чаадаева (1794-1856)
Портрет П.Я. Чаадаева
Пётр Яковлевич Чаадаев – русский философ и публицист, в своих сочинениях резко критиковал действительность русской жизни. В Российской империи его труды были запрещены к публикации.
Родился в старинной дворянской семье. По материнской линии является внуком историка М. М. Щербатова, автора 7-томного издания «Истории Российской от древнейших времен».
П.Я. Чаадаев рано осиротел, его с братом воспитывала тетка – княжна Анна Михайловна Щербатова, а опекуном стал князь Д. М. Щербатов, в его доме Чаадаев получил прекрасное образование.
Молодой Чаадаев слушал лекции в Московском университете, а среди его друзей были А. С. Грибоедов, будущие декабристы Н. И. Тургенев, И. Д. Якушкин.
Он участвовал в войне 1812 г. (в том числе в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награждён русским орденом св. Анны и прусским Кульмским крестом) и последующих военных действиях. Служа затем в лейб-гусарском полку, близко сошелся с учившимся тогда в Царскосельском лицее молодым Пушкиным.
В. Фаворский «Пушкин-лицеист»
Он сильно способствовал развитию Пушкина, а позже – спасению поэта от грозившей ему ссылки в Сибирь или заключения в Соловецкий монастырь. Чаадаев тогда был адъютантом командира гвардейского корпуса князя Васильчикова и добился свидания с Карамзиным, чтобы убедить его вступиться за Пушкина. Пушкин платил Чаадаеву теплой дружбой и очень ценил его мнение: именно ему Пушкин посылает первый экземпляр «Бориса Годунова» и с нетерпением ждёт отзыва на своё произведение.
В 1821 г. неожиданно для всех Чаадаев отказался от блестящей военной и придворной карьеры, вышел в отставку и вступил в тайное общество декабристов. Но и здесь он не нашёл удовлетворения своим духовным потребностям. Переживая духовный кризис, в 1823 г. отправился в поездку по Европе. В Германии Чаадаев познакомился с философом Ф. Шеллингом, усваивал идеи западных теологов, философов, ученых и писателей, знакомился с социальным и культурным укладом западных стран: Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии.
Вернувшись в 1826 г. Россию, несколько лет жил в Москве отшельником, осмысляя и переживая увиденное за годы странствий, а затем начал вести активную общественную жизнь, появляясь в светских салонах и высказываясь по актуальным вопросам истории и современности. Современники отмечали его просвещенный ум, художественное чувство и благородное сердце – всё это снискало ему непререкаемый авторитет.
Чаадаев выбрал своеобразный способ распространения своих идей – он излагал их в частных письмах. Затем идеи эти становились достоянием общественности, их обсуждали как публицистику. В 1836 г. он опубликовал в журнале «Телескоп» свое первое «Философическое письмо», адресованное Е. Пановой, которую он называет Сударыней.
Всего им было написано на французском языке 8 «Философических писем», последнее из них – в 1831 г. В «Письмах» Чаадаев изложил свои философские и исторические взгляды на судьбу России. Именно этот его взгляд не признавали правящие круги и часть современного ему общественного мнения, общественный резонанс был огромным. «После «Горя от ума» не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление», – считал А. Герцен.
Некоторые заявляли даже, что готовы с оружием в руках вступиться за оскорбленную Чаадаевым Россию.
Особенностью исторической судьбы России он считал «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».
Появление первого «Философического письма» и стало причиной разделения мыслящих и пишущих людей» на западников и славянофилов. Споры между ними не прекращаются и сегодня. Чаадаев, конечно, был убеждённым западником.
Министр народного просвещения Уваров представил Николаю I доклад, после которого император официально и объявил Чаадаева сумасшедшим. Он был обречен на отшельничество в своем доме на Басманной улице, где его посещал врач, ежемесячно докладывавший о его состоянии царю.
В 1836-1837 гг. Чаадаев написал статью «Апология сумасшедшего», в которой он решил разъяснить особенности своего патриотизма, своих взглядов на высокое предназначение России: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной… У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».
Умер Чаадаев в Москве в 1856 г.
«Философические письма»
Философические письма" П. Чаадаева
Первое письмо
Чаадаева волновала судьба России, он искал пути, по которым можно направить страну к лучшему будущему. Для этого он определил три приоритетных направления:
«прежде всего серьезное классическое образование;
освобождение наших рабов, являющееся необходимым условием всякого дальнейшего прогресса;
пробуждение религиозного чувства, дабы религия вышла из некоторого рода летаргии, в котором она ныне находится».
Первое и самое знаменитое письмо Чаадаева проникнуто глубоко скептическим по отношению к России настроением: «Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и дате у народов, гораздо более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось».
«То, что у других народов давно вошло в жизнь, – пишет он далее, – для нас до сих пор только умствование, теория… Посмотрите вокруг себя. Все как будто на ходу. Мы все как будто странники. Нет ни у кого сферы определенного существования, нет ни на что добрых обычаев, не только правил, нет даже семейного средоточия; нет ничего, что бы привязывало, что бы пробуждало наши сочувствия, расположения; нет ничего постоянного, непременного: все проходит, протекает, не оставляя следов ни во внешности, ни в вас самих. Дома мы как будто на постое, в семействах как чужие, в городах как будто кочуем, и даже больше, чем племена, блуждающие по нашим степям, потому что эти племена привязаннее к своим пустыням, чем мы к нашим городам».
Историю страны Чаадаев излагает так: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего подобного у нас не было. <…> Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя».
«То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, то нам приходится вбивать в свои головы ударом молота. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих».
«А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала духовной природы — воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своем благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало ни чему нас научить. Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».
Но смысл России Чаадаев видит в том, что «мы жили и сейчас ещё живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам».
Второе письмо
Во втором письме Чаадаев выражает мысль, что прогресс человечества направляется рукой Провидения и движется при посредстве избранных народов и избранных людей; источник вечного света никогда на угасал среди человеческих обществ; человек шествовал по определенному ему пути только при свете истин, открываемых ему высшим разумом. Он подвергает критике православие за то, что оно, в отличие от западного христианства (католицизма), не способствовало освобождению низших слоев населения от рабской зависимости, а, напротив, закрепило крепостничество во времена Годунова и Шуйского. Также он критикует монашеский аскетизм за безразличие к жизненным благам: «В этом безразличии к жизненным благам, которые иные из нас вменяют себе в заслугу, есть поистине нечто циничное. Одна из главных причин, замедляющих у нас прогресс, состоит в отсутствии всякого отражения изящного в нашей домашней жизни».
Третье письмо
В третьем письме Чаадаев развивает те же мысли, иллюстрируя их своими воззрениями на Моисея, Аристотеля, Марка Аврелия, Эпикура, Гомера и т. д. Он размышляет над соотношением веры и разума. С одной стороны, вера без разума – это мечтательная прихоть воображения, но разум без веры также существовать не может, ибо «нет иного разума, кроме разума подчиненного. И подчинение это состоит в служении благу и прогрессу, который состоит в осуществлении «нравственного закона».
Четвёртое письмо
Образ Божий в человеке, по его мнению, заключен в свободе.
Пятое письмо
В этом письме Чаадаев противопоставляет сознание и материю, полагая, что они имеют не только индивидуальные, но и мировые формы. Так «мировое сознание» есть не что иное как мир идей, которые живут в памяти человечества.
Шестое письмо
В нём Чаадаев излагает свою «философию истории». Он считал, что история человечества должна включать имена таких деятелей как Моисей и Давид. Первый «указал людям истинного Бога», а второй явил «образ возвышенного героизма». Затем, по его мнению, идёт Эпикур. Аристотеля он называет «ангелом тьмы». Целью истории Чаадаев считает восхождение к Царству Божьему. Реформацию он называет «прискорбным событием», разъединившим единую христианскую Европу.
Седьмое письмо
В этом письме Чаадаев признаёт заслугу ислама и Мухаммеда в искоренении многобожия и консолидации Европы.
Восьмое письмо
Цель и смысл истории – «великий апокалиптический синтез», когда на земле установится «нравственный закон» в рамках единого планетарного общества.
Заключение
Размышления...
В «Апологии сумасшедшего» Чаадаев соглашается признать некоторые из своих прежних мнений преувеличенными, но едко смеётся над обществом, обрушившимся на него за первое философическое письмо из «любви к отечеству».
Итак, в лице Чаадаева мы видим патриота, который любит свою родину, но любовь к истине ставит выше. Он противопоставляет патриотизм «самоеда» (общее название коренных малочисленных народов России: ненцев, энцев, нганасан, селькупов и уже исчезнувших саянских самодийцев, говорящих (или говоривших) на языках самодийской группы, образующих вместе с языками финно-угорской группы уральскую языковую семью) к своей юрте и патриотизм «английского гражданина». Любовь к родине нередко питает национальную ненависть и «одевает землю в траур». Чаадаев признает истинным прогресс и европейскую цивилизацию, а также призывает избавиться от «пережитков прошлого».
Чаадаев высоко ценит деятельность Петра Великого по приобщению России к Европе и видит в этом высший смысл патриотизма. По мнению Чаадаева, Россия недооценивает того благотворного влияния, которое оказал на нее Запад. Всякое славянофильство и патриотизм являются для него чуть ли не бранными словами.