Психологическая реальность. Реальность. Объективная или психическая? Зрелые бессознательные защиты

Сегодня мы поговорим о таком феномене человеческой психики, как психологическая защита.

Что такое психологическая защита?

Это система механизмов, которые защищают нас от отрицательных переживаний, душевной боли, тревожности и многих других негативных факторов, угрожающих целостности личности. Если бы не психологические защиты, мы постоянно находились бы в сильном стрессе, плакали или кричали бы по любому поводу, кидались бы на окружающих, совершали бы импульсивные поступки и т.д. – словом, видели бы жизнь в черном цвете.

Впервые психологические защиты начал изучать австрийский психолог, психиатр и основоположник психоанализа З. Фрейд. Работу системы защит он трактовал как способ разрешения противостояния между бессознательными влечениями и социальными нормами (требованиями, запретами и т.д.).

Механизмы психологической защиты универсальны: они заложены в нас природой и представляют собой шаблоны поведения или реагирования на психотравмирующую ситуацию.

Психологическая защита не меняет действительность, события, характеры людей, кроме того, она искажает восприятие действительности. В связи с этим многие проблемы остаются нерешенными. Что делать? Психологи советуют: чтобы страх ушел, посмотрите ему в глаза. Давайте разбираться по порядку.

Три линии психологических защит

Существуют три линии психологических защит:

• осознаваемые стереотипы (помогают нам существовать в социуме);
• архетипические защиты (защищают общество, группу, коллектив через личность);
• бессознательные защиты (оберегают нашу психику от износа).

Одновременно эти линии формируют целостную систему, которая поддерживает наше духовное равновесие и помогает справляться со стрессом. Рассмотрим каждую из линий подробнее.

Осознаваемые стереотипы

Эти стереотипы формируются в нашем сознании с раннего детства, когда мы усваиваем социальные нормы и правила. Поначалу это нормы своей семьи: мыть руки перед едой; есть с помощью приборов, а не руками; рисовать в альбоме, а не на столе. Спустя какое-то время ребенок изучает нормы и других сообществ: как вести себя на улице, в гостях, в детском саду, в школе и т.д. Все это позволяет нам избегать остракизма, и в результате общество, в котором мы существуем, принимает нас. Благодаря заложенным в детстве началам мы экономим время на обдумывание и совершение действий, а также повышаем вероятность благоприятного разрешения ситуации.

Например, мы изначально учимся соблюдать субординацию, уважительно разговаривать со старшими, проявлять в отношении к ним знаки внимания, учитывать их мнение и т.д. Также мы осознаем границы дозволенного (например, узнаем, что в магазине нельзя вести себя как дома и пр.).

Архетипические защиты

Это ряд поведенческих моделей, которые помогают преодолевать трудности и не растеряться в экстремальных ситуациях, возникающих в жизни группы, общины, коллег, друзей, близких людей и т.д. Считается, что эти защиты формировались тысячелетиями, а поскольку человек так и остался элементом общины, защиты продолжают функционировать. Они проявляются в нашем поведении не всегда, а лишь в случаях, когда обществу угрожает опасность. Человек может даже не знать о ресурсах своей психики и возможностях своего организма, а в стрессовой ситуации ради спасения родных – совершить героические поступки, на которые бы не решился в обычной жизни. Медицине катастроф известны случаи, когда дети, попав в экстремальную ситуацию, не задумываясь, помогали тем, кто слабее (например, мальчики помогали вытащить девочек, давали им свою одежду; девочки успокаивали взрослых, которые не могли взять себя в руки). Такие действия они совершали автоматически, на подсознательном уровне: «Если ближнему плохо – ему надо помочь».

Подсознательные модели поведения вы можете наблюдать и у себя. Например, ваш друг поссорился со своими родителями, и вы автоматически начинаете помогать ему – выслушивать, утешать, давать советы. Многие готовы пойти на самопожертвование ради благополучия другого. А все дело в подсознании, которое диктует нам программу защиты малого или большого социума.

Бессознательные защиты

Каждый слышит то, что хочет услышать.

Суть бессознательной защиты в том, что наша психика без искажения воспринимает только ту информацию, которая не может ее травмировать. Если какие-то факт, событие, действия или слова человека угрожают нашему душевному спокойствию, вызывают тревогу или напряжение, сразу же включается бессознательная защита. В результате мы вообще не воспринимаем входящую информацию или воспринимаем ее в искаженном виде. Например, некоторые жены защищают своих мужей: «Он не алкоголик, просто у него работа напряженная». Или заболевший человек говорит: «Сегодня мне получше, к врачу не пойду. Да не болен я, чего вы все пристали?» Так работает механизм отрицания: «Вы все неправы, у меня/нас все нормально!» В результате человек искусственно восстанавливает свое душевное равновесие, защищается от страхов, снижает внутреннее напряжение. К сожалению, эта уловка сознания помогает лишь на время. Алкоголик так и остается алкоголиком, а заболевший не выздоравливает. Через какое-то время душевное равновесие нуждается в восстановлении.

Рассмотрим формы бессознательных защит.

■ Бегство. В эпоху палеолита в случае угрозы жизни человек защищался или спасался бегством. Сегодня бегство модифицировалось и приобрело бессознательные формы. Например, если человеку с самого детства не удавалось выстроить доверительные отношения с людьми, он все чаще уходит в себя и в результате становится интровертом. Или если человек не уверен в благоприятном исходе какого-либо сложного дела, он под любым предлогом будет отказываться ходить в организации, созваниваться с людьми и вообще прилагать какие-то усилия.

Основное и тягостное последствие бегства – это неумение конструктивно общаться, просить о помощи, вносить предложения или делать замечания, если что-то не удовлетворяет. К примеру, боязнь обидеть, боязнь выставить себя в неблагоприятном свете ведут к неконкретной формулировке или замене просьб. В результате человек не разрешает свой вопрос, тратит время и испытывает личностный дискомфорт оттого, что «опять ничего не вышло».

Например, сотрудница возвращается из отпуска и видит на своем столе гору чужих бумаг. Ей стыдно попросить виновника убрать за собой, и она делает это сама. В результате проблема не решается, а ситуация повторяется после каждого отпуска.

Иногда бегство проявляется в виде ухода в какую-либо определенную деятельность (не путать с хобби). В ситуации бегства человек настолько увлекается любимой деятельностью, что направляет все свои душевные и умственные силы только на нее. Эта деятельность спасает его от неразделенной любви, от неуверенности в себе, помогает забыть о проблемах и личностных недостатках. Конечно, такой человек может продемонстрировать выдающиеся результаты в своей сфере, однако ему не удастся завести себе приятелей или друзей, потому что его личность все это время развивалась дисгармонично.

■ Отрицание характеризуется избирательностью внимания: «Моя хата с краю, ничего не знаю».

Избирательность помогает нам игнорировать то, что вызывает у нас тревогу и увеличивает силу конфликта. Часто отрицание является первой реакцией на необратимые события – болезнь, смерть. Также отрицание можно увидеть в семейных отношениях: многим проще закрыть глаза на проблему, чем ее решать. Например, жена не замечает отчужденности мужа и вместо того, чтобы поговорить, делает вид, что все хорошо. В результате муж уходит к другой. Или родители не замечают, что сын пристрастился к наркотикам. Итог: у сына тяжелая наркотическая зависимость. Почему так происходит? Люди попросту не позволяют себе думать, что в их семье может случиться такое.

Кроме того, форма отрицания может приобрести вид самовосхваления. Например, ребенок плохо выступил на соревновании, возвращается домой и всем рассказывает о своей победе, причем сам полностью верит в эту победу, или ленивый работник, который создает видимость работы: заваливает свой стол бумагами (якобы некогда убирать), ходит по коридору с документами, простаивает в приемной, отвечает по телефону раздраженным голосом, словно намекая: «Я так занят, а тут еще и вы». Причем он искренне надеется, что его не раскусят.

■ Рационализация. Иногда нам кажется, что проще съесть жабу, чем признать свою неправоту. А чтобы ее не признавать, природа придумала замечательный механизм – рационализацию. Этот механизм помогает найти объяснения собственному неблаговидному поступку. Благодаря рационализации можно отгородиться от «злостного мира» и почувствовать себя царем на фоне ничего не понимающих людей.

Например, человек, не желающий искать работу, оправдывается, что нет достойных предложений; ребенок, съедающий все сладкое в доме, считает, что он еще маленький и ему все можно; начальник, третирующий подчиненных, доказывает себе, что совершает великую миссию, не позволяя работникам расслабляться.

Кстати, герой повести «Сахалин» А.П. Чехова, убив свою жертву, оправдывал свое поведение тем, что тот громко чавкал за столом, нарушая общий этикет.

■ Подавление выражается в том, что мы можем забывать некоторые чувства, факты, события и людей, которые принесли нам в свое время боль, страдания или просто какие-либо неприятные эмоции. К примеру, имя человека, который нас когда-то обидел, или время работы конторы, в которую надо сходить, чтобы решить неприятный вопрос. Таким образом психика защищается, старается спасти нас от общения с неприятными людьми, уберечь от походов в неприятные места и т.д.

■ Вытеснение также связано с особым механизмом работы памяти. Вытеснение похоже на подавление, за исключением того, что событие забывается не полностью. Из памяти стирается наиболее травмирующая часть.

К примеру, подруга постоянно жалуется вам на то, что свекровь к ней жестока. Когда вы просите ее привести примеры, она ничего не может рассказать толком. Помнит, что был конфликт, а вот по какому поводу и что послужило отправной точкой – не помнит.

Помнить больше хорошее, чем плохое, – это естественная функция психики. Но вот особо чувствительные люди, наоборот, запоминают только плохое. Это приводит к гнетущему состоянию, депрессии, мучительным воспоминаниям травмирующих ситуаций: «А вот он мне сказал то-то, а поступил так-то. Как он мог?»

■ Замещение выражается в виде удовлетворения неприемлемого желания иным способом, допускаемым обществом. Также оно может происходить в виде переноса с одной реакции на другую. С одной стороны, этот перенос позволяет решить проблему, а с другой – избежать порицания общества.

Например, один человек за что-то сердится на другого и хочет ему отомстить. Поскольку месть порицается обществом, человек мстит своему врагу обидными шутками. Если же тот обижается, он тут же просит извинения, говоря, что не хотел никого обидеть, это всего лишь шутка.

Поэтому, если над вами постоянно подшучивают, не стоит винить себя в излишней обидчивости. Возможно, эти люди затаили злобу на вас, но не знают, как сказать об этом.

В офисной жизни скрытая враждебность может проявляться в виде гиперконтроля над подчиненными. К примеру, начальнику не нравится работник, который очень похож на нерадивого ухажера его дочери. Он понимает, что если попытается рассказать о причине своей враждебности кому-то из окружения, то его засмеют. Потому начальник находит искусственный повод, чтобы выплеснуть свою агрессию на подчиненного, ‑ начинает его чрезмерно контролировать, придирается, обвиняет, что он ничем не занимается, и т.д.

■ Проекция. Вспомним фольклор: «Неча на зеркало пенять, коли рожа кривая», «Кто обзывается ‑ тот сам так называется», «На соседа смотришь во все глаза, а на себя – опустивши веки» (вьетнамская поговорка).

Правота этих выражений неоспорима: прежде чем оценить кого-то, посмотри на себя. Себя критиковать больно – проще отыграться на ком-то другом. В психологии такое поведение называется проекцией. При проекции человек, видя свои недостатки, не желает их признавать, но замечает их у других. Таким образом, человек проецирует свои пороки и слабости на других людей. Согласитесь, как же трудно признаться себе, что мы кому-то завидуем, и как же легко увидеть эту зависть у другого человека!

Проецировать можно чувства, мысли и даже поведение. Так, обманщику кажется, что все вокруг шулеры и хотят его обмануть, жадному человеку окружающие видятся скупыми, а нуждающийся в деньгах будет ненавидеть людей с низким достатком.

Кстати, у проекции есть не только негативные, но и позитивные проявления. Например, если вам кажется, что все вокруг чудесно и замечательно, это означает, что вы находитесь в гармонии с самим собой; если вы видите в лице коллег только друзей, это означает, что вы добрый и общительный человек. Недаром говорят: «Улыбнись миру ‑ и мир улыбнется тебе».

■ Идентификация выражается в отождествлении себя с каким-либо человеком, в присвоении его личностных качеств себе, в возвышении себя до его образа. Идентификация также может выражаться в стремлении быть похожим не только на какого-то одного человека, но и на группу людей. Идентификационную защиту еще называют социальной мимикрией. Чаще всего социальная мимикрия проявляется у подростков. К примеру, школьник стремится быть как все, старается слиться со своей компанией. Если в компании все носят дорогие джинсы, он будет выпрашивать их у родителей; если в компании принято курить, он обязательно пристрастится к этой пагубной привычке. Желание быть похожим на окружающих создает у подростка иллюзию защищенности.

Также социальная мимикрия проявляется в желании быть похожими на людей, которых мы опасаемся или от которых зависим. Очень часто люди, которых обижают, начинают копировать поведение своих обидчиков. Одним эта идентификация нужна с целью стать такими же «волевыми» и «сильными», а другим – с целью отыграться на более слабых. В психологии этот механизм называется «идентификация с агрессией».

■ Отчуждение выражается в разделении нашего «Я» на несколько частей и последовательном их использовании. Такой процесс происходит в моменты, когда человек испытывает сильную физическую или душевную боль. Приведем самый простой пример. Человек, проживший в родном крае почти всю жизнь, вдруг уезжает на чужбину. Несомненно, ему будет очень тяжело покинуть родные края, особенно если там остаются дорогие для него люди. На новом месте ему будет казаться, что кусочек его души остался в родном краю.

■ Боязнь нового. Вы замечали когда-нибудь, что ваши близкие, родные и друзья вроде бы просят вашего совета, но на самом деле в нем не нуждаются? Такие люди вообще опасаются узнавать что-то новое, ведь нужно перестраиваться, пересматривать свои взгляды на жизнь, сомневаться в ранее полученных знаниях, теориях и мнениях. А потому такие люди подсознательно защищаются от советов – много говорят сами и не дают вам высказаться, жалуются и вас не слушают (синдром поиска жилетки), капризничают, протестуют (говорят, что вы придумываете неподходящие советы), обвиняют вас в некомпетентности, обещают последовать совету потом, но не выполняют обещания.

■ Искусственные психостимуляторы. Алкоголь, табак, наркотики не только сводят здоровье на нет, но и создают иллюзию «управления» своим психоэмоциональным состоянием. Возникшую проблему они, конечно же, не решают.

Другие бессознательные защиты

К ним принято относить:

• психосоматические заболевания (возникновение соматических заболеваний по причине душевных травм);
• пассивную агрессию (склонность везде и всюду опаздывать, нежелание выполнять определенную работу);
• отреагирование, или агрессию на неповинных (резкие вскакивания, крики, удары по столу, агрессивные нападки на людей по выдуманным поводам);
• диссоциацию (после травмирующих ситуаций склонность делать вид, что ничего не случилось, нежелание решать проблемы, самоустранение);
• интернализацию (отказ от получения желаемого: «Да больно мне это надо. Обойдусь»);
• регрессию (возврат к детским моделям поведения – капризам, истерикам, швырянию вещей и т.д.).

Польза и вред бессознательных защит

Перво-наперво рассмотрим пользу.

Психологические защиты:

• помогают сохранить целостность личности и уберечь ее от распада, особенно при противоречивости желаний. Известно, что в человеке существует множество разных «Я» (одно «Я» хочет одного, другое – другого, третье – третьего). Психологические защиты нужны, чтобы собрать все эти «Я» воедино и позволить им «договориться»;
• помогают сопротивляться болезням, верить в свои силы, успокаивают, что все будет хорошо, все восстановится;
• предотвращают дезорганизацию психической деятельности и поведения. Например, в момент внезапного стресса неверие во все происходящее спасает сознание от разрушения;
• оберегают от отрицательных качеств, которыми человек не обладает, но ошибочно признает за собой. Например, человеку кажется, что он излишне требователен к другим, хотя в реальности таковым не является. С целью защиты он может начать убеждать себя, что излишне требовательные люди более успешны в бизнесе, обладают отличной проницательностью и требовательны к себе. Таким образом, защиты спасают человека от мифических недостатков и снижают самообвинение;
• восстанавливают самоуважение, помогают принять болезненную ситуацию без снижения самооценки: «Ну и пусть. Я все равно лучше них», «Эти люди меня недостойны» и т.д.;
• помогают сохранить социальное одобрение. Например, человек сделал что-то не так и, зная об этом, оборачивает ситуацию: «Виноват не я, а другие люди/судьба/обстоятельства», «Не я такой – жизнь такая»;
• сохраняют отношения между людьми. Например, работнику не нравится, что его коллега все время сплетничает и пытается втянуть его в разговор. Он предпочитает не доводить ситуацию до конфликта и вместо того, чтобы высказать все, притворяется необщительным.

Если говорить о вреде психологических защит, то они:

• не меняют порядок вещей, а лишь на некоторое время избавляют от тревоги и неудобств;
• искажают реальность, не дают нормально ее оценить. Особенно это встречается в оценке любимых людей. Например, говорят, что «любовь слепа». Если любимый человек вдруг совершает ужасный поступок, мы отказываемся в это верить, виним себя, что сразу не поняли, что он за человек, или бросаемся защищать провинившегося;
• вытесняют из сознания факты, события. Это временно успокаивает, но страх остается загнанным внутрь подсознания и оттуда воздействует на человека в течение длительного времени;
• путают человека. Например, вместо того, чтобы признаться себе в неприязненном отношении к своему ребенку, разобраться в причинах этой проблемы и отработать ее, родитель прикрывается гиперопекой, навязчивостью по отношению к своему ребенку, чем еще больше усложняет отношения.

Зрелые бессознательные защиты

Существуют естественные бессознательные защиты, которые не несут вреда и помогают справиться с напряжением. Их называют зрелыми бессознательными защитами . К ним относятся:

■ плач – природная и естественная защитная реакция человека на стресс. Каждый знает, что, поплакав, на душе становится сравнительно легче. Все дело в физиологических процессах, происходящих в этот момент в организме.

Ученые считают, что слезы уменьшают боль, заживляют небольшие ранки на коже, защищают кожу от старения. Кроме того, плач нормализует кровяное давление и оказывает антистрессовое воздействие;

■ сон . Многим людям после сильного стресса требуется продолжительный сон, чтобы восстановить душевные и физические силы. Так работает механизм компенсации. Так что если ваш близкий – любитель поспать, не будите его без видимых на то причин, возможно, его организм сейчас занят переработкой стресса;

■ сновидения . В прошлом номере мы говорили о том, как сновидения помогают нам справляться с накопленным в течение дня напряжением, что во сне моделируются ситуации, в которых вы можете проявить себя сильным, смелым и решительным, а значит, проработать все свои стрессы и победить страхи. Только вот этот механизм подключается не в реальном, а в воображаемом мире. Следовательно, человек меньше страдает и не оказывает отрицательного влияния на окружающих в отличие, например, от проекции или рационализации;

■ сладости , как известно, поднимают уровень глюкозы в крови, а это способствует выработке гормона радости – эндорфина. Поэтому умеренное потребление сладостей ведет к переработке стресса. Главное – не увлекаться и соблюдать правила здорового питания;

■ сублимация – трансформирование нежелательных, травмирующих и негативных переживаний в различные виды конструктивной и востребованной деятельности (спорт, творчество, любимую работу). Чем больших успехов человек достигает в любимой деятельности, тем устойчивее становится его психика;

■ альтруизм . Недаром говорят: «Если тебе плохо, помоги тому, кому еще хуже». На самом деле все несчастья познаются в сравнении. Когда мы видим, что другому человеку приходится намного хуже, собственные проблемы кажутся мелочными. К тому же любая помощь нуждающемуся помогает нам почувствовать себя нужным, а это наилучшим образом спасает от стресса;

■ добрый и необидный юмор . Как известно, вовремя сказанная шутка разряжает обстановку и улучшает отношения между собеседниками. Учитесь смеяться над собой и над своими проблемами. Попробуйте ассоциировать свою проблему с какой-либо шуткой, переложите ее в веселую историю, Посмотрите смешные фотографии, скачайте доброе кино. И главное – чаще улыбайтесь, ведь смех продлевает жизнь.

Нем.: psychische Realitдt. – Франц.: rйalitй psychique. – Англ.: psychical reality. – Исп.: realidad psiquica. – Итал.: realtа psichica. – Португ.: realidade psiquica.

Термин Фрейда, обозначающий в психике субъекта то, что обладает такой же связностью и сопротивляемостью, как и материальная действительность; таковы преимущественно бессознательные желания и связанные с ними фантазии.

Психическая реальность для Фрейда – это не просто область психологии, упорядоченная как особого рода реальность и доступная научному исследованию: речь идет обо всем том, что представляется реальностью психике субъекта.

Идея психической реальности возникает в истории психоанализа вместе с отказом от теории соблазнения* и патогенной роли реальных детских травм или по крайней мере одновременно с ослаблением их значения. Даже фантазии, не основанные на реальных событиях, могут приводить к патогенным для субъекта последствиям, которые Фрейд поначалу связывал с "воспоминаниями": "Эти фантазии обладают психической реальностью, которая противоположна материальной реальности; в мире неврозов именно психическая реальность играет главную роль".

Отношение между фантазией и событиями, которые могли стать его основой, требует теоретического объяснения (см.: Фантазия, фантазм), однако, замечает Фрейд, "вплоть до настоящего момента мы так и не можем сказать, судя по последствиям и результатам, какие события жизни ребенка порождены фантазиями, а какие – реальностью". Таким образом, психоаналитическое лечение исходит из предпосылки, что невротические симптомы основаны по меньшей мере на психической реальности и что в этом смысле невротик "хотя бы в каком-то смысле должен быть прав". Фрейд неоднократно подчеркивал, что даже те аффекты, которые кажутся совершенно немотивированными (например, чувство вины при неврозе навязчивости), на самом деле находят опору в психической реальности.

В общей форме невроз и тем более психоз характеризуются преобладанием психической реальности в жизни субъекта.

Идея психической реальности связана с фрейдовской гипотезой о бессознательных процессах, которые не только не позволяют дать отчет о внешней реальности, но замещают ее реальностью психической. В строгом смысле слова выражение "психическая реальность" обозначает бессознательное желание и связанные с ним фантазии. По поводу анализа сновидений Фрейд ставит вопрос: следует ли признать реальность бессознательных желаний? "Конечно, в отношении проходных мыслей или мыслей-связок ответ будет отрицательным. Однако относительно бессознательных желаний в собственном смысле слова приходится признать, что психическая реальность – это особая форма существования, которую не следует путать с материальной реальностью".

Очерк 1. СТРУКТУРА ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ.

1. Понятие о психологической реальности (реальности психического)

Понятие «психологическая реальность» имеет для данной работы фундаментальное значение. Вводя его мы подчеркиваем ту методологическую ориентацию, в которой она определяет себя и которая делает все приводимые ниже высказывания не только более открытыми для критики, но и снимает с автора часть ответственности за неминуемую их абсолютизацию. В данном случае речь идет о феноменологической ориентации, требующей рассматривать все явления воспринимаемого мира в качестве данностей (фактов) сознания, а не объективных, то есть независящих от воспринимающего сознания реальностей. В этом плане индивид реагирует не на «действительное» положение вещей, а на то, какое положение вещей ему представляется действительным.

Это значит, что в фокус нашего внимания попадают процессы и факты индивидуального и группового сознания в качестве особых психологических конструкций, а также зависимые от этих конструкций содержания. Сущность данной позиции, как нам представляется, достаточно удачно выразил Х. Ортега-и-Гассет в работе «О феноменологии». Вчитаемся в написанное им.

«Умирает человек. У его постели жена, два друга, газетчик, которого к этому смертному одру привел долг службы, и художник, который оказался здесь случайно. Одно и то же событие – агония человека – для каждого из этих людей видится со своей точки зрения. И эти точки зрения столь различны, что едва ли у них есть что-нибудь общее. Разница между тем, как воспринимает происходящее убитая горем женщина и художник, беспристрастно наблюдающий эту сцену такова, что они, можно сказать, существуют при двух совершенно различных событиях» (5,237).

Несколько смягчая различительный пафос испанского философа мы можем сказать, что все же некоторый общий сегмент восприятия у всех участников взаимодействия есть. При всей разности интерпретаций никому из них не придет в голову воспринимать происходящее как светский раут или отдых на тропическом пляже. В разделяемом нами подходе такой общий сегмент принято называть «зоной релевантности» (А. Шюц). Зоны релевантности имеют интерсубъективный характер и представляют собой продукт солидарности актуального социума. Нечто принято считать тем-то и тем-то. Наличие зон релевантности обеспечивает согласованное человеческое действие, во многом лишая его уникальности. Вместе с тем, каждый взаимодейстующий воспринимает и переживает ситуацию как неповторимую. Более подробно поднятая тема будет развита во втором параграфе. Здесь же лишь отметим, что описанную Ортегой-и-Гассетом ситуацию точнее будет квалифицировать не как разность событий, а как несовпадение интерпретаций разностатусных субъектов взаимодействия.

В то же время фактичность смерти человека, причастность к ней составляет бытийственную основу ситуации, то, что все коммуниканты воспринимают в качестве действительного положения вещей, как достоверность или реальность. Это значит, что реальностью для нас является все, в существовании чего мы не сомневаемся. Реальностью психического в рассматриваемом случае выступают переживания и чувства участников события, акты взаимовосприятия и самовосприятия, общая атмосфера присутствия, именуемая в социально-психологических трактатах «психологическим климатом». Очевидно, что каждый из действующих лиц осознает в той или иной степени как собственные переживания, так и чувства партнеров по взаимодействию. Их наличие обладает для них статусом фактичности. В тоже время можно утверждать, что восприятия присутствующих контекстно определяются отношениями релевантности, тем, что консенсуально.

Такая трактовка реальности не позволяет рассматривать содержание человеческих отношений в упрощенной дихотомии «объективное - субъективное». Учитывая введенный выше смысл зон релевантности, мы должны говорить о сложной природе человеческих явлений - объективированной субъективности, процессах объективации и даже онтологизации (придания явлениям бытийного (не деятельностного) статуса, а также о деонтологизации и в некоторых случаях и дереализации (исчезновения реальности). Одновременно видимо следует согласиться с тем мнением, что многие продукты человеческой активности могут восприниматься сознанием как независящие от него, т. е. объективные. В отдельных случаях продуктам человеческого мышления и деятельности приписывается статус природных объектов, вещей.

Обыденная семантика «реальности» строится на оппозиции «иллюзии», «вымыслу», «нереальному». Так атеистически ориентированное сознание признает иллюзорной божественную реальность, считает ее искаженным отражением в сознании человека внешних сил, действующих на него в повседневной жизни и противопоставляет ей реальность материального мира в качестве первичного субстрата отражения. Вторичность сознания по отношению к бытию - тот исходный постулат, тот фундамент, на котором возводится величественное здание материализма.

Между тем, сталкиваясь с верующими людьми, мы легко обнаруживаем то обстоятельство, что реальность Бога выступает для них столь же достоверной (если не большей), как для атеиста ее отсутствие. Именно она определяет тот смысловой и нормативный универсум, из которого верующие индивиды черпают различные, в том числе и психологические качества.

Приведенные нами точки зрения на реальность Бога свидетельствуют не только о том, что одни и те же предметы люди способны наделять взаимоисключающими значениями реального, но и то, что само реальное может быть разного качества, например, сверхчувственной. В одних случаях реальность предметов верифицируется чувственно-эмпирически, в других, ее наличие неверифицируемо вообще, а она сама выступает исходным условием любых и всяких верификаций. Многие из собственных психических состояний человек способен опытно фиксировать: посредством их переживания и рефлексивного отношения. О некоторых он может судить косвенно, отражаясь в реакциях других людей. Благодаря Фрейду мы знаем сегодня о том, что значительное содержание нашей психической жизни ускользает от самонаблюдения или иновыражается. Что же касается внутреннего мира других людей, то наличие зон релевантности позволяет нам делать вывод об их состояниях аналогически, воспроизведя подобные ситуации в собственном опыте. Причем это касается даже тех явлений, которые мы исследуем «объективно». Выделенные тем или иным методом психологические структуры становятся для нас реальными.

В тоже время с реальностью человек может находиться в разных отношениях, одно из которых рефлексивно-аналитическое. Атеист, разоблачающий божественную реальность, берет ее в качестве предмета своего творческого усилия, при этом собственная реальность - реальность пребывания воспринимается им как само-собой-разумеющееся или как базовое условие существования рефлексивного акта. Это не значит, разумеется, что реальность пребывания не может стать предметом внимания, однако условия такого отношения всегда экзистенциально ограничены. Чаще всего реальность пребывания наделяется ее субъектом статусом подлинности, что находит свое выражение в речевых формулах типа «на самом деле». Невозможность человека определиться в том, что есть «на самом деле» свидетельствует о его дезориентации, а в некоторых случаях и о дереализации. Последнее часто представляет область компетенции психиатрии.

Из сказанного выше следует, что субстрат реальности связан с тем, что иногда называют «диспозиционными детерминантами поведения»: установками сознания, когнитивной сложностью внутреннего мира, актуально сложившимися ментальными доминантами. Швейцарский психолог Жан Пиаже вообще считал, что представление о реальности конструируется интеллектом (3,156). В этом отношении может быть приведен целый ряд самых разнообразных аргументов. Так эстетически развитый человек будет воспринимать классическое музыкальное произведение иначе, чем потребитель шлягеров, а либерально ориентированный в сексуальном отношении индивид совершенно иначе оценит фривольный сюжет романа, чем пуританин. К слову сказать, и психологическая регуляция их поведения будет развертываться по разным моделям. Ниже мы проиллюстрируем данный тезис.

В тоже время мы настаиваем на том, что реальность нельзя рассматривать только как диспозиционную переменную, а скорее как результирующую. Являясь интерсубъективной организованностью (имея социальную природу) реальность точнее рассматривать как атрибуцию индивида. Входящий в человеческий мир субъект долговременным и социально приемлемым способом присваивает ее, а, будучи усвоенной, реальность воспринимается как имманенция индивида. Процесс усвоения структур реальности в гуманитарных сочинениях часто называют «социализацией». При этом важно учитывать, что социализация имеет дело как с интерпретацией субъективных психологических структур, полученных индивидом эмпирическим путем, в социально приемлемых значениях, так и с трансляцией трансцендентного опыта, который индивид усваивает посредством подражания (традиции) или направленного обучения.

Рассмотрим в качестве примера опыт построения маленьким человеком психологической реальности другого человека. Из многочисленных жизненных наблюдений мы знаем о том, что до определенного возраста ребенок не ориентирован на мотивацию другого как на фактор своего взаимодействия с ним. То есть реальности мотива для него просто не существует. Исследования Ж. Пиаже «нравственного реализма» малышей блестящее тому подтверждение.

В серии экспериментов «кто более виновен» Пиаже обнаружил, что при оценке поступка другого ребенка испытуемый склонен не учитывать внутреннее намерение актора, а квалифицировать действие по его формальному эффекту. По мнению респондента Пиаже ребенок, нарушивший запрет матери и разбивший одну чашку, менее виновен, чем тот, который разбил несколько чашек желая помочь родителем. Его и следует более сурово наказать. Лишь по мере взросления и интеллектуального созревания индивид становится способным абстрагировать психологическую реальность мотива другого. В тоже время, если представить себе фантастическое общество, в котором психологическая реальность выступает объектом социальной репрессии, то можно с большой степенью уверенности пролонгировать моральный реализм и во взрослую жизнь человека.

Как пишет в этой связи известный феноменолог А. Шюц, «мир существовал до нашего рождения, переживался и интерпретировался нашими предшественниками как мир организованный. Перед нами он предстает в нашем собственном переживании и интерпретации. Но любая интерпретация мира основана на предыдущем знакомстве с ним - нашем лично или передаваемом нам родителями и учителями. Этот опыт в форме «наличного знания» (knowledgeathand ) выступает как схема, с которой мы соотносим все наши восприятия и переживания»(11,129).

Эта схема содержит в себе и набор индексов психического. В относительно гомогенной культуре индивиды однозначно интерпретируют собственные состояния и состояния других, прибегая для этого к важнейшему интерсубъективному предмету-языку. Интерпретацию в данном случае мы предлагаем понимать не только как высказывание, содержащее то или иное понимание, но и как само понимание и связанное с ним поведение, включая и механизм психорегуляции о чем уже говорилось выше. Обратимся к обещанной иллюстрации. Известный в прошлом советский, а ныне американский психолог Владимир Лефевр обнаружил в повседневном сознании современников конфликтующие структуры, которые привели исследователя к выводу о наличии в человеческой культуре двух альтернативных этических систем. В. Лефевр показывает их на примере продавщицы, которой нагрубил покупатель.

«Продавщица американского магазина, – пишет он, – перестанет себя уважать, если накричит на покупателя, даже если он агрессивен, если он очевидно неправ. И это не потому, что ей грозят неприятности, что она лишится работы; просто она воспитана так, что разрушит свой образ себя, если сорвется и закричит. Для нее жертвенное поведение будет реализовываться в сдержанности, улыбке, вежливости. Если покупатель совсем «разойдется», она его деперсонализирует, т. е. отнесется к нему как медсестра в психиатрической лечебнице, начнет его профессионально жалеть, думать о том, какими средствами его успокоить. Американская продавщица не позволит себе быть агрессивной, потому что это ведет к падению статуса своего образа. Та же самая - в функциональном смысле слова - продавщица в Советском Союзе будет вести себя совершенно иначе. Она будет ритуально агрессивна, потому что ее жертва заключается в том, что она идет на конфронтацию. Возможно, ей и не хочется конфликтовать с данным человеком, но она будет чувствовать себя глубоко уязвленной, если отступит без боя. Если ее сдерживать, можно нанести ей серьезный психологический ущерб» (2,57).

Приведенный выше пример достаточно хорошо показывает глубокую укорененность социальных шаблонов реальности во внутреннем мире человека, укорененность до такой степени, что мы вправе сказать, что это и есть его внутренний мир, его сознание. Конечно, можно обнаружить много случаев нетипического поведения «продавщиц», например, когда оппонентом советской защитницы чести выступит ее начальник или кодекс вежливости будет включен в круг условий оплаты труда. Однако неминуемая в этом случае «домашняя разрядка» неумолимо засвидетельствует действие социального шаблона.

Шаблонность, типичность означает, прежде всего, социально-психологический статус рассматриваемого феномена психологической реальности. Причем проблемы реальности пребывания у человека, находящегося в гомогенной культурной среде, как правило, не возникает. Получая интерсубъективное подтверждение в виде сходных реакции партнеров по общежитию, индивид воспринимает мир как само-собой-разумеющийся, непроблематичный. Трудности у него начинаются тогда, когда «его» дефиниция реальности начинает расходиться с «на самом деле» других людей. В некоторых случаях в дело вступает психотерапия (психиатрия) и ликвидирует возникающую аномалию.

Разделяемую всеми трактовку реальности принято называть «базовой». Таковой для человека античного мира можно считать реальность мифа, а для средневекового - Бога. Последнее интересно описывает П. Сорокин в работе «Социокультурная динамика», выделяя Бога в качестве системообразующего принципа европейской средневековой цивилизации: «Все важные разделы средневековой культуры выражали этот фундаментальный принцип или ценность, как он формулируется в христианском Credo .

Архитектура и скульптура средних веков были «Библией в камне». Литература также была насквозь пронизана религией и христианской верой. Живопись выражала те же библейские темы и линии в цвете. Музыка почти исключительно носила религиозный характер. Философия была почти идентична религии и теологии и концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким являлся Бог. Наука была всего лишь прислужницей христианской религии. Этика и право представляли собой только дальнейшую разработку абсолютных заповедей христианства. Политическая организация в ее духовной и светской сферах была преимущественно теократической и базировалась на Боге и религии. Семья, как священный религиозный союз выражала все ту же фундаментальную ценность. Даже организация экономики контролировалась религией, налагавшей запреты на многие формы экономических отношений, которые могли бы оказаться уместными и прибыльными, поощряя в то же время другие формы экономической деятельности, нецелесообразные с утилитарной точки зрения. Господствующие нравы и обычаи, образ жизни, мышления подчеркивали свое единство с Богом как единственную и высшую цель, а также свое отрицательное или безразличное отношение к чувственному миру, его богатству, радостям и ценностям» (10,430).

Мы позволили себе столь длительное цитирование с одной лишь целью - вызвать у читателя образ основательности культурного фундирования психологической реальности человека. Ее поддержание связано не только с актуальной коммуникацией современников, но и с основательной культурно-символической организацией, на которую актуальная коммуникация опирается и в которой обретает свои основные интенции. Не трудно представить себе весь трагизм существования индивида вступающего в конфликт с общепринятым мнением. Но, даже отрицая базовость общепринятой реальности, этот индивид в ней находит опору для своего нонконформизма.

Базовая реальность выступает для индивида исходной координатной схемой, благодаря которой только и возможна ориентация в мире. Вместе с тем, как отмечает В. М. Розин, «каждый человек знает много реальностей, точнее живет в них: это реальность игры, искусства, познания, общения, сновидений и др. Каждая реальность задает сознанию определенный мир и отделена от других реальностей рамками условности; логика и события, действующие в одной реальности, не выполняются в других. Несколько упрощая дело, можно сказать, что одна реальность отличается от другой характером событий, порядком и логикой вещей и отношений. Во всякой реальности события, переживаемые в ней, воспринимаются как непреднамеренные.

Если реальность овладевает сознанием человека (или он входит в реальность), то, возникает устойчивый мир, в котором происходят вполне определенные события. Возникнув, реальность навязывает сознанию определенный круг значений и смыслов, заставляет переживать определенные состояния» (9,242).

В тоже время человек, как правило, осознает условность всех реальностей кроме базовой. Лишь она одна безусловна. Даже переживая достаточно глубоко содержание сновидения, мы все же отдаем себе отчет в том, что все происходит не наяву и даже индивиды, глубоко верящие в мистическую связь сновидений и действительности, фиксируют нетождественность этих миров. Вместе с тем, структурирование реальности можно считать важнейшим культурным завоеванием людей, особенно если вспомнить хрестоматийный пример о неразличении архаичным человеком плана сновидения и бодрствования. Способность нашего современника ориентироваться в структуре общепринятой реальности положена в качестве исходного критерия при диагностировании психологической нормы. Индивид, заявляющий о том, что он только что беседовал со своим покойным дедушкой, явно проблематичен с психиатрической точки зрения в цивилизованном мире.

В структуру реальности в качестве ее функции и системообразующего начала вписан образ человеческого Я. Вот почему изменения в структуре базовой реальности или смена одной базовой реальности на другую вызывают кризисные явления в самоопределении индивида. Кризису идентичности посвящена в современном гуманитарном знании значительная литература (1; 4; 6; 10). Однако, к сожалению, большая часть известных нам психологических работ склонно рассматривать кризис идентичности исключительно в диспозиционных характеристиках, в то время как в современных динамических условиях все большее значение начинают приобретать социокультурные детерминанты идентичности, изменение которых ведет к глубинным изменениям в человеческой личности.

Синдромом личностных проблем современного человека является как нам представляется деструкция понимания или дезориентация. Понимание, как известно, связано в значительной степени с построением образа целого. Целое может быть рассмотрено как та структура реальности пребывания, которую «избрали» для себя в качестве базовой и релевантной взаимодействующие индивиды и группы. Всякий согласованный ответ на вопрос о том, ЧТО происходит? и ЧТО делать? становится в ситуации кризиса проблематичным.

«Когда это не удавалось различить, – читаем у В. М. Розина, – нормального человека от душевнобольного, понять чем отличается предсказание погоды от астрологического прогноза (ведь на наших экранах они часто идут друг за другом), нащупать критерии, отличающие верующего от эзотерика, эзотерика от сумасшедшего, а их всех, например, от обычного человека со странностями или от художника, который тоже живет в символических реальностях и достаточно всерьез.

Или еще один пример: проблема личного спасения. Сегодня нас призывают спасаться, но в лоне разных конфессий или даже мироощущений. Но почему, спрашивается, нужно верить православной церкви и не верить восточным учениям, верить протестантизму и не верить, например, «Белому братству». Проблема в том, что каждый человек говорит о спасении и подлинной реальности, но понимает их по-своему. Для одних это Бог, для других Нирвана, для третьих планеты, определяющие нашу судьбу; одни ориентируются на церковь, другие на эзотерические общества или общение с тайными силами» (8,26-27).

Деструкция в системе базовой реальности делает проблематичной и индивидуальную реальность психического. Как, например, квалифицировать индивиду свой гнев, если согласно одним неписанным правилам он должен его непременно репрессировать, а согласно другим непременно выражать. Причем каждое из этих требований может быть концептуально фундировано и опирается на такие инстанции, что осуществление выбора часто оказывается противопоставлением авторитету, для чего индивид не имеет ни времени, ни средств. Такого рода ситуации потенциально конфликтны и разрушительны для человека.

Выход индивид как правило находит в очевидностях собственного здравого смысла. Однако именно здесь его подстерегает огромное количество опасностей. Дело в том, что основным источником здравого смысла выступает эмпирический опыт, т. е. опыт чувственного познания и соответствую щ его мышления. В ситуации, символической избыточности, когда данности нашей реальности в значительной степени формируются средствами массовой информации, апелляция к опыту, полученному эмпирически, ведет к еще большей дезориентации индивида, поскольку радикальная редукция к феномену оказывается в ряде случаев попросту невозможной. За феномен же берутся кем-то сконструированные интерпретации. Наши восприятия и самовоспрятия оказываются заложниками социокультурных процессов, вне анализа динамики которых любые суждения о психологической реальности оказывается частичным. Причем в анализе мы все чаще обнаруживаем их иррациональный характер.

Успех гелеоцентрической картины мира Н. Коперника был бы проблематичен без рождавшейся в то время веры общества в авторитет науки , поскольку весь чувственный опыт убеждал человека в обратном, в справедливости геоцентрического мировоззрения.

Абсолютизация науки имела огромное значение для становления интерпретаций реальности психического. Психологическая наука присвоила себе право определения статуса психической реальности «на самом деле». Причем в некоторых случаях возникали попытки генерализации психологических усмотрений на области традиционно далекие от научного метода. Речь идет о триумфе Зигмунда Фрейда. Приведем в этой связи удачную характеристику вклада Фрейда в мировую культуру слеланную Л. Радзиховским.

«Прежде всего Фрейд, Фрейд, именно Фрейд переместил психологическую науку с малозаметной периферии в центр, в самое ядро человеческой культуры. Психоанализ вошел в глубинное основание, в единый ствол, в корень, в «генофонд» всей гуманитарной культуры. Если бы не было ассоцианизма или бихевиоризма, гештальтизма или когнитивной психологии, то искусство ХХ века и повседневная жизнь людей изменились бы очень мало или вообще не изменились. Без психоанализа представить себе литературу, кино, живопись, философию, просто обыденную человеческую жизнь в Европе и Америке попросту невозможно. Люди, которые не читали ни единой строчки Фрейда, тем не менее знают его. Дело не только в узнавании этого имени сотнями миллионов людей. Гораздо важнее, что какие-то представления, которых до психоанализа попросту не было, теперь так или иначе входят в осознаваемый или неосознаваемый духовный опыт этих людей, в то, что называется их культурным багажом. Психоанализ «железно» вошел в коллективное бессознательное (или надсознательное) человечества, в ноосферу. Не только больше ни один из психологов не играет подобной стержневой роли в общей системе культуры, но и вообще ни один из ученых гуманитариев нашего столетия. Можно сказать, что в общественном сознании вся психологическая наука, без различия направлений, существует в огромной степени на проценты с морального капитала, заработанного психоанализом» (7,102).

Однако сегодня сама психологическая наука в еще большей степени чем прежде неоднородна. Существующие и вновь возникающие в ней направления предлагают сообществу настолько различные конкурирующие трактовки психического, что рассчитывать на былой тотальный успех Фрейда она вряд ли может. В деле тотальной дефиниции человеческой реальности в языке психологии «ария» Фрейда была не только самой виртуозной, но и скорее всего последней.

1.* Ионин Л. Г. Социология культуры. – Логос, 1998. – 278 с.

2. «Непостижимая» эффективность математики в исследованиях человеческой рефлексии// Вопросы философии,1990,№ 7. -С. 51-58.

3. Обухова Л. Ф. Детская психология: теории, факты, проблемы. - Тривола,1995. – 360 с.

4.* Ортега-и-Гассет Х. «Вокруг Галилея (схема кризисов). / В кн. Избранные труды. – М:. Издательство «Весь Мир», 1997. – С. 233-403.

5. Ортега-Гассет Х. Немного феноменологии// В кн. Самосознание европейской культуры ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. – М. : Политиздат, 1991. – С. 237-240.

6.* Полонников А. А. Кризис личностно-определенной формы бытия человека в современной социокультурной ситуации. // Адукацыя i выхаванне,1997, N 7. – С. 73-81.

7. Радзиховский Л. А. Теория Фрейда: смена установки// Вопросы психологии, 1988, №6. – С. 100-105.

8.* Розин В. М. Кризис личности как отражение кризиса культуры. // Мир психологии и психология в мире, 1994, N 0, с. 26 – 32.

9. Розин В. М. Психология: теория и практика: учебное пособие для высшей школы. -М:. Издательский Дом «Форум», 1997. -296 с.

10.* Сорокин П. Социокультурная динамика // В кн. Человек. Цивилизация. Общество. - М. : Политиздат, 1992. – С. 425 – 504.

11.* Шюц А. Структура повседневного мышления. //Социологические исследования, 1988. N 12 – С. 129-137.

__________________

Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2010. Т. 7, № 1. С. 90-103.

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ КАК ПРОБЛЕМА ЦЕХОВОГО САМООПРЕДЕЛЕНИЯ

В.М. РОЗИН

Розин Вадим Маркович - ведущий научный сотрудник Института философии РАН, доктор философских наук, профессор. Развивает свое направление методологии, основанное на идеях гуманитарного подхода, семиотики и культурологии. Автор более 300 научных публикаций, в том числе 42 книг и учебников, среди которых: «Философия образования» (1999), «Типы и дискурсы научного мышления» (2000), «Культурология» (1998-2004), «Эзотерический мир. Семантика сакрального текста» (2002), «Личность и ее изучение» (2004), «Психология: наука и практика» (2005), «Методология: становление и современное состояние» (2005), «Мышление и творчество» (2006), «Любовь в зеркалах философии, науки и литературы» (2006). Контакты: [email protected]

В статье анализируются кризисные явления в психологии и обсуждаются особенности работы, направленной на преодоление этого кризиса. В рамках данной тематики характеризуется психологическая реальность и рассматриваются условия ее мыслимости в современной ситуации.

Ключевые слова: реальность, цех, кризис, наука, практика, подход, мышление, коммуникация, онтология, знания, схема, концепция

На ситуацию психологии можно взглянуть по-разному. Сами психологи утверждают, что в их цеху все в порядке и еще никогда психологи не были столь востребованы. Но есть факты, позволяющие усомниться в этой благостной картине. Действительно, разве психология не распалась на две почти независимые области: на психологическую науку и психологическую практику, между которыми быстро вырастает настоящая стена непонимания.

«Отечественная психология, - пишет Ф. Василюк, - так резко изменилась

за последнее десятилетие, что кажется принадлежащей к другому "биологическому" виду, чем психология образца 1980 года... Тот, кого всерьез волнует судьба нашей психологии, должен осознавать вполне реальную опасность вырождения ее в третьеразрядную дряхлую и бесплодную науку, по инерции тлеющую за академическими стенами и бессильно наблюдающую сквозь бойницы за бурным и бесцеремонным ростом примитивной, а то и откровенно бесовской, массовой поп-психологии, профанирующей как те достойные направления зарубежной психологии, которые

ими слепо копируются, так и психологию вообще, игнорирующей культурные и духовные особенности среды распространения. Это не какая-то отдаленная опасность. Гром уже грянул» (Василюк, 2003).

«Образование двух социодигм - психологических сообществ, занятых преимущественно академической или практической психологией, - отмечают Т. Корнилова и С. Смирнов, - является одним из проявлений этого социального аспекта современной стадии кризиса» (Корнилова, Смирнов, 2008, с. 141).

И не распалась ли научная психология на две противостоящие друг другу психологии: естественно-научную и гуманитарную? В одной пытаются построить психологические теории по образцу точных наук, подкрепленные экспериментом (правда, пока что-то психологические теории мало похожи на естественно-научные). В другой главные усилия тратятся на то, чтобы построить такое психологическое знание, которое позволяет и себя выразить, и дать выразиться тому, кого изучают. С точки зрения первой психология вторая - это что-то ненаучное. Например, Т. Корнилова и С. Смирнов, с одной стороны, признают, что психология является одновременно естественной и гуманитарной наукой, с другой - фактически отказывают гуманитарной психологии в праве на существование.

«Можно сказать, что сама структура психологического знания доказывает важность сочетания естественно-научных и гуманитарных подходов в исследовании и понимании психики...». Но «А.В. Юре-вич... также настаивает на "утешительном для психологии" выводе, что она не имеет сколько-нибудь принципиальных

отличий от естественных наук». «Важно отметить: были названы не отличия гуманитарной парадигмы как таковой, а отличительные особенности любой науки на этапе ее неклассического развития, связанные с отказом от классического идеала рациональности... заметим, что концепция наличия особого гуманитарного мышления сегодня очень популярна, хотя и не в силу его особых свойств (таковые не выделены), а, скорее, в силу выявленных ограничений естественно-научных схем объяснения» (Корнилова, Смирнов, 2008, с. 73, 118, 119, 235-237).

Наконец, в психологической науке и в психологической практике имеет место множество концепций и теорий (пожалуй, уже несколько сотен), совершенно по-разному объясняющих психику и поведение человека. Л.С. Выготскому, считавшему в 1927 г. противостояние примерно десятка психологических теорий показателем кризиса психологии, современная ситуация показалась бы чудовищной, подтверждающей его самые пессимистические прогнозы. Что это, спрашивается, за такая наука и практика, допускающая разные способы научного объяснения, чуть ли ни противоположные дискурсы, совершенно разные, тоже часто противоположные методы и способы помощи человеку.

Исторически, как известно, психология складывалась, пытаясь реализовать идеалы естествознания, а также докантовские представления о человеке (Декарт, Локк, Спиноза), и, что интересно, в значительной мере именно эта антропологическая модель до сих пор господствует в психологии. Хотя Л.С. Выготский пытался противопоставить ей

культурно-исторический подход («В основе психологии, взятом в аспекте культуры, - писал он, - предполагались закономерности чисто природного, натурального или чисто духовного, метафизического характера, но не исторические закономерности. Повторим снова: вечные законы природы или вечные законы духа, но не исторические законы» - Выготский, 1983, с. 16), ничего из этого не вышло. Даже гуманитарные представления о человеке, по сути, развивают идеи целостной автономной личности, мыслящей себя, с одной стороны, разумной и свободной, а с другой - обусловленной обстоятельствами и природой.

В то же время понимание человека в ХХ в. претерпело значительные изменения. Человек рассматривается не только как историческое и социальное существо, но и как семиотическое, культурное, коммуникативное. Не только как единое и целостное, но и как постоянно меняющееся, ускользающее от определений.

«Мы, - пишут Болтан ски и Чапел-ло, - получаем образ человека, если довести его до логического предела, напоминающего античного Протея. Это человек, который не имеет устойчивого лица, может быть, он вообще не имеет общественного лица. Это человек, способный постоянно видоизменяться, он внезапно возникает, выявляется, выныривает из океана хаоса, создавая некую сцепку, встречу в нашей жизни. И так же внезапно исчезает или приобретает новый облик... Таков потолок "жидкой современности", как часто говорят на Западе. То есть была "твердая современность", теперь "жидкая современность", в которой все прошлые понятия растаяли в

потоке хаоса. И само общество стало аморфным, и мы это отлично знаем: после "бархатных революций" в Европе моментально испарились гражданские организации» (по: Малявин, 2006, с. 102, 104, 106).

«Быть и стать самим собой - значит включить себя в сети обсуждения. Мультикультурализм, - пишет С. Бен-хабиб, - слишком часто увязает в бесплодных попытках выделить один нар-ратив как наиболее существенный. Мультикультуралист сопротивляется восприятию культур как внутренне расщепленных и оспариваемых. Это переносится и на видение им личностей, которые рассматриваются затем как в равной мере унифицированные и гармоничные существа с особым культурным центром. Я же, напротив, считаю индивидуальность уникальным и хрупким достижением личности, полученным в результате сплетения воедино конфликтующих между собой нарративов и привязанностей в уникальной истории жизни» (Бенхабиб, 2003, с. 17, 19, 43).

Конечно, с таким пониманием человека психолог может не соглашаться, но трудно отрицать, что это один из существенных трендов современного развития. Вообще знания и исследования о человеке, полученные в современных гуманитарных науках и дисциплинах (культурологии, антропологии, семиотике, герменевтике и др.), все больше выглядят как вызов психологическому пониманию. Вряд ли психология может игнорировать этот вызов.

Не менее серьезные проблемы возникли в области эпистемологии. Если при формировании психологии, когда идеалом науки выступало естествознание, эти вопросы решались однозначно (психологическая

теория должна выявлять сущность психологических явлений и психологические законы), то в наше время все здесь находится под вопросом. Что значит сущность по отношению к психике человека, ведь каждое направление и школа в психологии выявляют и трактуют ее по-разному? Как можно говорить о психологических законах, если психологические явления изменчивы, а границы психологических законов при подведении под эти законы разных случаев постоянно сужаются?

Большинство психологов уверены, что эксперимент дает возможность продемонстрировать следующее: их теоретические построения представляют собой настоящие модели психики. Но не путают ли они модели со схемами? Схема - это не модель. Изучение творчества Галилея показывает: сначала он, думая, что строит модель свободного падения тел, создал именно схему; это быстро доказали его оппоненты. Но затем именно за счет эксперимента Галилей превращает схему в модель, позволяющую рассчитывать и прогнозировать (Розин, 2007, с. 292-308). Модели дают возможность рассчитывать, прогнозировать и управлять, а схемы - только понимать феномены и организовать с ними деятельность. Построения психологов - это главным образом схемы, позволяющие, с одной стороны, задать феномен (идеальный объект) и разворачивать его изучение, а с другой стороны, действовать практически.

Кстати, именно потому, что психологи создают схемы, психика в разных психологических школах может быть представлена по-разному, в раз-

ных схемах. Онтологическое же основание такой множественности понятно: современная культура допускает разные типы социализации и самоорганизации человека. В результате и стал возможным (некоторых психологов это почему-то удивляет) «человек по Фрейду», находящийся в конфликте с культурой и сексуально озабоченный (разве таких мало в нашей культуре?), «человек по Роджерсу», ориентированный, как бы сказал Т. Шибутани, на согласие (таких еще больше), «человек по Гроффу» - «рерихнувшийся» на эзотерических представлениях (и таких в нашей культуре немало) и т. д.

Единственно правильное научное представление психики было бы возможным, если бы психология напоминала естественную науку. Никто не будет спорить, что есть теории, созданные в рамках естественно-научного подхода (бихевиоризм, гештальт-психология, теория деятельности, теория Курта Левина); они давно вошли в золотой фонд психологии. Наряду с ними существуют психологические теории (В. Дильтей, В. Франкл, К. Роджерс), ориентированные на идеал гуманитарной науки. Есть и теории - и они сегодня множатся как грибы после дождя, - тесно связанные с психологическими практиками, самый известный пример - концепция З. Фрейда. Так вот, науковедческий анализ показывает, что все эти очень разные психологические теории не могут быть строго подведены под идеалы естественной науки, гуманитарной науки, технических наук. Здесь полезно различать реальную работу психологов и формы осознания психологами этой работы, так сказать, «концептуализации»

в психологии. На наш взгляд, между ними в настоящее время большой разрыв (несоответствие).

Мы не отрицаем, что психологи стремятся реализовать в одних случаях естественно-научный подход, в другом - гуманитарный, в третьем - психотехнический или прагматический. Но получается у них совсем другое. Первоначально они создают схемы, с помощью которых описывают проявления интересующих их феноменов, пытаются ответить на вызовы времени (прогнозировать, понять, помочь, воздействовать в нужном направлении и пр.), реализуют себя, свои ценности и убеждения. Затем эти схемы объективируются, т. е. на их основе создаются идеальные объекты, которые относятся к той или иной психологической онтологии (деятельности, бессознательному, установке и др.).

В результате - новая теория или знание, но вовсе не естественно-научные, или гуманитарные, или психотехнические. Теоретические построения психологов напоминают античную науку, теории которой не требовали экспериментов и математизации, они были нацелены на построение непротиворечивых знаний и решение ряда культурных и личных проблем (Розин, 2007). Однако и под античную науку психологию трудно подвести, поскольку психологи при построении своих теорий сознательно пытаются провести идеалы естествознания, гуманитарной или социальной науки. Нужно еще думать, как назвать такой тип научного знания. Для него характерны установки на эмпирическое научное изучение, сочетание естественного и

искусственного подходов, особые отношения с практикой.

Исследования, проведенные «Ша-боловским психологическим семинаром», показывают: то, что психологи называют психологическим знанием, включает в себя, по меньшей мере, три разных эпистемологических и семантических образования: собственно научные знания, замышления (проекты) нового человека и символические описания, являющиеся, с одной стороны, представлениями, т. е. знаниями, а с другой - событиями. Как знания символические описания характеризуют существующего человека, а как события вовлекают его в определенный тип существования. Не означает ли сказанное, что в психологии, помимо науки, необходимо говорить еще, во-первых, о психологическом проектировании, во-вторых, о психогогике (термин М. Фуко), т. е. о теоретической области, вовлекающей человека в работу над собой и изменением себя.

С идеей психогогики связана и такая важная проблема, как отношение к духовной стороне развития человека. Борис Братусь убежден в том, что новая психология должна быть не только наукой о психике, но и учением о душе. С этой точки зрения, психолог должен печься не только о душевном здоровье человека и психологической помощи, а также о духовном развитии человека, но, естественно, в профессиональной компетенции, ведь психолог - это не священник, и не близкий друг, и не родитель. А вот какую интерпретацию психологическим теориям дает Марк Розин.

«Присмотревшись к наиболее интересным психологическим теориям, можно

заметить, что, не являясь строго научными концепциями, они представляют собой метафорические системы, с помощью которых описана душевная жизнь человека. Эти концепции содержат яркие образы, метафорические сравнения, которые нисколько не приближены к научным понятиям, но использование которых дает людям ощущение "инсайта", "катарсиса", то есть всего того, что сопутствует чтению художественной литературы. При этом в отличие от обычной художественной литературы психологические концепции предлагают читателю механизм построения собственных "художественных текстов" с использованием "стандартных образов" (человек, освоивший психоанализ, начинает постоянно интерпретировать свое поведение и поведение окружающих людей, то есть импровизационно развивать тему, заданную Фрейдом, используя его образы и метафоры).

«Нет четких критериев, позволяющих сказать, когда человек ведет себя как родитель, а когда как взрослый или ребенок, нет способа подсчета соотношения взрослого и ребенка: эти понятия - суть образы, которые подчиняются законам образности, а не законам научности и оценены могут быть только по художественным критериям. Можно обсудить художественную силу этих образов, но бессмысленно говорить об их "правильности" или "строгости". Однако нечеткость и неоднозначность психологических понятий окажутся не недостатком, а, напротив, достоинством, если к ним применить правильные критерии. Сделав понятие четким, психологи лишили бы его метафоричности, а значит - люди не смогли бы подхватить психологические образы и сочинить собственные психологические "симфонии", замешанные на психологии и жизни. Непрописанность и

"ненаучность" психологических понятий позволяет обращаться с ними как с метафорами, и именно в метафоричности и заключена их сила. Исходя из этого, нам представляется разумным изменить ожидания от психологии и соответственно критерии, по которым она оценивается. Психологическую концепцию следует рассматривать как систему метафор, образов, которая позволяет импровизировать на тему человеческой жизни» (Розин, Розин, 1993, с. 25).

Итак, какова природа психологического знания? Что это такое: знание, метафора, символическое описание, проектная конструкция (т. е. замысел), модель или что-то еще? Возможно ли сочетание в одном психологическом тексте (знании) указанных характеристик?

Еще одна проблема: какой объект изучает психологическая наука - уже сложившийся или становящийся и меняющийся. Если судить по форме психологических знаний, которые являются статическими представлениями и моделями, психолог рассматривает психику как устойчивое образование, как структуру. А фактически мы знаем, что современный человек - это меняющееся и становящееся существо. Он меняется, поскольку вынужден приспосабливаться к быстрым изменениям социальной среды и условий, поскольку является рефлексивным существом, поскольку на него оказывают воздействия другие люди и СМИ. В одной из последних работ «Лекции о Прусте» наш замечательный философ М.К. Мамардашвили писал, что жизнь не продолжается автоматически, ее возобновление в новых условиях (а у нас они таковы) предполагает работу мысли и поступок.

«...Мы начинаем понимать, - пишет М.К. Мамардашвили, - что это мистическое ощущение есть, конечно, попытка человека вернуться и возобновить некое элементарное чувство жизни как чего-то, по определению, несделанного и неза-вершившегося... Предназначение человека состоит в том, чтобы исполниться по образу и подобию Божьему. Образ и подобие Божье - это символ, поскольку в этой сложной фразе я ввел в определение человеческого предназначения метафизический оттенок, то есть какое-то сверхопытное представление, в данном случае Бога. Но на самом деле я говорю о простой вещи. А именно: человек не создан природой и эволюцией. Человек создается. Непрерывно, снова и снова создается. Создается в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий. И вот эта его непрерывная создаваемость и задана для него в зеркальном отражении самого себя символом "образ и подобие Божье". То есть человек есть существо, возникновение которого непрерывно возобновляется. С каждым индивидуумом и в каждом индивидууме» (Мамар-дашвили, 1995, с. 58, 59, 302).

Кстати, человек изменяется и под влиянием психологических практик. Он изменяется, становится, а психологическое знание, понимание психологической реальности совершен-

но не учитывают эти трансформации. Не реагируют психологи и на усиливающуюся критику в адрес того, что многие представители психологического цеха склонны к манипуляциям в отношении человека или к стремлению культивировать болезнь. В этом смысле весь психоанализ может быть рассмотрен в этом ключе как культивирование патологических наклонностей1. Когда З. Фрейд настаивает на мифе Эдипа, превращая его в фундаментальный закон психического развития человека, разве он не культивирует психическую патологию? Конечно, бывают случаи, когда необходимо понять, что человеком движет страх, или что его поведение представляет собой садизм, или что его наклонности и желания противоречат культурной норме. Но подобное осознание должно служить целям критики, выхода из этих негативно оцениваемых состояний, преодоления их. А не целям культивирования, погружения в эти состояния или утверждения их как естественных и неотъемлемых состояний человека.

Например, психотерапевты утверждают, что надо вытаскивать на свет все, что скрыто сознательно или бессознательно. Это необходимо,

1 Клод Фриу, обсуждая вклад М. Бахтина, пишет следующее. «Не видеть в диалоге и полифонии ничего, кроме подрывов, разложения, падения, уничтожения и т. п., - это значит невольно обнажить в себе, помимо прочего, настоящую гангрену речи и как бы неожиданную ностальгию - тоску по неподвижности и враждебность ко всякому движению, место которого заступают лишь образы смерти. Озлобленный стиль, характерный для современной лингвистики и психоанализа в целом, хорошо показывает, до какой степени они скрытым образом основываются на пессимистической метафизике. Вкус к аксессуарам романа ужасов - летающим буквам, зеркалам без отражения, лабиринтам и т. п. - не является чем-то случайным» (Фриу, 2010, с. 91-92). Думаю, склонность если не к смерти, то к патологии характерна не только для психоанализа, но и для многих психологических практик.

говорят они, чтобы помочь человеку. Однако наблюдения показывают, что только в некоторых случаях осознание скрываемого или неосознаваемого помогает в решении наших проблем. И вот почему. Начиная с античности складывается личность, т. е. человек действующий самостоятельно, сам выстраивающий свою жизнь. Появление личности влечет за собой как формирование внутреннего мира человека, так и стремление закрыть от общества какие-то стороны жизни личности. Действительно, поскольку личность выстраивает свою жизнь сама и ее внутренний мир не совпадает с тем, который контролирует социум, личность вынуждена защищать свой мир и поведение от экспансии и нормирования со стороны социальных институтов. В этом отношении закрытые зоны и области сознания и личной жизни являются необходимым условием культурного существования современного человека как личности.

Другое дело, если личность развивается в таком направлении, она или становится опасной для общества, или страдает сама. В этом случае, безусловно, выявление внутренних структур, ответственных за асоциальное или неэффективное поведение, является совершенно необходимым. Однако здесь есть проблема: как узнать, какие, собственно говоря, скрываемые или неосознаваемые структуры обусловливают асоциальное или неэффективное поведение, как их опознать и выявить, всегда ли их можно выявить вообще? Конечно, каждая психологическая школа или направление отвечают на эти вопросы, но все по-разному; к тому же убедить других психологов в правиль-

ности своей точки зрения и подхода никому не удается.

Поэтому психологи-практики пошли другим путем: утверждают, что нужно выявлять и описывать все возможные неосознаваемые и скрываемые человеком структуры сознания, что это всегда полезно и много дает. На мой взгляд, подобный подход весьма сомнителен и создает, прежде всего, новые проблемы. Зачем, спрашивается, раскрывать внутренний мир человека в надежде найти и те структуры, которые создали какие-то проблемы, если при этом обнажаются и травмируются структуры сознания, которые как раз должны быть закрытыми? Например, человек стыдится открывать свою интимную жизнь, прячет ее от чужих глаз. Современные культурологические исследования показывают, что это совершенно необходимо для нормальной жизни личности, например, для возникновения любви в отличие, скажем, от секса. Если же интимная жизнь человека выставляется на публичное обозрение (неважно где, на телеэкране или в психотерапевтической группе), то возникновение фрустраций и других проблем обеспечено. Другой вариант: личность деформируется и фактически распадается, человек превращается в субъекта массовой культуры.

Можно продолжать и дальше выявлять и обсуждать проблемы, стоящие в психологии, но думаю, что мысль понятна: да, я считаю и согласен в очередной раз с тем, что психология переживает глубокий кризис. Выступая недавно в связи с годовщиной Московского общества психологов, я с некоторым удивлением понял, что большинство психологов

так не думают: такое впечатление, что они вполне довольны и собой и состоянием дел в психологии. Алар-мическая тревожность, видная в статьях В. Зинченко и Ф. Василюка, свойственна только единицам. Но как известно, «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии»; возможно, кризис в психологии лучше виден со стороны нам, философам. В каком же направлении может идти работа, направленная на преодоление кризисных явлений?

Вряд ли можно вернуться к программе Л.С. Выготского 1927 г., предлагавшего преодоление кризиса на путях естественно-научной психологии, хотя многие психологи с удовольствием это сделали бы. Например, поднимая, как флаг, тезис о по-липарадигмальности, о необходимости признания разных направлений и школ психологической науки, по-разному трактующих психику, Т. Корнилова и С. Смирнов в своей книге тут же возвращаются к обсуждению вопроса о единой общепсихологической концепции, намекая, что теория деятельности, обновленная на основе феноменологии, аналитической философии сознания, когнитивной психологии, вполне может выступить в роли общепсихологической концепции. Признавая, что эксперимент в психологии предполагает вмешательство в психику и ее трансформацию, авторы книги постоянно говорят о том, что психологический эксперимент призван раскрыть то, что в психике существуют, прежде всего, причинно-следственные отношения.

Особенно их привлекает предлагаемая академиком В.С. Степиным классификация этапов развития

науки (естествознания) на классический, неклассический и постнек-ласический. И понятно почему. С одной стороны, В.С. Степин образцом науки считает естествознание, с другой - предлагает на основе системного подхода и синергетики так расширить и переосмыслить (обновить) понимание естествознания, чтобы в него можно было включить ценности, историю, культуру и тем самым снять саму оппозицию естественных и гуманитарных (социальных) наук. Этот замысел очень подходит Т. Корниловой и С. Смирнову, позволяя, с одной стороны, настаивать на необходимости сохранения - именно на современном отрезке неклассического и постнеклассическо-го этапа развития психологической науки - естественно-научной установки, с другой - проводить, так сказать, «либеральные когнитивные ценности», т. е. признавать разные психологические школы и направления.

«Постепенно, - пишут они, - стираются жесткие границы между картинами реальности, выстраиваемыми различными науками, и появляются фрагменты целостной общенаучной картины мира. Новые возможности полидисциплинарных исследований позволяют делать их объектами сверхсложные уникальные системы, характеризующиеся открытостью и саморазвитием. Наиболее сложные и перспективные исследования имеют дело с исторически развивающимися системами. Саморазвивающиеся системы характеризуются синергетически-ми эффектами и принципиальной необратимостью процессов. Постнекласси-ческая наука - современная стадия в развитии научного знания, добавляющая к идеалам неклассической науки требования учета ценностно-целевых установок

ученого и его личности в целом» (Корнилова, Смирнов, 2008, с. 66-67).

Какая удобная позиция. Не надо менять характер и установки свого мышления, можно закрыть глаза на критику В. Дильтея и других философов и психологов, а в теоретические построения можно включать все что угодно. Подобно тому, как это происходит в когнитивной психологии. Вот уж где царит ничем не управляемое мозаичное и эклектическое мышление! Полная свобода от логики и последовательной мысли.

Защищая естественно-научный подход в психологии, Т. Корнилова и С. Смирнов выстраивают три «вала» обороны: отстаивают концепцию причинности (детерминизма), категорию закона и понимание эксперимента как основного метода обоснования психологической теории. Фактически им приходится защищать и психологическую концепцию деятельности, поскольку ряд российских психологов считают, что именно в ней указанные принципы были проведены наиболее последовательно.

Думаю, для психологов не годится и рецепт моего бывшего учителя Г.П. Щедровицкого - отрефлексиро-вать все основные деятельности и способы мышления, сложившиеся в психологии, и переоганизовать их на новой основе методологической теории мыследеятельности (эту программу развития психологии Г.П. Щедро-вицкий изложил в 1981 г.). На мой взгляд, слабость предложенного Г.П. Щедровицким пути проистекает, во-первых, из отсутствия заинтересованной кооперации с психологами, во-вторых, недостаточного знания проблем, стоящих в психоло-

гии, в-третьих, характера установок самой методологии науки в варианте Г.П. Щедровицкого. Методологию Г.П. Щедровицкого я назвал «панме-тодологией», противопоставив ей «методологию с ограниченной ответственностью», основанную на гуманитарном подходе и культурологии (Розин, 2005, с. 297-310). На еще одно обстоятельство указывает А.А. Пузырей. «Идея методологической организации психологии как сферы МД (мыследеятельности. - В.Р.) не входит "ни в какие ворота" психологии... Причем - как это ни парадоксально! - не только в ворота собственно научной психологии, но также и так называемой практической... Методология "потонула" и "растворилась" в игровом движении, была поглощена и "подмята" им» (Пузырей, 1997, с. 125-126).

Вряд ли можно и ничего не делать, считая, что пусть все идет само собой, как идет. Само собой будет продолжаться только дальнейшее обособление психологической науки и практики, разделение психологии на естественно-научную и гуманитарную, все большее расхождение во взглядах разных психологических школ и направлений (как теоретических, так и практических). Само собой будет происходить и дальнейшее снижение культуры мышления психологов, их, так сказать, методологическое одичание.

На мой взгляд, выход состоял бы в том, чтобы началось встречное движение с двух сторон: от частной, гуманитарно ориентированной методологии (как раздела философии) и от представителей самого цеха, заинтересованных в изменениях. При этом желательно, чтобы участники

изменений (психолог и философ) прислушивались друг к другу, корректируя свои предложения. Теперь конкретно о психологической реальности.

Психологическая реальность - это предельное онтологическое основание, которое психолог кладет в реальность, которое обеспечивает для него понимание человека и собственных действий как в плане познания, так и практического воздействия. С методологической точки зрения такое онтологическое основание не может быть задано раз и навсегда; напротив, периодически оно нуждается в критическом осмыслении и пересмотре. Именно такова современная ситуация.

Действительно, современный психолог имеет дело с множеством культур и субкультур, конституирующих человека, с множеством социальных практик, «выделывающих» (формирующих) человека (причем среди этих практик все большее значение приобретают собственно психологические). Мы живем в эпоху перемен (перехода); как пишет известный российский философ С.С. Неретина, из нашего умозрения «выскользнула старая реальность, а новая еще не опознана, отчего познание не может быть определяющим, скорее его можно назвать переживающим» (Неретина, 2005, с. 247, 258, 260, 273).

С одной стороны, традиционная, сложившаяся в прошлые века техногенная реальность охвачена кризисом, с другой - она, реагируя на изменяющиеся условия жизни, вновь и вновь воссоздает себя и даже экспан-сирует на новые области жизни. В результате не только воспроизво-

дятся старые формы социальной жизни, но и складываются новые. Налицо противоположные тенденции: процессы глобализации и дифференциации; возникновение новых социальных индивидуумов, новых форм социальности (сетевые сообщества, корпорации, мегакультуры и пр.) и кристаллизация общих социальных условий; обособление, автономия вплоть до коллапса (постмодернизм) и появление сетей взаимозависимостей; «твердая современность» и «жидкая».

В этих трансформациях налицо изменение и феномена человека. Происходит его дивергенция, складываются разные типы массовой личности, которые поляризуются, проходя путь от традиционной целостной константной личности через личность гибкую, периодически заново устанавливающуюся до личности непрерывно меняющейся, исчезающей и возникающей в новом качестве (облике).

Спрашивается, имея в виду эту сложную и новую ситуацию, что мы должны положить в реальность как предельное онтологическое основание для психологии? Чтобы понять хотя бы, в каком направлении искать, подумаем над установками психологов.

Хотя многие психологи утверждают, что психология представляет собой знания о человеке как таковом (наука) или задает универсальные методы воздействия (практика), анализ показывает следующее.

Психолог выступает не от лица всеобщего абсолютного субъекта познания или практического действия, а от себя лично и того частного сообщества, той частной практики,

в которые он входит, представления которых разделяет2.

Психолог действительно имеет в виду не человека в истории и в разных культурах, а человека современного, часто только личность. Потому личность, что только она сознательно обращается к психологии. Личность как человек, действующий самостоятельно, пытающийся выстраивать свою жизнь, нуждается в знаниях, схемах и практиках, которые и поставляет психология. Поэтому, в частности, хотя российские психологи на словах за культурно-историческую концепцию Л.С. Выготского, на деле не могут ее принять.

Психолог придерживается традиций своего цеха, что предполагает установки на научность и рациональность, на понимание человека как самостоятельного объекта и реальности (в этом плане психолог инстинктивно не хочет рассматривать человека как включенного в культуру или историю, как принципиально обусловленного социокультурными и историческими обстоятельствами). Стоит признать, что в традицию психологии входит и разное отношение к человеку: как к природному явлению (естественно-научный подход) и

как явлению духа или личности, понимаемой гуманитарно.

В эпистемологическом отношении психолог установлен на оперативность и модельность знания, поэтому он создает только частичные представления о психике. Сложные же, гетерогенные представления, развертываемые в некоторых психологических концепциях личности, не позволяют строить оперативные модели. Но частичность психологических представлений и схем как естественная плата за научность предполагает удержание целостности и жизни, на что в свое время указывали В. Дильтей, а позднее М. Бахтин и С. Аверинцев.

«Научное знание, - отмечает Сергей Аверинцев, - есть, вообще говоря, частное знание... каждая научная дисциплина в соответствии с возложенными на себя законами методической строгости снимает с реальности некую проекцию на свою плоскость и вынуждена вести будничную работу именно с этой проекцией... Если умственному усилию, затраченному на технически правильное снятие проекции, не ответит равновеликое усилие, направленное на восчувство-вание онтологического приоритета реальности сравнительно с проекцией, как бы

2 Сравни. «Долгое время, - пишет М. Фуко, - так называемый "левый" интеллектуал брал слово - и право на это за ним признавалось - как тот, кто распоряжается истиной и справедливостью. Его слушали - или он претендовал на то, чтобы его слушали, - как того, кто представляет универсальное. Быть интеллектуалом - это означало быть немного сознанием всех. Думаю, что здесь имели дело с идеей, перенесенной из марксизма, причем марксизма опошленного... Вот уже многие годы, однако, интеллектуала больше не просят играть эту роль. Между теорией и практикой установился новый способ связи. Для интеллектуалов стало привычным работать не в сфере универсального, выступающего образцом, справедливого-и-истинного-для-всех, но в определенных секторах, в конкретных точках, там, где они оказываются либо в силу условий работы, либо в силу условий жизни (жилье, больница, приют, лаборатория, университет, семейные или сексуальные отношения)» (Фуко, 1996, с. 391).

нам не оказаться в фиктивном мире схем, вышедших из своей инструментальной роли и узурпировавших противопоказанную им автономию... Верховный императив гуманитарного мышления, гласящий "увидеть, вникнуть, не исказить", вытесняется покинувшим свои законные пределы императивом инженерно-устроя-ющего мышления, который требует изобретений, конструкций, схем, решительной борьбы с "косным" сопротивлением реальности. Вот когда гуманитарии нужны мыслители, мысль которых призвана отстоять для нее, гуманитарии, не только права на своеобычность, но само бытие предмета» (Аверинцев, 2010, с. 96).

Если принять перечисленные выше установки (мы указали только главные) и учитывать особенности современной ситуации (особенности модернити), то как в этом случае можно помыслить психическую реальность. Например, можно ли ее считать единой реальностью для всех направлений и школ психологии или только для определенных? Если согласиться со вторым вариантом, то что, спрашивается тогда, объединяет всех психологов? Может быть, не общая онтология, а коммуникация и методология? В таком случае, какая коммуникация и какая методология? Вспомним в связи с этим программу Л.С. Выготского.

«Общая психология, - пишет Л.С. Выготский, - следовательно, определяется Бинсвангером как критическое осмысление основных понятий психологии, кратко - как "критика психологии". Она есть ветвь общей методологии... Это рассуждение, сделанное на основе формальнологических предпосылок, верно только наполовину. Верно, что общая наука есть учение о последних основах, общих принципах и проблемах данной области

знания и что, следовательно, ее предмет, способ исследования, критерии, задачи иные, чем у специальных дисциплин. Но неверно, будто она есть только часть логики, только логическая дисциплина, что общая биология - уже не биологическая дисциплина, а логическая, что общая психология перестает быть психологией. даже самому отвлеченному, последнему понятию соответствует какая-то черта действительности» (Выготский, 1982, с. 310, 312).

Понятно, почему Л.С. Выготский возражает Л. Бинсвангеру: с точки зрения естественно-научного идеала синтез отдельных научных теорий осуществляет не методология, а «основания науки», т. е. дисциплина предметная, естественно-научная, однако более общего (самого общего) порядка. Кстати, именно этот вариант синтеза психологических знаний и предметов реализовал А.Н. Леонтьев, построив психологическую науку на основе представлений о деятельности. Деятельность в концепции А.Н. Леонтьева - это и есть как раз та самая идея и объяснительный принцип, которым все еще соответствует «психологическая черта действительности». Однако известно, что сойтись в трактовке единой психологической черты действительности психологам не удалось, таких черт оказалось много.

Заканчивая, хочу сказать, что многое в решении поставленных вопросов зависит от того, как психологи будут самоопределяться в современной ситуации. Пойдут ли они, например, на критическое осмысление своей истории и работы. Как они будут реагировать на вызовы современности. На какое будущее будут ориентироваться: поддерживать техногенную

цивилизацию или способствовать становлению новой жизни, работать на удовлетворение все возрастающих требований и потребностей новоевропейской личности, обслуживая

«машины желаний», или способствовать жизни, может быть, и более бедной в плане возможностей и комфорта, но зато более здоровой и духовной.

Литература

Аверинцев С. С. Личность и талант ученого // Михаил Михайлович Бахтин (Философия России второй половины ХХ в.). М.: Российская политическая энциклопедия, 2010. С.93-101.

Бенхабиб С. Притязания культуры: Равенство и разнообразие в глобальную эпоху. М., 2003.

Василюк Ф.Е. Методологический анализ в психологии. М.: Смысл, 2003.

Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Собр. соч. В 6 т. М., 1982. Т. 1.

Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Собр. соч. В 6 т. М., 1983. Т. 3.

Корнилова Т.В., Смирнов С.Д. Методологические основы психологии. СПб.: Питер, 2008.

Малявин В.В. Выступление на заседании корпоративного клуба «РЕНОВА». Предприниматель и корпорация. 7 июля 2004 года // К философии корпоративного развития. М., 2006.

Мамардашвили М. Лекции о Прусте. М., 1995.

Неретина С.С. Точки на зрении. СПб., 2005.

Пузырей А.А. Комментарии к статье Щедровицкого Г.П. Методологическая организация сферы психологии // Вопросы методологии. 1997. № 1-2.

Розин В.М. Методология: Становление и современное состояние. М., 2005.

Розин В.М. Наука: Происхождение, развитие, типология, новая концептуализация. М.;Воронеж, 2007.

Розин В.М., Розин М.В. О психологии и не только о ней // Знание-сила. 1993. № 4.

Фриу К. Бахтин до нас и после нас // Михаил Михайлович Бахтин (Философия России второй половины ХХ в.). М.: Российская политическая энциклопедия, 2010.

Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996.